Цитаты со словом «ужом»
Одно знаю наверно: никогда
уже более не сяду писать мою автобиографию, даже если проживу до ста лет.
Я — кончивший курс гимназист, а теперь мне
уже двадцать первый год.
И он прав: ничего нет глупее, как называться Долгоруким, не будучи князем. Эту глупость я таскаю на себе без вины. Впоследствии, когда я стал
уже очень сердиться, то на вопрос: ты князь? всегда отвечал...
Потом, когда
уж я в последней степени озлился, то на вопрос: вы князь? твердо раз ответил...
Я выдумал это
уже в шестом классе гимназии, и хоть вскорости несомненно убедился, что глуп, но все-таки не сейчас перестал глупить. Помню, что один из учителей — впрочем, он один и был — нашел, что я «полон мстительной и гражданской идеи». Вообще же приняли эту выходку с какою-то обидною для меня задумчивостью. Наконец, один из товарищей, очень едкий малый и с которым я всего только в год раз разговаривал, с серьезным видом, но несколько смотря в сторону, сказал мне...
Повторю, очень трудно писать по-русски: я вот исписал целых три страницы о том, как я злился всю жизнь за фамилию, а между тем читатель наверно
уж вывел, что злюсь-то я именно за то, что я не князь, а просто Долгорукий. Объясняться еще раз и оправдываться было бы для меня унизительно.
Итак, в числе этой дворни, которой было множество и кроме Макара Иванова, была одна девица, и была
уже лет восемнадцати, когда пятидесятилетний Макар Долгорукий вдруг обнаружил намерение на ней жениться.
Софья Андреева (эта восемнадцатилетняя дворовая, то есть мать моя) была круглою сиротою
уже несколько лет; покойный же отец ее, чрезвычайно уважавший Макара Долгорукого и ему чем-то обязанный, тоже дворовый, шесть лет перед тем, помирая, на одре смерти, говорят даже, за четверть часа до последнего издыхания, так что за нужду можно бы было принять и за бред, если бы он и без того не был неправоспособен, как крепостной, подозвав Макара Долгорукого, при всей дворне и при присутствовавшем священнике, завещал ему вслух и настоятельно, указывая на дочь: «Взрасти и возьми за себя».
Это был человек, который и тогда
уже умел «показать себя».
Другое дело, когда вышел из дворни: тут
уж его не иначе поминали как какого-нибудь святого и много претерпевшего.
В глазах ее этот брак с Макаром Ивановым был давно
уже делом решенным, и все, что тогда с нею произошло, она нашла превосходным и самым лучшим; под венец пошла с самым спокойным видом, какой только можно иметь в таких случаях, так что сама уж Татьяна Павловна назвала ее тогда рыбой.
Все это, конечно, я наговорил в какую-то как бы похвалу моей матери, а между тем
уже заявил, что о ней, тогдашней, не знал вовсе.
Но тут
уже я вступлюсь и заранее объявляю, что вовсе себе не противоречу.
Уж одни размеры, в которые развилась их любовь, составляют загадку, потому что первое условие таких, как Версилов, — это тотчас же бросить, если достигнута цель.
Вопрос следующий: как она-то могла, она сама,
уже бывшая полгода в браке, да еще придавленная всеми понятиями о законности брака, придавленная, как бессильная муха, она, уважавшая своего Макара Ивановича не меньше чем какого-то Бога, как она-то могла, в какие-нибудь две недели, дойти до такого греха?
Почем знать, может быть, она полюбила до смерти… фасон его платья, парижский пробор волос, его французский выговор, именно французский, в котором она не понимала ни звука, тот романс, который он спел за фортепьяно, полюбила нечто никогда не виданное и не слыханное (а он был очень красив собою), и
уж заодно полюбила, прямо до изнеможения, всего его, с фасонами и романсами.
Версилов, выкупив мою мать у Макара Иванова, вскорости уехал и с тех пор, как я
уже и прописал выше, стал ее таскать за собою почти повсюду, кроме тех случаев, когда отлучался подолгу; тогда оставлял большею частью на попечении тетушки, то есть Татьяны Павловны Прутковой, которая всегда откуда-то в таких случаях подвертывалась.
Скажу лишь, что год спустя после Макара Ивановича явился на свете я, затем еще через год моя сестра, а затем
уже лет десять или одиннадцать спустя — болезненный мальчик, младший брат мой, умерший через несколько месяцев.
Месяц назад, то есть за месяц до девятнадцатого сентября, я, в Москве, порешил отказаться от них всех и уйти в свою идею
уже окончательно.
«Я буду не один, — продолжал я раскидывать, ходя как угорелый все эти последние дни в Москве, — никогда теперь
уже не буду один, как в столько ужасных лет до сих пор: со мной будет моя идея, которой я никогда не изменю, даже и в том случае, если б они мне все там понравились, и дали мне счастье, и я прожил бы с ними хоть десять лет!» Вот это-то впечатление, замечу вперед, вот именно эта-то двойственность планов и целей моих, определившаяся еще в Москве и которая не оставляла меня ни на один миг в Петербурге (ибо не знаю, был ли такой день в Петербурге, который бы я не ставил впереди моим окончательным сроком, чтобы порвать с ними и удалиться), — эта двойственность, говорю я, и была, кажется, одною из главнейших причин многих моих неосторожностей, наделанных в году, многих мерзостей, многих даже низостей и, уж разумеется, глупостей.
Повлияло на мой отъезд из Москвы и еще одно могущественное обстоятельство, один соблазн, от которого
уже и тогда, еще за три месяца пред выездом (стало быть, когда и помину не было о Петербурге), у меня уже поднималось и билось сердце!
А я меж тем
уже знал всю его подноготную и имел на себе важнейший документ, за который (теперь уж я знаю это наверно) он отдал бы несколько лет своей жизни, если б я открыл ему тогда тайну.
Об этом я узнал
уж и в Москве, но все же не предполагал того, что увидел.
Все вещи
уже были заложены, так что я даже отдал матери, таинственно от Версилова, мои таинственные шестьдесят рублей.
Я сказал
уже, что он остался в мечтах моих в каком-то сиянии, а потому я не мог вообразить, как можно было так постареть и истереться всего только в девять каких-нибудь лет с тех пор: мне тотчас же стало грустно, жалко, стыдно.
Кроме нищеты, стояло нечто безмерно серьезнейшее, — не говоря
уже о том, что все еще была надежда выиграть процесс о наследстве, затеянный уже год у Версилова с князьями Сокольскими, и Версилов мог получить в самом ближайшем будущем имение, ценностью в семьдесят, а может и несколько более тысяч.
Я сказал
уже выше, что этот Версилов прожил в свою жизнь три наследства, и вот его опять выручало наследство!
Уже с лишком год назад, как он выгнан из общества.
Прожив
уже месяц, я с каждым днем убеждался, что за окончательными разъяснениями ни за что не мог обратиться к нему.
Во всяком случае приготовился порвать окончательно и
уже принял все меры.
Поясню с самого начала, что этот князь Сокольский, богач и тайный советник, нисколько не состоял в родстве с теми московскими князьями Сокольскими (ничтожными бедняками
уже несколько поколений сряду), с которыми Версилов вел свою тяжбу.
Впрочем, они
уже давно не видались; бесчестный поступок, в котором обвиняли Версилова, касался именно семейства князя; но подвернулась Татьяна Павловна, и чрез ее-то посредство я и помещен был к старику, который желал «молодого человека» к себе в кабинет.
Я почти забыл о ней вовсе и
уж никак не ожидал, что она с таким значением.
Старик казался только разве
уж чересчур иногда легкомысленным, как-то не по летам, чего прежде совсем, говорят, не было.
Говорили, что прежде он давал какие-то где-то советы и однажды как-то слишком
уж отличился в одном возложенном на него поручении.
Замечали за ним (хоть я и не заметил), что после припадка в нем развилась какая-то особенная наклонность поскорее жениться и что будто бы он
уже не раз приступал к этой идее в эти полтора года.
Свое семейство у него было малое; он был вдовцом
уже двадцать лет и имел лишь единственную дочь, ту вдову-генеральшу, которую теперь ждали из Москвы ежедневно, молодую особу, характера которой он несомненно боялся.
Он их выдавал
уже лет двадцать пять сряду — или отдаленных родственниц, или падчериц каких-нибудь двоюродных братьев своей жены, или крестниц, даже выдал дочку своего швейцара.
Он,
уже после болезни, вошел участником в одну большую акционерную компанию, впрочем очень солидную.
Я пишу теперь, как давно отрезвившийся человек и во многом
уже почти как посторонний; но как изобразить мне тогдашнюю грусть мою (которую живо сейчас припомнил), засевшую в сердце, а главное — мое тогдашнее волнение, доходившее до такого смутного и горячего состояния, что я даже не спал по ночам — от нетерпения моего, от загадок, которые я сам себе наставил.
Просить жалованья мне и потому было досадно, что я
уже положил отказаться от должности, предчувствуя, что принужден буду удалиться и отсюда, по неминуемым обстоятельствам.
Это именно была дочь князя, та генеральша Ахмакова, молодая вдова, о которой я
уже говорил и которая была в жестокой вражде с Версиловым.
Удивлялся я тоже не раз и его лицу: оно было на вид чрезвычайно серьезное (и почти красивое), сухое; густые седые вьющиеся волосы, открытые глаза; да и весь он был сухощав, хорошего роста; но лицо его имело какое-то неприятное, почти неприличное свойство вдруг переменяться из необыкновенно серьезного на слишком
уж игривое, так что в первый раз видевший никак бы не ожидал этого.
Я говорил об этом Версилову, который с любопытством меня выслушал; кажется, он не ожидал, что я в состоянии делать такие замечания, но заметил вскользь, что это явилось у князя
уже после болезни и разве в самое только последнее время.
Но так как о деньгах не заговаривалось, то я, естественно, рассердился на мою глупость и, как теперь помню, в досаде на какой-то слишком
уж веселый вопрос его, изложил ему мои взгляды на женщин залпом и с чрезвычайным азартом.
Уходишь злой и клянешься, что завтра это
уже не повторится, но завтра опять то же самое.
Женщина, то есть дама, — я об дамах говорю — так и прет на вас прямо, даже не замечая вас, точно вы
уж так непременно и обязаны отскочить и уступить дорогу.
Я
уже был в гимназии и жил у Николая Семеновича.
Он в первый раз стрелял в жизни, а ружье давно хотел купить, еще у Тушара, и мы давно
уже о ружье мечтали.
Он
уже не слушал и забыл свой вопрос.
Цитаты из русской классики со словом «ужом»
Но есть и живучие натуры: те глубоко внутри себя собирают яд своего недовольства, чтобы при случае выпустить его, а между тем неслышно ползут подобно змее, съеживаются, извиваются и перевертываются
ужом и жабою…
Он бросился ловить ее; но мышь не сбегала с постели, а мелькала зигзагами во все стороны, скользила из-под его пальцев, перебегала по руке и вдруг юркнула под подушку; он сбросил подушку, но в одно мгновение почувствовал, как что-то вскочило ему за пазуху, шоркает по телу, и
уже за спиной, под рубашкой.
Двое мужиков схватили Конона и поволокли из избушки. Авгарь с невероятною для бабы силой вырвалась из рук державшего ее мужика, схватила топор и, не глядя, ударила им большого мужика прямо по спине. Тот вскинулся, как ошпаренный, повалил ее на пол и
уже схватил за горло.
Но ткач и кум мужественно отстояли мешок и заставили ее попятиться назад. Не успели они оправиться, как супруга выбежала в сени
уже с кочергою в руках. Проворно хватила кочергою мужа по рукам, ткача по спине и
уже стояла возле мешка.
Филофей задергал вожжами, закричал тонким-тонким голосом: «Эх вы, махонькие!» — братья его подскочили с обеих сторон, подстегнули под брюхо пристяжных — и тарантас тронулся, свернул из ворот на улицу; кудластый хотел было махнуть к себе на двор, но Филофей образумил его несколькими ударами кнута — и вот мы
уже выскочили из деревни и покатили по довольно ровной дороге, между сплошными кустами густого орешника.
Предложения со словом «уж»
- Много лет спустя после исторической битвы, теперь уже давно забытой, старый человек поднялся по тропе, которая вилась по цветущему лугу горного перевала.
- Правда, теперь вот уже лет десять к инструменту не подходит.
- Спрашивали, уточняли, узнавали друг у друга то, о чём перестали говорить уже очень давно.
- (все предложения)
Значение слова «уж»
УЖ1, -а́, м. Название некоторых неядовитых змей. Обыкновенный уж.
УЖ2, нареч. и частица. 1. нареч. То же, что уже (в 1 знач.). (Малый академический словарь, МАС)
Все значения слова УЖ
Афоризмы русских писателей со словом «ужом»
Дополнительно