Неточные совпадения
Да его как
раз бы в нашу гимназию, да
еще в четвертый класс, — и премилый вышел бы товарищ».
Он в первый
раз стрелял в жизни, а ружье давно хотел купить,
еще у Тушара, и мы давно уже о ружье мечтали.
Действительно, Крафт мог засидеться у Дергачева, и тогда где же мне его ждать? К Дергачеву я не трусил, но идти не хотел, несмотря на то что Ефим тащил меня туда уже третий
раз. И при этом «трусишь» всегда произносил с прескверной улыбкой на мой счет. Тут была не трусость, объявляю заранее, а если я боялся, то совсем другого. На этот
раз пойти решился; это тоже было в двух шагах. Дорогой я спросил Ефима, все ли
еще он держит намерение бежать в Америку?
— Успокойтесь, я
еще никогда не знал женщины, — отрезал я, в первый
раз к нему повертываясь.
— Вы слишком себя мучите. Если находите, что сказали дурно, то стоит только не говорить в другой
раз; вам
еще пятьдесят лет впереди.
Наконец все кончилось совсем неожиданно: мы пристали
раз, уже совсем в темноте, к одной быстро и робко проходившей по бульвару девушке, очень молоденькой, может быть только лет шестнадцати или
еще меньше, очень чисто и скромно одетой, может быть живущей трудом своим и возвращавшейся домой с занятий, к старушке матери, бедной вдове с детьми; впрочем, нечего впадать в чувствительность.
Я каждый день бегал к Дарье Родивоновне,
раза по три, а через неделю подарил ей лично, в руку, потихоньку от мужа,
еще три рубля.
Помню
еще около дома огромные деревья, липы кажется, потом иногда сильный свет солнца в отворенных окнах, палисадник с цветами, дорожку, а вас, мама, помню ясно только в одном мгновении, когда меня в тамошней церкви
раз причащали и вы приподняли меня принять дары и поцеловать чашу; это летом было, и голубь пролетел насквозь через купол, из окна в окно…
— Он мне напомнил! И признаюсь, эти тогдашние несколько дней в Москве, может быть, были лучшей минутой всей жизни моей! Мы все
еще тогда были так молоды… и все тогда с таким жаром ждали… Я тогда в Москве неожиданно встретил столько… Но продолжай, мой милый: ты очень хорошо сделал на этот
раз, что так подробно напомнил…
— Merci, друг, я сюда
еще ни
разу не вползал, даже когда нанимал квартиру. Я предчувствовал, что это такое, но все-таки не предполагал такой конуры, — стал он посредине моей светелки, с любопытством озираясь кругом. — Но это гроб, совершенный гроб!
— Не знаю; не берусь решать, верны ли эти два стиха иль нет. Должно быть, истина, как и всегда, где-нибудь лежит посредине: то есть в одном случае святая истина, а в другом — ложь. Я только знаю наверно одно: что
еще надолго эта мысль останется одним из самых главных спорных пунктов между людьми. Во всяком случае, я замечаю, что вам теперь танцевать хочется. Что ж, и потанцуйте: моцион полезен, а на меня как
раз сегодня утром ужасно много дела взвалили… да и опоздал же я с вами!
— Возьми, Лиза. Как хорошо на тебя смотреть сегодня. Да знаешь ли, что ты прехорошенькая? Никогда
еще я не видал твоих глаз… Только теперь в первый
раз увидел… Где ты их взяла сегодня, Лиза? Где купила? Что заплатила? Лиза, у меня не было друга, да и смотрю я на эту идею как на вздор; но с тобой не вздор… Хочешь, станем друзьями? Ты понимаешь, что я хочу сказать?..
— До сих пор
еще не спросил! Только вчера в первый
раз, как я в слове оговорилась, удостоили обратить внимание, милостивый государь, господин мудрец.
Я довел ее почти вплоть до дому и дал ей мой адрес. Прощаясь, я поцеловал ее в первый
раз еще в жизни…
— Ну, вот, вот, — обрадовался хозяин, ничего не заметивший и ужасно боявшийся, как и всегда эти рассказчики, что его станут сбивать вопросами, — только как
раз подходит один мещанин, и
еще молодой, ну, знаете, русский человек, бородка клином, в долгополом кафтане, и чуть ли не хмельной немножко… впрочем, нет, не хмельной-с.
Замечу, между прочим, что в том, что он заговорил со мной про французскую революцию, я увидел какую-то
еще прежнюю хитрость его, меня очень забавлявшую: он все
еще продолжал считать меня за какого-то революционера и во все
разы, как меня встречал, находил необходимым заговорить о чем-нибудь в этом роде.
— О, я не вам! — быстро ответил я, но уж Стебельков непозволительно рассмеялся, и именно, как объяснилось после, тому, что Дарзан назвал меня князем. Адская моя фамилия и тут подгадила. Даже и теперь краснею от мысли, что я, от стыда конечно, не посмел в ту минуту поднять эту глупость и не заявил вслух, что я — просто Долгорукий. Это случилось
еще в первый
раз в моей жизни. Дарзан в недоумении глядел на меня и на смеющегося Стебелькова.
«Но что ж из того, — думал я, — ведь не для этого одного она меня у себя принимает»; одним словом, я даже был рад, что мог быть ей полезным и… и когда я сидел с ней, мне всегда казалось про себя, что это сестра моя сидит подле меня, хоть, однако, про наше родство мы
еще ни
разу с ней не говорили, ни словом, ни даже намеком, как будто его и не было вовсе.
До сего вечера, пятнадцатого ноября, я побывал там всего
раза два, и Зерщиков, кажется, уже знал меня в лицо; но знакомых я
еще никого не имел.
Колокол ударял твердо и определенно по одному
разу в две или даже в три секунды, но это был не набат, а какой-то приятный, плавный звон, и я вдруг различил, что это ведь — звон знакомый, что звонят у Николы, в красной церкви напротив Тушара, — в старинной московской церкви, которую я так помню, выстроенной
еще при Алексее Михайловиче, узорчатой, многоглавой и «в столпах», — и что теперь только что минула Святая неделя и на тощих березках в палисаднике тушаровского дома уже трепещут новорожденные зелененькие листочки.
Говорю это я ему
раз: «Как это вы, сударь, да при таком великом вашем уме и проживая вот уже десять лет в монастырском послушании и в совершенном отсечении воли своей, — как это вы честного пострижения не примете, чтоб уж быть
еще совершеннее?» А он мне на то: «Что ты, старик, об уме моем говоришь; а может, ум мой меня же заполонил, а не я его остепенил.
Мама рассказывала мне всегда обо всем домашнем, обыкновенно когда приходила с супом кормить меня (когда я
еще не мог сам есть), чтобы развлечь меня; я же при этом упорно старался показать каждый
раз, что мало интересуюсь всеми этими сведениями, а потому и про Настасью Егоровну не расспросил подробнее, даже промолчал совсем.
Когда же приспело время ее, внял наконец Господь их молитвам и послал им сына, и стал Максим Иванович,
еще в первый
раз с тех пор, светел; много милостыни роздал, много долгов простил, на крестины созвал весь город.
Когда потом, выздоравливая, я соображал,
еще лежа в постели: что бы мог узнать Ламберт из моего вранья и до какой именно степени я ему проврался? — то ни
разу не приходило ко мне даже подозрения, что он мог так много тогда узнать!
У ней именно как
раз к тому времени сократили ее жениха и увезли под опеку в Царское, да
еще взяли и ее самое под опеку.
Она пришла, однако же, домой
еще сдерживаясь, но маме не могла не признаться. О, в тот вечер они сошлись опять совершенно как прежде: лед был разбит; обе, разумеется, наплакались, по их обыкновению, обнявшись, и Лиза, по-видимому, успокоилась, хотя была очень мрачна. Вечер у Макара Ивановича она просидела, не говоря ни слова, но и не покидая комнаты. Она очень слушала, что он говорил. С того
разу с скамейкой она стала к нему чрезвычайно и как-то робко почтительна, хотя все оставалась неразговорчивою.
Но я в первый
раз еще в этот вечер увидал Версилова и маму вместе; до сих пор я видел подле него лишь рабу его.
Ну, разумеется, был Ламберт, но потом он приходил
еще два
раза и «осмотрел все комнаты», говоря, что, может, наймет.
«
Раз начну и тотчас опять в водоворот затянусь, как щепка. Свободен ли я теперь, сейчас, или уж не свободен? Могу ли я
еще, воротясь сегодня вечером к маме, сказать себе, как во все эти дни: „Я сам по себе“?».
— С тех пор, в то самое утро, как мы с вами в последний
раз виделись, я сделала тот шаг, который не всякий способен понять и разобрать так, как бы понял его человек с вашим незараженным
еще умом, с вашим любящим, неиспорченным, свежим сердцем.
Право, иной
раз, вначале, я иногда подумывал, что она все
еще считает меня за своего барина и боится, но это было совсем не то.
Только что он, давеча, прочел это письмо, как вдруг ощутил в себе самое неожиданное явление: в первый
раз, в эти роковые два года, он не почувствовал ни малейшей к ней ненависти и ни малейшего сотрясения, подобно тому как недавно
еще «сошел с ума» при одном только слухе о Бьоринге.
— Ах, Боже мой! так вам все и рассказывать, зачем люди ходят. Мы, кажется, тоже свой расчет можем иметь. Молодой человек, может, денег занять захотел, у меня адрес узнавал. Может, я ему
еще с прошлого
раза пообещала…
Но за ширмами сторожила меня Альфонсинка: я это тотчас заметил, потому что она
раза два выглянула и приглядывалась, но я каждый
раз закрывал глаза и делал вид, что все
еще сплю.
Потом он несколько
раз убеждался, что бумажка
еще тут: так, например, во время нашего обеда у татар, я помню, как он нарочно несколько
раз обнимал меня за талию.