Неточные совпадения
Дня три назад, встретившись внизу с чиновником, я осведомился
у него:
у кого здесь спрашивают жалованье?
— Александра Петровна Синицкая, — ты, кажется, ее должен был здесь встретить недели три тому, — представь, она третьего
дня вдруг мне, на мое веселое замечание, что если я теперь женюсь, то по крайней мере могу быть спокоен, что не будет детей, — вдруг она мне и даже с этакою злостью: «Напротив,
у вас-то и будут,
у таких-то, как вы, и бывают непременно, с первого даже года пойдут, увидите».
— Да, насчет денег.
У него сегодня в окружном суде решается их
дело, и я жду князя Сережу, с чем-то он придет. Обещался прямо из суда ко мне. Вся их судьба; тут шестьдесят или восемьдесят тысяч. Конечно, я всегда желал добра и Андрею Петровичу (то есть Версилову), и, кажется, он останется победителем, а князья ни при чем. Закон!
В первый раз с приезда
у меня очутились в кармане деньги, потому что накопленные в два года мои шестьдесят рублей я отдал матери, о чем и упомянул выше; но уже несколько
дней назад я положил, в
день получения жалованья, сделать «пробу», о которой давно мечтал.
А между тем неспособность моя к серьезному
делу очевидно обозначалась, ввиду того, что случилось
у Дергачева.
Алексей Никанорович (Андроников), занимавшийся
делом Версилова, сохранял это письмо
у себя и, незадолго до своей смерти, передал его мне с поручением «приберечь» — может быть, боялся за свои бумаги, предчувствуя смерть.
— Ну, хорошо, — сказал я, сунув письмо в карман. — Это
дело пока теперь кончено. Крафт, послушайте. Марья Ивановна, которая, уверяю вас, многое мне открыла, сказала мне, что вы, и только один вы, могли бы передать истину о случившемся в Эмсе, полтора года назад,
у Версилова с Ахмаковыми. Я вас ждал, как солнца, которое все
у меня осветит. Вы не знаете моего положения, Крафт. Умоляю вас сказать мне всю правду. Я именно хочу знать, какой он человек, а теперь — теперь больше, чем когда-нибудь это надо!
— Есть. До свиданья, Крафт; благодарю вас и жалею, что вас утрудил! Я бы, на вашем месте, когда
у самого такая Россия в голове, всех бы к черту отправлял: убирайтесь, интригуйте, грызитесь про себя — мне какое
дело!
Оно доказывало лишь то, думал я тогда, что я не в силах устоять даже и пред глупейшими приманками, тогда как сам же сказал сейчас Крафту, что
у меня есть «свое место», есть свое
дело и что если б
у меня было три жизни, то и тогда бы мне было их мало.
Да и вообще до сих пор, во всю жизнь, во всех мечтах моих о том, как я буду обращаться с людьми, —
у меня всегда выходило очень умно; чуть же на
деле — всегда очень глупо.
Мало того, еще в Москве, может быть с самого первого
дня «идеи», порешил, что ни закладчиком, ни процентщиком тоже не буду: на это есть жиды да те из русских,
у кого ни ума, ни характера.
Ну пусть эти случаи даже слишком редки; все равно, главным правилом будет
у меня — не рисковать ничем, и второе — непременно в
день хоть сколько-нибудь нажить сверх минимума, истраченного на мое содержание, для того чтобы ни единого
дня не прерывалось накопление.
Это правда, он готов был носить белье по два
дня, что даже огорчало мать; это
у них считалось за жертву, и вся эта группа преданных женщин прямо видела в этом подвиг.
Всю ночь я был в бреду, а на другой
день, в десять часов, уже стоял
у кабинета, но кабинет был притворен:
у вас сидели люди, и вы с ними занимались
делами; потом вдруг укатили на весь
день до глубокой ночи — так я вас и не увидел!
— Друг мой, я готов за это тысячу раз просить
у тебя прощения, ну и там за все, что ты на мне насчитываешь, за все эти годы твоего детства и так далее, но, cher enfant, что же из этого выйдет? Ты так умен, что не захочешь сам очутиться в таком глупом положении. Я уже и не говорю о том, что даже до сей поры не совсем понимаю характер твоих упреков: в самом
деле, в чем ты, собственно, меня обвиняешь? В том, что родился не Версиловым? Или нет? Ба! ты смеешься презрительно и махаешь руками, стало быть, нет?
[Понимаешь? (франц.)]) и в высшей степени уменье говорить
дело, и говорить превосходно, то есть без глупого ихнего дворового глубокомыслия, которого я, признаюсь тебе, несмотря на весь мой демократизм, терпеть не могу, и без всех этих напряженных русизмов, которыми говорят
у нас в романах и на сцене «настоящие русские люди».
У меня еще с вечера составился общий план действий на весь этот
день.
Особенно я люблю дорогой, спеша, или сам что-нибудь
у кого спросить по
делу, или если меня кто об чем-нибудь спросит: и вопрос и ответ всегда кратки, ясны, толковы, задаются не останавливаясь и всегда почти дружелюбны, а готовность ответить наибольшая во
дню.
Короче, я объяснил ему кратко и ясно, что, кроме него,
у меня в Петербурге нет решительно никого, кого бы я мог послать, ввиду чрезвычайного
дела чести, вместо секунданта; что он старый товарищ и отказаться поэтому даже не имеет и права, а что вызвать я желаю гвардии поручика князя Сокольского за то, что, год с лишком назад, он, в Эмсе, дал отцу моему, Версилову, пощечину.
Но чтобы наказать себя еще больше, доскажу его вполне. Разглядев, что Ефим надо мной насмехается, я позволил себе толкнуть его в плечо правой рукой, или, лучше сказать, правым кулаком. Тогда он взял меня за плечи, обернул лицом в поле и — доказал мне на
деле, что он действительно сильнее всех
у нас в гимназии.
Пусть Ефим, даже и в сущности
дела, был правее меня, а я глупее всего глупого и лишь ломался, но все же в самой глубине
дела лежала такая точка, стоя на которой, был прав и я, что-то такое было и
у меня справедливого и, главное, чего они никогда не могли понять.
Это была злобная и курносая чухонка и, кажется, ненавидевшая свою хозяйку, Татьяну Павловну, а та, напротив, расстаться с ней не могла по какому-то пристрастию, вроде как
у старых
дев к старым мокроносым моськам или вечно спящим кошкам.
— Я тут ни при чем, — поспешил я отмахнуться и стал в сторонке, — я встретил эту особу лишь
у ворот; она вас разыскивала, и никто не мог ей указать. Я же по своему собственному
делу, которое буду иметь удовольствие объяснить после них…
— Это та самая. Раз в жизни сделал доброе
дело и… А впрочем, что
у тебя?
В последние самые
дни и он стал замечать, что
у них действительно что-то неладно, но таких сцен, как сегодня, не было.
— Пренеприятное и прехлопотливое
дело! — ответил он почти злобно, — эта молодая соседка, про которую вы рассказывали,
у себя в комнате повесилась.
После этого и жильцы разошлись по своим комнатам и затворились, но я все-таки ни за что не лег и долго просидел
у хозяйки, которая даже рада была лишнему человеку, да еще с своей стороны могущему кое-что сообщить по
делу.
Это меня немножко взволновало; я еще раз прошелся взад и вперед, наконец взял шляпу и, помню, решился выйти, с тем чтоб, встретив кого-нибудь, послать за князем, а когда он придет, то прямо проститься с ним, уверив, что
у меня
дела и ждать больше не могу.
—
У Столбеевой. Когда мы в Луге жили, я
у ней по целым
дням сиживала; она и маму
у себя принимала и к нам даже ходила. А она ни к кому почти там не ходила. Андрею Петровичу она дальняя родственница, и князьям Сокольским родственница: она князю какая-то бабушка.
— Ее квартира, вся квартира ее уже целый год. Князь только что приехал,
у ней и остановился. Да и она сама всего только четыре
дня в Петербурге.
Есть, впрочем, и беспорядки: пятнадцатое ноября, и уже три
дня как стала зима, а шуба
у меня старая, енотовая, версиловский обносок: продать — стоит рублей двадцать пять.
Когда я вошел в мою крошечную каморку, то хоть и ждал его все эти три
дня, но
у меня как бы заволоклись глаза и так стукнуло сердце, что я даже приостановился в дверях.
— Я вас ждал все эти три
дня, — вырвалось
у меня внезапно, как бы само собой; я задыхался.
Но уж и досталось же ему от меня за это! Я стал страшным деспотом. Само собою, об этой сцене потом
у нас и помину не было. Напротив, мы встретились с ним на третий же
день как ни в чем не бывало — мало того: я был почти груб в этот второй вечер, а он тоже как будто сух. Случилось это опять
у меня; я почему-то все еще не пошел к нему сам, несмотря на желание увидеть мать.
— Ах, в самом
деле! — подхватил князь, но на этот раз с чрезвычайно солидною и серьезною миной в лице, — это, должно быть, Лизавета Макаровна, короткая знакомая Анны Федоровны Столбеевой,
у которой я теперь живу. Она, верно, посещала сегодня Дарью Онисимовну, тоже близкую знакомую Анны Федоровны, на которую та, уезжая, оставила дом…
Обе занимались
делом: на столе и на коленях
у них лежало дорогое выездное платье Анны Андреевны, но старое, то есть три раза надеванное и которое она желала как-нибудь переделать.
— Стоит только предупредить, что желудок мой такого-то кушанья не выносит, чтоб оно на другой же
день и явилось, — вырвалось
у него в досаде.
Может быть,
у меня было лишь желание чем-нибудь кольнуть ее, сравнительно ужасно невинным, вроде того, что вот, дескать, барышня, а не в свое
дело мешается, так вот не угодно ли, если уж непременно вмешаться хотите, самой встретиться с этим князем, с молодым человеком, с петербургским офицером, и ему передать, «если уж так захотели ввязываться в
дела молодых людей».
— Ты раскаиваешься? Это хорошо, — ответил он, цедя слова, — я и всегда подозревал, что
у тебя игра — не главное
дело, а лишь вре-мен-ное уклонение… Ты прав, мой друг, игра — свинство, и к тому же можно проиграться.
— Это — уж твое
дело… А действительно, нет ни малейшей стати тебе брать
у него, а?
— Твоя мать — совершеннейшее и прелестнейшее существо, mais [Но (франц.).]… Одним словом, я их, вероятно, не стою. Кстати, что
у них там сегодня? Они за последние
дни все до единой какие-то такие… Я, знаешь, всегда стараюсь игнорировать, но там что-то
у них сегодня завязалось… Ты ничего не заметил?
—
Дело в том, что эта грамотка слишком важна для нее, и, будь только она
у тебя сегодня в руках, то ты бы сегодня же мог… — Но что «мог», он не договорил. — А что,
у тебя нет ее теперь в руках?
Я ставил стоя, молча, нахмурясь и стиснув зубы. На третьей же ставке Зерщиков громко объявил zero, не выходившее весь
день. Мне отсчитали сто сорок полуимпериалов золотом.
У меня оставалось еще семь ставок, и я стал продолжать, а между тем все кругом меня завертелось и заплясало.
Было уже восемь часов; я бы давно пошел, но все поджидал Версилова: хотелось ему многое выразить, и сердце
у меня горело. Но Версилов не приходил и не пришел. К маме и к Лизе мне показываться пока нельзя было, да и Версилова, чувствовалось мне, наверно весь
день там не было. Я пошел пешком, и мне уже на пути пришло в голову заглянуть во вчерашний трактир на канаве. Как раз Версилов сидел на вчерашнем своем месте.
— Оставим мои
дела;
у меня теперь нет моих
дел. Слушайте, почему вы сомневаетесь, что он женится? Он вчера был
у Анны Андреевны и положительно отказался… ну, то есть от той глупой мысли… вот что зародилась
у князя Николая Ивановича, — сосватать их. Он отказался положительно.
Он ко мне повадился, я с ним не церемонился, он просиживал
у меня в углу молча по целым
дням, но с достоинством, хотя не мешал мне вовсе.
— Понимаю. Они совсем и не грозят донести; они говорят только: «Мы, конечно, не донесем, но, в случае если
дело откроется, то…» вот что они говорят, и все; но я думаю, что этого довольно!
Дело не в том: что бы там ни вышло и хотя бы эти записки были
у меня теперь же в кармане, но быть солидарным с этими мошенниками, быть их товарищем вечно, вечно! Лгать России, лгать детям, лгать Лизе, лгать своей совести!..
— Слушайте, — вскричал я вдруг, — тут нечего разговаривать;
у вас один-единственный путь спасения; идите к князю Николаю Ивановичу, возьмите
у него десять тысяч, попросите, не открывая ничего, призовите потом этих двух мошенников, разделайтесь окончательно и выкупите назад ваши записки… и
дело с концом! Все
дело с концом, и ступайте пахать! Прочь фантазии, и доверьтесь жизни!
Скажу правду, что и весь предыдущий
день, несмотря на все чрезвычайные впечатления мои, я поминутно вспоминал о выигрыше
у Зерщикова.
Я попросил его перейти к
делу; все
дело, как я и предугадал вполне, заключалось лишь в том, чтоб склонить и уговорить князя ехать просить окончательной помощи
у князя Николая Ивановича. «Не то ведь ему очень, очень плохо может быть, и не по моей уж воле; так иль не так?»