Но у Ламберта еще с тех самых пор, как я тогда, третьего
дня вечером, встретил его на улице и, зарисовавшись, объявил ему, что возвращу ей письмо в квартире Татьяны Павловны и при Татьяне Павловне, — у Ламберта, с той самой минуты, над квартирой Татьяны Павловны устроилось нечто вроде шпионства, а именно — подкуплена была Марья.
Неточные совпадения
В тот
вечер я очень досадовал, на другой
день не так много, на третий совсем забыл.
У меня еще с
вечера составился общий план действий на весь этот
день.
Петербуржец, среди
дня или к
вечеру, становится менее сообщителен и, чуть что, готов и обругать или насмеяться; совсем другое рано поутру, еще до
дела, в самую трезвую и серьезную пору.
— Всего больше жалею, — расстановочно начал он Васину, очевидно продолжая начатый разговор, — что не успел устроить все это вчера же
вечером, и — наверно не вышло бы тогда этого страшного
дела!
— Да? Так я и подумал. Вообразите же, то
дело, про которое давеча здесь говорил Версилов, — что помешало ему вчера
вечером прийти сюда убедить эту девушку, — это
дело вышло именно через это письмо. Версилов прямо, вчера же
вечером, отправился к адвокату князя Сокольского, передал ему это письмо и отказался от всего выигранного им наследства. В настоящую минуту этот отказ уже облечен в законную форму. Версилов не дарит, но признает в этом акте полное право князей.
Но уж и досталось же ему от меня за это! Я стал страшным деспотом. Само собою, об этой сцене потом у нас и помину не было. Напротив, мы встретились с ним на третий же
день как ни в чем не бывало — мало того: я был почти груб в этот второй
вечер, а он тоже как будто сух. Случилось это опять у меня; я почему-то все еще не пошел к нему сам, несмотря на желание увидеть мать.
Дело в том, что с неделю назад ему удалось выиграть в один
вечер тысяч двенадцать, и он торжествовал.
К князю я решил пойти
вечером, чтобы обо всем переговорить на полной свободе, а до
вечера оставался дома. Но в сумерки получил по городской почте опять записку от Стебелькова, в три строки, с настоятельною и «убедительнейшею» просьбою посетить его завтра утром часов в одиннадцать для «самоважнейших
дел, и сами увидите, что за
делом». Обдумав, я решил поступить судя по обстоятельствам, так как до завтра было еще далеко.
— Вчера
днем послано,
вечером пришло, а сегодня она мне передала лично.
Но слабый свет сознания скоро померк: к
вечеру этого второго
дня я уже был в полной горячке.
Кроме мамы, не отходившей от Макара Ивановича, всегда по
вечерам в его комнатку приходил Версилов; всегда приходил я, да и негде мне было и быть; в последние
дни почти всегда заходила Лиза, хоть и попозже других, и всегда почти сидела молча.
И не напрасно приснился отрок. Только что Максим Иванович о сем изрек, почти, так сказать, в самую ту минуту приключилось с новорожденным нечто: вдруг захворал. И болело дитя восемь
дней, молились неустанно, и докторов призывали, и выписали из Москвы самого первого доктора по чугунке. Прибыл доктор, рассердился. «Я, говорит, самый первый доктор, меня вся Москва ожидает». Прописал капель и уехал поспешно. Восемьсот рублей увез. А ребеночек к
вечеру помер.
Бесконечное страдание и сострадание были в лице ее, когда она, восклицая, указывала на несчастного. Он сидел в кресле, закрыв лицо руками. И она была права: это был человек в белой горячке и безответственный; и, может быть, еще три
дня тому уже безответственный. Его в то же утро положили в больницу, а к
вечеру у него уже было воспаление в мозгу.
«Раз начну и тотчас опять в водоворот затянусь, как щепка. Свободен ли я теперь, сейчас, или уж не свободен? Могу ли я еще, воротясь сегодня
вечером к маме, сказать себе, как во все эти
дни: „Я сам по себе“?».
Я прибежал к Ламберту. О, как ни желал бы я придать логический вид и отыскать хоть малейший здравый смысл в моих поступках в тот
вечер и во всю ту ночь, но даже и теперь, когда могу уже все сообразить, я никак не в силах представить
дело в надлежащей ясной связи. Тут было чувство или, лучше сказать, целый хаос чувств, среди которых я, естественно, должен был заблудиться. Правда, тут было одно главнейшее чувство, меня подавлявшее и над всем командовавшее, но… признаваться ли в нем? Тем более что я не уверен…
— А ведь я к вам уже заходил третьего
дня вечером; вы и не знаете? — продолжал Порфирий Петрович, осматривая комнату, — в комнату, в эту самую, входил. Тоже, как и сегодня, прохожу мимо — дай, думаю, визитик-то ему отдам. Зашел, а комната настежь; осмотрелся, подождал, да и служанке вашей не доложился — вышел. Не запираете?
И Базаров и Аркадий ответили ей безмолвным поклоном, сели в экипаж и, уже нигде не останавливаясь, отправились домой, в Марьино, куда и прибыли благополучно на следующий
день вечером. В продолжение всей дороги ни тот, ни другой не упомянул даже имени Одинцовой; Базаров в особенности почти не раскрывал рта и все глядел в сторону, прочь от дороги, с каким-то ожесточенным напряжением.
Выпустили Самгина неожиданно и с какой-то обидной небрежностью: утром пришел адъютант жандармского управления с товарищем прокурора, любезно поболтали и ушли, объявив, что вечером он будет свободен, но освободили его через
день вечером. Когда он ехал домой, ему показалось, что улицы необычно многолюдны и в городе шумно так же, как в тюрьме. Дома его встретил доктор Любомудров, он шел по двору в больничном халате, остановился, взглянул на Самгина из-под ладони и закричал:
Неточные совпадения
В конце села под ивою, // Свидетельницей скромною // Всей жизни вахлаков, // Где праздники справляются, // Где сходки собираются, // Где
днем секут, а
вечером // Цалуются, милуются, — // Всю ночь огни и шум.
— А что ты дашь? — // «Дам хлебушка // По полупуду в
день, // Дам водки по ведерочку, // Поутру дам огурчиков, // А в полдень квасу кислого, // А
вечером чайку!»
Сижу, креплюсь… по счастию, //
День кончился, а к
вечеру // Похолодало, — сжалился // Над сиротами Бог!
Уж
день клонился к
вечеру, // Идут путем-дорогою, // Навстречу едет поп.
Но происшествие это было важно в том отношении, что если прежде у Грустилова еще были кое-какие сомнения насчет предстоящего ему образа действия, то с этой минуты они совершенно исчезли.
Вечером того же
дня он назначил Парамошу инспектором глуповских училищ, а другому юродивому, Яшеньке, предоставил кафедру философии, которую нарочно для него создал в уездном училище. Сам же усердно принялся за сочинение трактата:"О восхищениях благочестивой души".