Неточные совпадения
В глазах ее этот брак с Макаром Ивановым
был давно уже делом решенным, и все, что тогда с нею произошло, она нашла превосходным и самым лучшим; под венец пошла с самым спокойным видом, какой только можно иметь в таких
случаях, так что сама уж Татьяна Павловна назвала ее тогда рыбой.
Версилов, выкупив мою мать у Макара Иванова, вскорости уехал и с тех пор, как я уже и прописал выше, стал ее таскать за собою почти повсюду, кроме тех
случаев, когда отлучался подолгу; тогда оставлял большею частью на попечении тетушки, то
есть Татьяны Павловны Прутковой, которая всегда откуда-то в таких
случаях подвертывалась.
Я написал кому следует, через кого следует в Петербург, чтобы меня окончательно оставили в покое, денег на содержание мое больше не присылали и, если возможно, чтоб забыли меня вовсе (то
есть, разумеется, в
случае, если меня сколько-нибудь помнили), и, наконец, что в университет я «ни за что» не поступлю.
«Посмотрю, что
будет, — рассуждал я, — во всяком
случае я связываюсь с ними только на время, может
быть, на самое малое.
«Я
буду не один, — продолжал я раскидывать, ходя как угорелый все эти последние дни в Москве, — никогда теперь уже не
буду один, как в столько ужасных лет до сих пор: со мной
будет моя идея, которой я никогда не изменю, даже и в том
случае, если б они мне все там понравились, и дали мне счастье, и я прожил бы с ними хоть десять лет!» Вот это-то впечатление, замечу вперед, вот именно эта-то двойственность планов и целей моих, определившаяся еще в Москве и которая не оставляла меня ни на один миг в Петербурге (ибо не знаю,
был ли такой день в Петербурге, который бы я не ставил впереди моим окончательным сроком, чтобы порвать с ними и удалиться), — эта двойственность, говорю я, и
была, кажется, одною из главнейших причин многих моих неосторожностей, наделанных в году, многих мерзостей, многих даже низостей и, уж разумеется, глупостей.
— Да ведь я по особому
случаю, я только вчера узнал: ведь этакий я только один и
есть! Помилуйте, что вы!
Я действительно
был в некотором беспокойстве. Конечно, я не привык к обществу, даже к какому бы ни
было. В гимназии я с товарищами
был на ты, но ни с кем почти не
был товарищем, я сделал себе угол и жил в углу. Но не это смущало меня. На всякий
случай я дал себе слово не входить в споры и говорить только самое необходимое, так чтоб никто не мог обо мне ничего заключить; главное — не спорить.
Надо разрешить, принадлежит ли этот феномен клинике, как единичный
случай, или
есть свойство, которое может нормально повторяться в других; это интересно в видах уже общего дела.
Минута для меня роковая. Во что бы ни стало надо
было решиться! Неужели я не способен решиться? Что трудного в том, чтоб порвать, если к тому же и сами не хотят меня? Мать и сестра? Но их-то я ни в каком
случае не оставлю — как бы ни обернулось дело.
Ну пусть эти
случаи даже слишком редки; все равно, главным правилом
будет у меня — не рисковать ничем, и второе — непременно в день хоть сколько-нибудь нажить сверх минимума, истраченного на мое содержание, для того чтобы ни единого дня не прерывалось накопление.
Я понять сначала не мог, как можно
было так низко и позорно тогда упасть и, главное — забыть этот
случай, не стыдиться его, не раскаиваться.
— Оставим мое честное лицо, — продолжал я рвать, — я знаю, что вы часто видите насквозь, хотя в других
случаях не дальше куриного носа, — и удивлялся вашей способности проницать. Ну да, у меня
есть «своя идея». То, что вы так выразились, конечно случайность, но я не боюсь признаться: у меня
есть «идея». Не боюсь и не стыжусь.
— То
есть не удостоишь открыть. Не надо, мой друг, я и так знаю сущность твоей идеи; во всяком
случае, это...
Татьяна Павловна! Моя мысль — что он хочет… стать Ротшильдом, или вроде того, и удалиться в свое величие. Разумеется, он нам с вами назначит великодушно пенсион — мне-то, может
быть, и не назначит, — но, во всяком
случае, только мы его и видели. Он у нас как месяц молодой — чуть покажется, тут и закатится.
Тем и кончилось, что свезли меня в пансион, к Тушару, в вас влюбленного и невинного, Андрей Петрович, и пусть, кажется, глупейший
случай, то
есть вся-то встреча наша, а, верите ли, я ведь к вам потом, через полгода, от Тушара бежать хотел!
— Друг мой, я с тобой согласен во всем вперед; кстати, ты о плече слышал от меня же, а стало
быть, в сию минуту употребляешь во зло мое же простодушие и мою же доверчивость; но согласись, что это плечо, право,
было не так дурно, как оно кажется с первого взгляда, особенно для того времени; мы ведь только тогда начинали. Я, конечно, ломался, но я ведь тогда еще не знал, что ломаюсь. Разве ты, например, никогда не ломаешься в практических
случаях?
— Я сейчас внизу немного расчувствовался, и мне очень стало стыдно, взойдя сюда, при мысли, что вы подумаете, что я ломался. Это правда, что в иных
случаях хоть и искренно чувствуешь, но иногда представляешься; внизу же, теперь, клянусь, все
было натурально.
— Постой, не кричи, тетка не любит. Скажи ты мне, ведь с этим самым князем Сокольским Версилов тягается о наследстве? В таком
случае это
будет уже совершенно новый и оригинальный способ выигрывать тяжбы — убивая противников на дуэли.
Но, разглядев две наши отворенные двери, проворно притворила свою, оставив щелку и из нее прислушиваясь на лестницу до тех пор, пока не замолкли совсем шаги убежавшей вниз Оли. Я вернулся к моему окну. Все затихло.
Случай пустой, а может
быть, и смешной, и я перестал об нем думать.
Я стал
было убеждать, что это-то в данном
случае и драгоценно, но бросил и стал приставать, чтоб он что-нибудь припомнил, и он припомнил несколько строк, примерно за час до выстрела, о том, «что его знобит»; «что он, чтобы согреться, думал
было выпить рюмку, но мысль, что от этого, пожалуй, сильнее кровоизлияние, остановила его».
— Где же я называл? Я только не снял копии. Но хоть и не пустяки, а дневник действительно довольно обыкновенный, или, вернее, естественный, то
есть именно такой, какой должен
быть в этом
случае…
— Да, да, — перебил я, — но утешительно по крайней мере то, что всегда, в таких
случаях, оставшиеся в живых, судьи покойного, могут сказать про себя: «хоть и застрелился человек, достойный всякого сожаления и снисхождения, но все же остались мы, а стало
быть, тужить много нечего».
Есть несчастные, особенно из женщин, которым даже необходимо дать как можно больше говорить в таких
случаях.
Потому что, во всяком
случае, можно
было бы сделать то же самое, не обижая себя.
— Даже если тут и «пьедестал», то и тогда лучше, — продолжал я, — пьедестал хоть и пьедестал, но сам по себе он очень ценная вещь. Этот «пьедестал» ведь все тот же «идеал», и вряд ли лучше, что в иной теперешней душе его нет; хоть с маленьким даже уродством, да пусть он
есть! И наверно, вы сами думаете так, Васин, голубчик мой Васин, милый мой Васин! Одним словом, я, конечно, зарапортовался, но вы ведь меня понимаете же. На то вы Васин; и, во всяком
случае, я обнимаю вас и целую, Васин!
— Да еще же бы нет! — вскричал наконец Васин (он все продолжал улыбаться, нисколько не удивляясь на меня), — да это так ведь и бывает всегда, почти со всеми, и первым даже делом; только в этом никто не признается, да и не надо совсем признаваться, потому что, во всяком
случае, это пройдет и из этого ничего не
будет.
— Не знаю; не берусь решать, верны ли эти два стиха иль нет. Должно
быть, истина, как и всегда, где-нибудь лежит посредине: то
есть в одном
случае святая истина, а в другом — ложь. Я только знаю наверно одно: что еще надолго эта мысль останется одним из самых главных спорных пунктов между людьми. Во всяком
случае, я замечаю, что вам теперь танцевать хочется. Что ж, и потанцуйте: моцион полезен, а на меня как раз сегодня утром ужасно много дела взвалили… да и опоздал же я с вами!
Князь
был чрезвычайно восприимчивое существо, до наивности, заставлявшей меня во многих
случаях смотреть на него свысока.
— Так вот что —
случай, а вы мне его разъясните, как более опытный человек: вдруг женщина говорит, прощаясь с вами, этак нечаянно, сама смотрит в сторону: «Я завтра в три часа
буду там-то»… ну, положим, у Татьяны Павловны, — сорвался я и полетел окончательно. Сердце у меня стукнуло и остановилось; я даже говорить приостановился, не мог. Он ужасно слушал.
А так как я и до сих пор держусь убеждения, что в азартной игре, при полном спокойствии характера, при котором сохранилась бы вся тонкость ума и расчета, невозможно не одолеть грубость слепого
случая и не выиграть — то, естественно, я должен
был тогда все более и более раздражаться, видя, что поминутно не выдерживаю характера и увлекаюсь, как совершенный мальчишка.
— А вам надо? В таком
случае… я хотел
было… я думал
было, что вы не захотите… но, если надо — то вот…
— Понимаю. Они совсем и не грозят донести; они говорят только: «Мы, конечно, не донесем, но, в
случае если дело откроется, то…» вот что они говорят, и все; но я думаю, что этого довольно! Дело не в том: что бы там ни вышло и хотя бы эти записки
были у меня теперь же в кармане, но
быть солидарным с этими мошенниками,
быть их товарищем вечно, вечно! Лгать России, лгать детям, лгать Лизе, лгать своей совести!..
— Во всяком
случае, я вам чрезвычайно благодарен, — прибавил он искренно. — Да, действительно, если так все
было, то он полагал, что вы не можете устоять против известной суммы.
— Конечно, я должен бы
был тут сохранить секрет… Мы как-то странно разговариваем с вами, слишком секретно, — опять улыбнулся он. — Андрей Петрович, впрочем, не заказывал мне секрета. Но вы — сын его, и так как я знаю ваши к нему чувства, то на этот раз даже, кажется, хорошо сделаю, если вас предупрежу. Вообразите, он приходил ко мне с вопросом: «Если на
случай, на днях, очень скоро, ему бы потребовалось драться на дуэли, то согласился ль бы я взять роль его секунданта?» Я, разумеется, вполне отказал ему.
Примечайте притом все оттенки: надо, например, чтобы смех человека ни в каком
случае не показался вам глупым, как бы ни
был он весел и простодушен.
И действительно, радость засияла в его лице; но спешу прибавить, что в подобных
случаях он никогда не относился ко мне свысока, то
есть вроде как бы старец к какому-нибудь подростку; напротив, весьма часто любил самого меня слушать, даже заслушивался, на разные темы, полагая, что имеет дело, хоть и с «вьюношем», как он выражался в высоком слоге (он очень хорошо знал, что надо выговаривать «юноша», а не «вьюнош»), но понимая вместе и то, что этот «вьюнош» безмерно выше его по образованию.
Доказательств у них не
было ни малейших, и молодой человек про это знал отлично, да и сами они от него не таились; но вся ловкость приема и вся хитрость расчета состояла в этом
случае лишь в том соображении, что уведомленный муж и без всяких доказательств поступит точно так же и сделает те же самые шаги, как если б получил самые математические доказательства.
— Да, но этот
случай… я признаюсь,
был неосторожен и, может
быть, насказал ему тогда слишком много.
— Да, тот; у меня теперь ни копейки. Так не умеете? В таком
случае надо
будет попросить Альфонсинку.
Я сказал, что нет общих принципов, а
есть только частные
случаи; это я соврал, архисоврал!
Она скоро проникла тогда в его тайну; о, может
быть, и кокетничала с ним нарочно: даже самые светлые женщины бывают подлы в этих
случаях, и это — их непреоборимый инстинкт.
Впрочем, в встрече его с нею и в двухлетних страданиях его
было много и сложного: «он не захотел фатума жизни; ему нужна
была свобода, а не рабство фатума; через рабство фатума он принужден
был оскорбить маму, которая просидела в Кенигсберге…» К тому же этого человека, во всяком
случае, я считал проповедником: он носил в сердце золотой век и знал будущее об атеизме; и вот встреча с нею все надломила, все извратила!
Все муки мои состояли вот в чем: если вчера он воскрес и ее разлюбил, то в таком
случае где бы он долженствовал
быть сегодня?
Я решил прождать еще только одну минуту или по возможности даже менее минуты, а там — непременно уйти. Главное, я
был одет весьма прилично: платье и пальто все-таки
были новые, а белье совершенно свежее, о чем позаботилась нарочно для этого
случая сама Марья Ивановна. Но про этих лакеев я уже гораздо позже и уже в Петербурге наверно узнал, что они, чрез приехавшего с Версиловым слугу, узнали еще накануне, что «придет, дескать, такой-то, побочный брат и студент». Про это я теперь знаю наверное.
Проснулся я наутро поздно, а спал необыкновенно крепко и без снов, о чем припоминаю с удивлением, так что, проснувшись, почувствовал себя опять необыкновенно бодрым нравственно, точно и не
было всего вчерашнего дня. К маме я положил не заезжать, а прямо отправиться в кладбищенскую церковь, с тем чтобы потом, после церемонии, возвратясь в мамину квартиру, не отходить уже от нее во весь день. Я твердо
был уверен, что во всяком
случае встречу его сегодня у мамы, рано ли, поздно ли — но непременно.
Мы выбежали на лестницу. Без сомнения, лучше нельзя
было и придумать, потому что, во всяком
случае, главная беда
была в квартире Ламберта, а если в самом деле Катерина Николаевна приехала бы раньше к Татьяне Павловне, то Марья всегда могла ее задержать. И однако, Татьяна Павловна, уже подозвав извозчика, вдруг переменила решение.
Ответ мне теперь ясен: Версилов нужен
был ему, во-первых, по знанию обстоятельств, а главное, Версилов
был нужен ему, в
случае переполоха или какой беды, чтобы свалить на него всю ответственность.
И далеко не единичный
случай, что самые отцы и родоначальники бывших культурных семейств смеются уже над тем, во что, может
быть, еще хотели бы верить их дети.
Положение нашего романиста в таком
случае было б совершенно определенное: он не мог бы писать в другом роде, как в историческом, ибо красивого типа уже нет в наше время, а если и остались остатки, то, по владычествующему теперь мнению, не удержали красоты за собою.
Работа неблагодарная и без красивых форм. Да и типы эти, во всяком
случае, — еще дело текущее, а потому и не могут
быть художественно законченными. Возможны важные ошибки, возможны преувеличения, недосмотры. Во всяком
случае, предстояло бы слишком много угадывать. Но что делать, однако ж, писателю, не желающему писать лишь в одном историческом роде и одержимому тоской по текущему? Угадывать и… ошибаться.