Неточные совпадения
Я записываю лишь события, уклоняясь всеми
силами от всего постороннего, а главное — от литературных красот; литератор пишет тридцать лет и
в конце совсем не знает, для чего он писал столько лет.
Итак, мог же, стало быть, этот молодой человек иметь
в себе столько самой прямой и обольстительной
силы, чтобы привлечь такое чистое до тех пор существо и, главное, такое совершенно разнородное с собою существо, совершенно из другого мира и из другой земли, и на такую явную гибель?
— Это — очень гордый человек, как вы сейчас сами сказали, а многие из очень гордых людей любят верить
в Бога, особенно несколько презирающие людей. У многих сильных людей есть, кажется, натуральная какая-то потребность — найти кого-нибудь или что-нибудь, перед чем преклониться. Сильному человеку иногда очень трудно переносить свою
силу.
В результате выставлялась очевидная подлость Версилова, ложь и интрига, что-то черное и гадкое, тем более что кончилось действительно трагически: бедная воспламененная девушка отравилась, говорят, фосфорными спичками; впрочем, я даже и теперь не знаю, верен ли этот последний слух; по крайней мере его всеми
силами постарались замять.
Сомнения нет, что намерения стать Ротшильдом у них не было: это были лишь Гарпагоны или Плюшкины
в чистейшем их виде, не более; но и при сознательном наживании уже
в совершенно другой форме, но с целью стать Ротшильдом, — потребуется не меньше хотения и
силы воли, чем у этих двух нищих.
У меня достало же
силы не есть и из копеек скопить семьдесят два рубля; достанет и настолько, чтобы и
в самом вихре горячки, всех охватившей, удержаться и предпочесть верные деньги большим.
С самых низших классов гимназии, чуть кто-нибудь из товарищей опережал меня или
в науках, или
в острых ответах, или
в физической
силе, я тотчас же переставал с ним водиться и говорить.
Да, я жаждал могущества всю мою жизнь, могущества и уединения. Я мечтал о том даже
в таких еще летах, когда уж решительно всякий засмеялся бы мне
в глаза, если б разобрал, что у меня под черепом. Вот почему я так полюбил тайну. Да, я мечтал изо всех
сил и до того, что мне некогда было разговаривать; из этого вывели, что я нелюдим, а из рассеянности моей делали еще сквернее выводы на мой счет, но розовые щеки мои доказывали противное.
В том-то и «идея» моя,
в том-то и
сила ее, что деньги — это единственный путь, который приводит на первое место даже ничтожество.
Деньги, конечно, есть деспотическое могущество, но
в то же время и высочайшее равенство, и
в этом вся главная их
сила.
Скажут, глупо так жить: зачем не иметь отеля, открытого дома, не собирать общества, не иметь влияния, не жениться? Но чем же станет тогда Ротшильд? Он станет как все. Вся прелесть «идеи» исчезнет, вся нравственная
сила ее. Я еще
в детстве выучил наизусть монолог Скупого рыцаря у Пушкина; выше этого, по идее, Пушкин ничего не производил! Тех же мыслей я и теперь.
В разъезде же, когда Чацкий крикнул: «Карету мне, карету!» (а крикнули вы удивительно), я сорвался со стула и вместе со всей залой, разразившейся аплодисментом, захлопал и изо всей
силы закричал «браво!».
Смирение, безответность, приниженность и
в то же время твердость,
сила, настоящая
сила — вот характер твоей матери.
А что
в ней
сила есть — это я засвидетельствую: видал же я, как эта
сила ее питала.
Это уже
в третье или четвертое его посещение, именно
в ту эпоху, когда я поступал
в мировые посредники и когда, разумеется, изо всех
сил принялся изучать Россию.
Я хотел было что-то ответить, но не смог и побежал наверх. Он же все ждал на месте, и только лишь когда я добежал до квартиры, я услышал, как отворилась и с шумом захлопнулась наружная дверь внизу. Мимо хозяина, который опять зачем-то подвернулся, я проскользнул
в мою комнату, задвинулся на защелку и, не зажигая свечки, бросился на мою кровать, лицом
в подушку, и — плакал, плакал.
В первый раз заплакал с самого Тушара! Рыданья рвались из меня с такою
силою, и я был так счастлив… но что описывать!
— Друг мой, что я тут мог? Все это — дело чувства и чужой совести, хотя бы и со стороны этой бедненькой девочки. Повторю тебе: я достаточно
в оно время вскакивал
в совесть других — самый неудобный маневр!
В несчастье помочь не откажусь, насколько
сил хватит и если сам разберу. А ты, мой милый, ты таки все время ничего и не подозревал?
Он заглядывал мне
в глаза, но, кажется, не предполагал, что мне что-нибудь более вчерашнего известно. Да и не мог предположить: само собою разумеется, что я ни словом, ни намеком не выдал, что знаю «об акциях». Объяснялись мы недолго, он тотчас же стал обещать мне денег, «и значительно-с, значительно-с, только способствуйте, чтоб князь поехал. Дело спешное, очень спешное,
в том-то и
сила, что слишком уж спешное!»
— Понимать-то можешь что-нибудь али еще нет? На вот, прочти, полюбуйся. — И, взяв со стола записку, она подала ее мне, а сама стала передо мной
в ожидании. Я сейчас узнал руку Версилова, было всего несколько строк: это была записка к Катерине Николавне. Я вздрогнул, и понимание мгновенно воротилось ко мне во всей
силе. Вот содержание этой ужасной, безобразной, нелепой, разбойнической записки, слово
в слово...
Кровь ударила мне опять
в лицо: я вдруг как бы что-то понял совсем уже новое; я глядел на нее вопросительно изо всех
сил.
О, тогда ненависть, глухая ненависть ко всему уже проникла
в мое сердце, совсем напитала его; я хоть и обчищал щеткой Тушара по-прежнему, но уже ненавидел его изо всех
сил и каждый день все больше и больше.
Он заглядывает мне
в глаза, как бы соображая и припоминая и слушая меня изо всех
сил, а я лепечу тоже изо всех
сил, беспрерывно, без умолку, и так рад, так рад, что говорю, и рад тому, что это — Ламберт.
— Oui, monsieur! — изо всех
сил подтвердила Альфонсина и бросилась сама отворить мне дверь
в коридор. — Mais ce n'est pas loin, monsieur, c'est pas loin du tout, ça ne vaut pas la peine de mettre votre chouba, c'est ici près, monsieur! [Да, сударь! Но это недалеко, сударь, это совсем недалеко, не стоит надевать шубу, это совсем рядом! (франц.)] — восклицала она на весь коридор. Выбежав из комнаты, я повернул направо.
Уходить я собирался без отвращения, без проклятий, но я хотел собственной
силы, и уже настоящей, не зависимой ни от кого из них и
в целом мире; а я-то уже чуть было не примирился со всем на свете!
Больной и без
сил, лежа
в версиловской комнате, которую они отвели для меня, я с болью сознавал, на какой низкой степени бессилия я находился: валялась на постели какая-то соломинка, а не человек, и не по болезни только, — и как мне это было обидно!
— Господин Ламберт-с. Они Андрею Петровичу тоже изо всех
сил подтверждали, что вы останетесь, и Анну Андреевну
в том удостоверили.
В самом деле, могло быть, что я эту мысль тогда почувствовал всеми
силами моей души; для чего же иначе было мне тогда так неудержимо и вдруг вскочить с места и
в таком нравственном состоянии кинуться к Макару Ивановичу?
Но
в дверях,
в темноте, схватывает меня Ламберт: «Духгак, духгак! — шепчет он, изо всех
сил удерживая меня за руку, — она на Васильевском острове благородный пансион для девчонок должна открывать» (NB то есть чтоб прокормиться, если отец, узнав от меня про документ, лишит ее наследства и прогонит из дому.
Но прежнего недавнего беспокойства во мне уже не было; я отложил все до срока, уже не трепеща перед будущим, как еще недавно, но как богач, уверенный
в своих средствах и
силах.
Но второй план улыбался ему гораздо больше; он состоял
в том, чтоб надуть меня как мальчишку и выкрасть у меня документ или даже просто отнять его у меня
силой.
На другой день я вышел из дому, хоть и
в десять часов дня, но изо всех
сил постарался уйти потихоньку, не простившись и не сказавшись; так сказать, ускользнул.
Но она уже прочла
в лице моем, что я «знаю». Я быстро неудержимо обнял ее, крепко, крепко! И
в первый раз только я постиг
в ту минуту, во всей
силе, какое безвыходное, бесконечное горе без рассвета легло навек над всей судьбой этой… добровольной искательницы мучений!
Что они ждут меня изо всех
сил и что-то
в моей квартире затевают устроить — было ясно как день.
— Кто же вам сказал об отставке? Может быть, никогда этот господин не был
в такой
силе, — язвительно усмехнулась она; мне даже показалось, что она посмотрела и на меня насмешливо.
— Dolgorowky, вот рубль, nous vous rendons avec beaucoup de gràce. [Возвращаем вам с большой благодарностью (франц.).] Петя, ехать! — крикнул он товарищу, и затем вдруг, подняв две бумажки вверх и махая ими и
в упор смотря на Ламберта, завопил из всей
силы: — Ohe, Lambert! ou est Lambert, as-tu vu Lambert? [Эй, Ламберт! Где Ламберт, ты не видел Ламберта? (франц.)]
Он не преследовал, конечно, потому, что под рукой не случилось другого извозчика, и я успел скрыться из глаз его. Я же доехал лишь до Сенной, а там встал и отпустил сани. Мне ужасно захотелось пройтись пешком. Ни усталости, ни большой опьянелости я не чувствовал, а была лишь одна только бодрость; был прилив
сил, была необыкновенная способность на всякое предприятие и бесчисленные приятные мысли
в голове.
— Как нет дома? — ворвался я
в переднюю
силой, — да быть же не может! Макар Иванович умер!
— Смешно?! (Я слушал ее из всех
сил; полагаю, что действительно она была как
в истерике и… высказывалась, может быть, вовсе не для меня; но я не мог удержаться, чтоб не расспрашивать).
Он взял со стола и мне подал. Это тоже была фотография, несравненно меньшего размера,
в тоненьком, овальном, деревянном ободочке — лицо девушки, худое и чахоточное и, при всем том, прекрасное; задумчивое и
в то же время до странности лишенное мысли. Черты правильные, выхоленного поколениями типа, но оставляющие болезненное впечатление: похоже было на то, что существом этим вдруг овладела какая-то неподвижная мысль, мучительная именно тем, что была ему не под
силу.
Они вставали и засыпали счастливые и невинные; луга и рощи наполнялись их песнями и веселыми криками; великий избыток непочатых
сил уходил
в любовь и
в простодушную радость.
После проклятий, комьев грязи и свистков настало затишье, и люди остались одни, как желали: великая прежняя идея оставила их; великий источник
сил, до сих пор питавший и гревший их, отходил, как то величавое зовущее солнце
в картине Клода Лоррена, но это был уже как бы последний день человечества.
От Анны Андреевны я домой не вернулся, потому что
в воспаленной голове моей вдруг промелькнуло воспоминание о трактире на канаве,
в который Андрей Петрович имел обыкновение заходить
в иные мрачные свои часы. Обрадовавшись догадке, я мигом побежал туда; был уже четвертый час и смеркалось.
В трактире известили, что он приходил: «Побывали немного и ушли, а может, и еще придут». Я вдруг изо всей
силы решился ожидать его и велел подать себе обедать; по крайней мере являлась надежда.
Я и не знал никогда до этого времени, что князю уже было нечто известно об этом письме еще прежде; но, по обычаю всех слабых и робких людей, он не поверил слуху и отмахивался от него из всех
сил, чтобы остаться спокойным; мало того, винил себя
в неблагородстве своего легковерия.
Я уже сказал, что положение Ламберта
в это время было самое критическое: ему, предателю, из всей
силы желалось бы сманить меня от Анны Андреевны, чтобы вместе с ним продать документ Ахмаковой, что он находил почему-то выгоднее.
Но так как и я ни за что не выдавал документа до последней минуты, то он и решил
в крайнем случае содействовать даже и Анне Андреевне, чтоб не лишиться всякой выгоды, а потому из всех
сил лез к ней с своими услугами, до самого последнего часу, и я знаю, что предлагал даже достать, если понадобится, и священника…
Когда Татьяна Павловна перед тем вскрикнула: «Оставь образ!» — то выхватила икону из его рук и держала
в своей руке Вдруг он, с последним словом своим, стремительно вскочил, мгновенно выхватил образ из рук Татьяны и, свирепо размахнувшись, из всех
сил ударил его об угол изразцовой печки. Образ раскололся ровно на два куска… Он вдруг обернулся к нам, и его бледное лицо вдруг все покраснело, почти побагровело, и каждая черточка
в лице его задрожала и заходила...
— «От вас угроз», то есть — от такого нищего! Я пошутил, — проговорил он тихо, улыбаясь. — Я вам ничего не сделаю, не бойтесь, уходите… и тот документ из всех
сил постараюсь прислать — только идите, идите! Я вам написал глупое письмо, а вы на глупое письмо отозвались и пришли — мы сквитались. Вам сюда, — указал он на дверь (она хотела было пройти через ту комнату,
в которой я стоял за портьерой).
Андрей Макарович, — начал мямлить молодой человек, подходя ко мне с необыкновенно развязным видом и захватив мою руку, которую я не
в состоянии был отнять, — во всем виноват мой Степан; он так глупо тогда доложил, что я принял вас за другого — это
в Москве, — пояснил он сестре, — потом я стремился к вам изо всей
силы, чтоб разыскать и разъяснить, но заболел, вот спросите ее…
Повторяю, я был
в вдохновении и
в каком-то счастье, но я не успел договорить: она вдруг как-то неестественно быстро схватила меня рукой за волосы и раза два качнула меня изо всей
силы книзу… потом вдруг бросила и ушла
в угол, стала лицом к углу и закрыла лицо платком.
Но тут уж я пришел
в полное исступление и, сопротивляясь из всех
сил, кажется, ударил и городового.