Неточные совпадения
Потом, таинственно взглядывая
на меня, как будто желая прочитать в
глазах моих все удовольствие, которое я, по его мнению, должна была ощущать, отворил сундук и бережно вынул из него странной формы черный ящик, которого я до сих пор никогда у него не видала.
Он решительно не мог усидеть
на месте и не притрогивался ни к какому кушанью поминутно вставал с места и опять садился, словно одумавшись; то хватался за шляпу, как будто сбираясь куда-то идти, то вдруг делался как-то странно рассеянным, все что-то шептал про себя, потом вдруг взглядывал
на меня, мигал мне
глазами, делал мне какие-то знаки, как будто в нетерпении поскорей добиться денег и как будто сердясь, что я до сих пор не взяла их у матушки.
В это мгновение я поклялась молчать и не сказать ни слова про батюшку, но робко подняла
на него в последний раз
глаза…
Или неправильны, болезненны были мои впечатления, или чувства мои были потрясены всем, чему я была свидетельницей, подготовлены были
на впечатления страшные, неисходимо мучительные, — но я твердо уверена, что слышала стоны, крик человеческий, плач; целое отчаяние выливалось в этих звуках, и наконец, когда загремел ужасный финальный аккорд, в котором было все, что есть ужасного в плаче, мучительного в муках и тоскливого в безнадежной тоске, — все это как будто соединилось разом… я не могла выдержать, — я задрожала, слезы брызнули из
глаз моих, и, с страшным, отчаянным криком бросившись к батюшке, я обхватила его руками.
С минуту стоял он как потерянный. Наконец
глаза его запрыгали и забегали по сторонам; он как будто искал чего-то, вдруг схватил скрипку, взмахнул ею надо мною… еще минута, и он, может быть, убил бы меня
на месте.
Мой плач поразил его. Он тихо опустил меня
на пол и с минуту безмолвно смотрел
на меня, как будто узнавая и припоминая что-то. Наконец, вдруг, как будто что-нибудь перевернуло его, как будто его поразила какая-то ужасная мысль, — из помутившихся
глаз его брызнули слезы; он нагнулся ко мне и начал пристально смотреть мне в лицо.
Один молодой человек навел
на меня лорнет, один пахучий седой старичок хотел было поцеловать меня, а я бледнела, краснела и сидела потупив
глаза, боясь шевельнуться, дрожа всеми членами.
Я уносилась в прошедшее,
на наш чердак, вспоминала отца, наши длинные, молчаливые вечера, матушку, и когда вспоминала о матушке — в
глазах моих накипали слезы, мне сдавливало горло и я так хотела убежать, исчезнуть, остаться одной…
Она уже смотрела
на меня угрюмее, говорила отрывистее, и в особенности меня пугали ее пронзительные черные
глаза, иногда целую четверть часа устремленные
на меня, и крепко сжатые тонкие губы.
Я подняла голову: это был князь; его лицо выражало глубокое участие и сострадание; но я поглядела
на него с таким убитым, с таким несчастным видом, что слеза набежала в больших голубых
глазах его.
Как будто море света хлынуло
на меня, и
глаза мои, привыкшие к темноте, были в первое мгновение ослеплены до боли.
Чьи-то черные
глаза устремились
на меня и, казалось, хотели сжечь меня своим огнем.
Осведомившись о моем здоровье, княжна садилась обыкновенно против меня
на стул и начинала рассматривать меня своими черными
глазами. И сначала, как знакомилась со мной, она поминутно так осматривала меня с головы до ног с самым наивным удивлением. Но наш разговор не клеился. Я робела перед Катей и перед ее крутыми выходками, тогда как умирала от желания говорить с ней.
Через час она вошла в ту комнату, где я сидела за книгой, все раздумывая о Кате, пораженная и испуганная тем, что она опять не хочет со мной говорить. Она посмотрела
на меня исподлобья, уселась, по обыкновению,
на диване и полчаса не спускала с меня
глаз. Наконец я не выдержала и взглянула
на нее вопросительно.
Я хотела броситься к князю, хотела просить за Катю, но князь строго повторил свое приказание, и я пошла наверх, похолодев от испуга как мертвая. Придя в нашу комнату, я упала
на диван и закрыла руками голову. Я считала минуты, ждала Катю с нетерпением, хотела броситься к ногам ее. Наконец она воротилась, не сказав мне ни слова, прошла мимо меня и села в угол.
Глаза ее были красны, щеки опухли от слез. Вся решимость моя исчезла. Я смотрела
на нее в страхе и от страха не могла двинуться с места.
Она сидела вся в решительном волнении. Ее ножка била ковер, щечки краснели как зарево, а в
глазах даже выступили слезы досады. Случись же, что она взглянула
на меня, — вся кровь бросилась ей в голову. Она решительно вскочила с места и самою твердою поступью пошла прямо к страшной собаке.
Мало-помалу я заметила, — так как я уже не спускала с нее
глаз целый месяц, — что Катя становится со дня
на день задумчивее; характер ее стал терять свою ровность: иногда целый день не слышишь ее шума, другой раз подымается такой гам, какого еще никогда не было.
В этот раз княгиня не расположена была прощать и миловать; но кого наказывать? Она догадалась с первого раза, мигом; ее
глаза упали
на Катю… Так и есть: Катя стоит бледная, дрожа от страха. Она только теперь догадалась, бедненькая, о последствиях своей шалости. Подозрение могло упасть
на слуг,
на невинных, и Катя уже готова была сказать всю правду.
Но мигом она вскочила с места и, вся раскрасневшись, вся в слезах, бросилась мне
на шею. Щеки ее были влажны, губки вспухли, как вишенки, локоны рассыпались в беспорядке. Она целовала меня как безумная, целовала мне лицо,
глаза, губы, шею, руки; она рыдала как в истерике; я крепко прижалась к ней, и мы сладко, радостно обнялись, как друзья, как любовники, которые свиделись после долгой разлуки. Сердце Кати билось так сильно, что я слышала каждый удар.
В другой раз я замечала, что он вдруг как будто невольно спохватится, как будто опомнится; как будто он внезапно, через силу и против воли, вспомнит о чем-то тяжелом, ужасном, неизбежном; мигом снисходительная улыбка исчезает с лица его и
глаза его вдруг устремляются
на оторопевшую жену с таким состраданием, от которого я вздрагивала, которое, как теперь сознаю, если б было ко мне, то я бы измучилась.
Густейшие черные волосы, зачесанные гладко книзу, бросали суровую, резкую тень
на окраины щек; но, казалось, тем любовнее поражал вас контраст ее нежного взгляда, больших детски ясных голубых
глаз, робкой улыбки и всего этого кроткого, бледного лица,
на котором отражалось подчас так много наивного, несмелого, как бы незащищенного, как будто боявшегося за каждое ощущение, за каждый порыв сердца — и за мгновенную радость, и за частую тихую грусть.
Когда же — и это так часто случалось — одушевление нагоняло краску
на ее лицо и грудь ее колыхалась от волнения, тогда
глаза ее блестели как молния, как будто метали искры, как будто вся ее душа, целомудренно сохранившая чистый пламень прекрасного, теперь ее воодушевившего, переселялась в них.
Я была не ребенок, я слишком о многом спрашивала и подчас смотрела
на нее так, что она должна была потуплять
глаза предо мною.
Я не могла видеть ее слез, и часто слезы накипали в моих
глазах, глядя
на нее.
Мне вдруг показалось, что
глаза портрета с смущением отворачиваются от моего пронзительно-испытующего взгляда, что они силятся избегнуть его, что ложь и обман в этих
глазах; мне показалось, что я угадала, и не понимаю, какая тайная радость откликнулась во мне
на мою догадку.
Когда я вошла, она быстро и пытливо посмотрела
на меня, но тотчас же опустила
глаза.
— Полноте! — сказала я, прямо подходя к ней и пристально посмотрев ей в
глаза. Бедная не выдержала моего взгляда, опустила
глаза, как виноватая, и легкая краска облила ее бледные щеки. Я взяла ее руку и поцеловала ее. Александра Михайловна посмотрела
на меня с непритворною, наивною радостию. — Простите меня, что я была такой злой, такой дурной ребенок сегодня, — сказала я ей с чувством, — но, право, я больна. Не сердитесь же и отпустите меня…
Среди глубокого молчания я подняла
глаза и встретила очки Петра Александровича, направленные прямо
на меня. Это было так неожиданно, что я вздрогнула, чуть не вскрикнула и потупилась. Александра Михайловна заметила мое движение.
На быстрый вопрос мой она немного смутилась, но тотчас же, подняв
на меня свои большие тихие
глаза и смотря
на меня с нежной улыбкой, сказала...
— Нет, — отвечала я, посмотрев
на нее ясными
глазами.
Она говорила с трудом. Глухая душевная боль отразилась
на лице ее, и
глаза ее наполнились слезами.
Он еще раз шагнул ко мне, но, взглянув
на меня, увидел в
глазах моих столько решимости, что остановился, как будто в раздумье.
Александра Михайловна выслушала меня с глубоким вниманием; но в лице ее видимо отражалась недоверчивость. Она попеременно взглядывала то
на меня, то
на мужа. Наступило молчание. Я едва переводила дух. Она опустила голову
на грудь и закрыла рукою
глаза, соображая что-то и, очевидно, взвешивая каждое слово, которое я произнесла. Наконец она подняла голову и пристально посмотрела
на меня.
Вот почему, и только поэтому, я обращал
на нее внимание, следил за нею; это-то внимание бросилось вам в
глаза, и, взяв бог знает какое подозрение за исходную точку, вы бог знает что заплели по этой канве.
Я взглянула
на Александру Михайловну. Она судорожно опиралась
на меня, изнемогая от душевной скорби, полузакрыв
глаза, в неистощимой муке. Еще минута, и она готова была упасть.