Замечу еще, что сама Анна Андреевна ни на минуту не сомневалась, что документ еще у меня и что я его из рук еще не выпустил. Главное, она понимала превратно мой характер и цинически рассчитывала на мою невинность, простосердечие, даже на чувствительность; а с другой стороны, полагала, что я, если б даже и решился передать письмо, например, Катерине Николаевне, то не
иначе как при особых каких-нибудь обстоятельствах, и вот эти-то обстоятельства она и спешила предупредить нечаянностью, наскоком, ударом.
Неточные совпадения
Другое дело, когда вышел из дворни: тут уж его не
иначе поминали
как какого-нибудь святого и много претерпевшего.
Я с самого детства привык воображать себе этого человека, этого «будущего отца моего» почти в каком-то сиянии и не мог представить себе
иначе,
как на первом месте везде.
Вот уже третий год
как я не беру извозчиков — такое дал слово (
иначе не скопил бы шестидесяти рублей).
Ведь вы Бога отрицаете, подвиг отрицаете,
какая же косность, глухая, слепая, тупая, может заставить меня действовать так, если мне выгоднее
иначе?
Могущество! Я убежден, что очень многим стало бы очень смешно, если б узнали, что такая «дрянь» бьет на могущество. Но я еще более изумлю: может быть, с самых первых мечтаний моих, то есть чуть ли не с самого детства, я
иначе не мог вообразить себя
как на первом месте, всегда и во всех оборотах жизни. Прибавлю странное признание: может быть, это продолжается еще до сих пор. При этом замечу, что я прощения не прошу.
Вы удивительно успели постареть и подурнеть в эти девять лет, уж простите эту откровенность; впрочем, вам и тогда было уже лет тридцать семь, но я на вас даже загляделся:
какие у вас были удивительные волосы, почти совсем черные, с глянцевитым блеском, без малейшей сединки; усы и бакены ювелирской отделки —
иначе не умею выразиться; лицо матово-бледное, не такое болезненно бледное,
как теперь, а вот
как теперь у дочери вашей, Анны Андреевны, которую я имел честь давеча видеть; горящие и темные глаза и сверкающие зубы, особенно когда вы смеялись.
По-настоящему, я совершенно был убежден, что Версилов истребит письмо, мало того, хоть я говорил Крафту про то, что это было бы неблагородно, и хоть и сам повторял это про себя в трактире, и что «я приехал к чистому человеку, а не к этому», — но еще более про себя, то есть в самом нутре души, я считал, что
иначе и поступить нельзя,
как похерив документ совершенно.
Как, неужели все? Да мне вовсе не о том было нужно; я ждал другого, главного, хотя совершенно понимал, что и нельзя было
иначе. Я со свечой стал провожать его на лестницу; подскочил было хозяин, но я, потихоньку от Версилова, схватил его изо всей силы за руку и свирепо оттолкнул. Он поглядел было с изумлением, но мигом стушевался.
Он, однако, вежливо протянул мне руку, Версилов кивнул головою, не прерывая речи. Я разлегся на диване. И что за тон был тогда у меня, что за приемы! Я даже еще пуще финтил, его знакомых третировал,
как своих… Ох, если б была возможность все теперь переделать,
как бы я сумел держать себя
иначе!
— Я понимаю, князь, что вы взбешены этим мерзавцем… но я не
иначе, князь, возьму,
как если мы поцелуемся,
как в прежних размолвках…
Да и
как могло быть
иначе; я жаждал говорить еще давеча.
К тому же сознание, что у меня, во мне,
как бы я ни казался смешон и унижен, лежит то сокровище силы, которое заставит их всех когда-нибудь изменить обо мне мнение, это сознание — уже с самых почти детских униженных лет моих — составляло тогда единственный источник жизни моей, мой свет и мое достоинство, мое оружие и мое утешение,
иначе я бы, может быть, убил себя еще ребенком.
Даже самая эта заносчивость и
как бы накидчивость ее на всех нас, эта беспрерывная подозрительность ее, что мы думаем об нем
иначе, — давала отчасти угадывать, что в тайниках ее сердца могло сложиться и другое суждение о несчастном ее друге.
Гордившаяся между нами своим героем, Лиза относилась, может быть, совершенно
иначе к нему глаз на глаз,
как я подозреваю твердо, по некоторым данным, о которых, впрочем, тоже впоследствии.
Иначе не сумею быть ясным, так
как пришлось бы все писать загадками.
Но из слов моих все-таки выступило ясно, что я из всех моих обид того рокового дня всего более запомнил и держал на сердце лишь обиду от Бьоринга и от нее:
иначе я бы не бредил об этом одном у Ламберта, а бредил бы, например, и о Зерщикове; между тем оказалось лишь первое,
как узнал я впоследствии от самого Ламберта.
Так что я даже в ту минуту должен был бы стать в недоумении, видя такой неожиданный переворот в ее чувствах, а стало быть, пожалуй, и в Ламбертовых. Я, однако же, вышел молча; на душе моей было смутно, и рассуждал я плохо! О, потом я все обсудил, но тогда уже было поздно! О,
какая адская вышла тут махинация! Остановлюсь здесь и объясню ее всю вперед, так
как иначе читателю было бы невозможно понять.
Я побежал ободренный, обнадеженный, хоть удалось и не так,
как я рассчитывал. Но увы, судьба определила
иначе, и меня ожидало другое — подлинно есть фатум на свете!
Внук тех героев, которые были изображены в картине, изображавшей русское семейство средневысшего культурного круга в течение трех поколений сряду и в связи с историей русской, — этот потомок предков своих уже не мог бы быть изображен в современном типе своем
иначе,
как в несколько мизантропическом, уединенном и несомненно грустном виде.