Неточные совпадения
Он
был как-то рассеян, что-то очень рассеян,
чуть ли
не встревожен, даже становился как-то странен: иной раз слушал и
не слушал, глядел и
не глядел, смеялся и подчас сам
не знал и
не понимал, чему смеялся.
Подозрительность этого человека, казалось, все более и более увеличивалась; слишком уж князь
не подходил под разряд вседневных посетителей, и хотя генералу довольно часто,
чуть не ежедневно, в известный час приходилось принимать, особенно по делам, иногда даже очень разнообразных гостей, но, несмотря на привычку и инструкцию довольно широкую, камердинер
был в большом сомнении; посредничество секретаря для доклада
было необходимо.
Генерал вышел, и князь так и
не успел рассказать о своем деле, о котором начинал
было чуть ли
не в четвертый раз.
Эта ослепляющая красота
была даже невыносима, красота бледного лица,
чуть не впалых щек и горевших глаз; странная красота!
Одет он
был в старенький сюртучок,
чуть не с продравшимися локтями; белье тоже
было засаленное, — по-домашнему.
—
Не от простуды.
Не от простуды, поверьте старику. Я тут
был, я и ее хоронил. С горя по своем князе, а
не от простуды. Да-с, памятна мне и княгиня! Молодость! Из-за нее мы с князем, друзья с детства,
чуть не стали взаимными убийцами.
— Мы
чуть не три недели избегали говорить об этом, и это
было лучше. Теперь, когда уже всё кончено, я только одно позволю себе спросить: как она могла тебе дать согласие и даже подарить свой портрет, когда ты ее
не любишь? Неужели ты ее, такую… такую…
Тут
был и еще наблюдатель, который тоже еще
не избавился от своего
чуть не онемения при виде Настасьи Филипповны; но он хоть и стоял «столбом», на прежнем месте своем, в дверях гостиной, однако успел заметить бледность и злокачественную перемену лица Гани. Этот наблюдатель
был князь.
Чуть не в испуге, он вдруг машинально ступил вперед.
Генерал Епанчин беспокоился про себя
чуть не пуще всех: жемчуг, представленный им еще утром,
был принят с любезностью слишком холодною, и даже с какою-то особенною усмешкой.
Что же касается мужчин, то Птицын, например,
был приятель с Рогожиным, Фердыщенко
был как рыба в воде; Ганечка всё еще в себя прийти
не мог, но хоть смутно, а неудержимо сам ощущал горячечную потребность достоять до конца у своего позорного столба; старичок учитель, мало понимавший в чем дело,
чуть не плакал и буквально дрожал от страха, заметив какую-то необыкновенную тревогу кругом и в Настасье Филипповне, которую обожал, как свою внучку; но он скорее бы умер, чем ее в такую минуту покинул.
— А
не стыдно тебе потом
будет, что твоя невеста
чуть с Рогожиным
не уехала?
Да и вообще в первое время, то
есть чуть ли
не целый месяц по отъезде князя, в доме Епанчиных о нем говорить
было не принято.
Когда Коля кончил, то передал поскорей газету князю и, ни слова
не говоря, бросился в угол, плотно уткнулся в него и закрыл руками лицо. Ему
было невыносимо стыдно, и его детская, еще
не успевшая привыкнуть к грязи впечатлительность
была возмущена даже сверх меры. Ему казалось, что произошло что-то необычайное, всё разом разрушившее, и что
чуть ли уж и сам он тому
не причиной, уж тем одним, что вслух прочел это.
— И даже, князь, вы изволили позабыть, — проскользнул вдруг между стульями неутерпевший Лебедев,
чуть не в лихорадке, — изволили позабыть-с, что одна только добрая воля ваша и беспримерная доброта вашего сердца
была их принять и прослушать и что никакого они права
не имеют так требовать, тем более что вы дело это уже поручили Гавриле Ардалионовичу, да и то тоже по чрезмерной доброте вашей так поступили, а что теперь, сиятельнейший князь, оставаясь среди избранных друзей ваших, вы
не можете жертвовать такою компанией для этих господ-с и могли бы всех этих господ, так сказать, сей же час проводить с крыльца-с, так что я, в качестве хозяина дома, с чрезвычайным даже удовольствием-с…
Бурдовский уселся молча, немного опустив голову, и как бы в сильной задумчивости. Уселся вслед за ним и племянник Лебедева, тоже вставший
было его сопровождать; этот хоть и
не потерял головы и смелости, но, видимо,
был озадачен сильно. Ипполит
был нахмурен, грустен и как бы очень удивлен. В эту минуту, впрочем, он до того сильно закашлялся, что даже замарал свой платок кровью. Боксер
был чуть не в испуге.
— Так и
будет, — тихо, хрипло и
чуть не шепотом ответил Ипполит, — я как ворочусь сегодня, тотчас и лягу… чрез две недели я, как мне известно, умру… Мне на прошлой неделе сам Б-н объявил… Так если позволите, я бы вам на прощанье два слова сказал.
— Господи, а я
было, право,
чуть его
не ударила.
— Пора, — озабоченно и
чуть не с испугом поднялся вдруг Ипполит, в замешательстве смотря кругом, — я вас задержал; я хотел вам всё сказать… я думал, что все… в последний раз… это
была фантазия…
Правда, говорят, у нас все служили или служат, и уже двести лет тянется это по самому лучшему немецкому образцу, от пращуров к правнукам, — но служащие-то люди и
есть самые непрактические, и дошло до того, что отвлеченность и недостаток практического знания считался даже между самими служащими, еще недавно,
чуть не величайшими добродетелями и рекомендацией.
Князь и действительно сидел,
чуть не бледный, за круглым столом и, казалось,
был в одно и то же время в чрезвычайном страхе и, мгновениями, в непонятном ему самому и захватывающем душу восторге.
Говоря это, он
чуть не задыхался, и даже холодный пот выступил у него на лбу. Это
были первые слова, произнесенные им с тех пор, как он тут сидел. Он попробовал
было оглянуться кругом, но
не посмел; Евгений Павлович поймал его жест и улыбнулся.
— Я вам, господа, скажу факт, — продолжал он прежним тоном, то
есть как будто с необыкновенным увлечением и жаром и в то же время
чуть не смеясь, может
быть, над своими же собственными словами, — факт, наблюдение и даже открытие которого я имею честь приписывать себе, и даже одному себе; по крайней мере об этом
не было еще нигде сказано или написано.
— Я хоть женщина, а ни за что бы
не убежала, — заметила она
чуть не обидчиво. — А впрочем, вы надо мной смеетесь и кривляетесь по вашему обыкновению, чтобы себе больше интересу придать; скажите: стреляют обыкновенно с двенадцати шагов? Иные и с десяти? Стало
быть, это наверно
быть убитым или раненым?
Все встретили князя криками и пожеланиями, окружили его. Иные
были очень шумны, другие гораздо спокойнее, но все торопились поздравить, прослышав о дне рождения, и всякий ждал своей очереди. Присутствие некоторых лиц заинтересовало князя, например Бурдовского; но всего удивительнее
было, что среди этой компании очутился вдруг и Евгений Павлович; князь почти верить себе
не хотел и
чуть не испугался, увидев его.
Гаврила Ардалионович
был в особенно возбужденном настроении в этот вечер, и в настроении веселом,
чуть не торжествующем, как показалось князю. С Лебедевым он, конечно, шутил, поджигая его, но скоро и сам разгорячился.
— Этого
быть не может! — крикнул сам председатель, генерал,
чуть даже
не обиженным голосом. — Я часто с ним, господа, рассуждаю и спорю, и все о подобных мыслях; но всего чаще он выставляет такие нелепости, что уши даже вянут, ни на грош правдоподобия!
Лебедев,
чуть не доведший некоторых из слушателей до настоящего негодования (надо заметить, что бутылки всё время
не переставали откупориваться), неожиданным заключением своей речи насчет закусочки примирил с собой тотчас же всех противников. Сам он называл такое заключение «ловким, адвокатским оборотом дела». Веселый смех поднялся опять, гости оживились; все встали из-за стола, чтобы расправить члены и пройтись по террасе. Только Келлер остался недоволен речью Лебедева и
был в чрезвычайном волнении.
— Да что это? Да что тут такое? Что
будут читать? — мрачно бормотали некоторые; другие молчали. Но все уселись и смотрели с любопытством. Может
быть, действительно ждали чего-то необыкновенного. Вера уцепилась за стул отца и от испуга
чуть не плакала; почти в таком же испуге
был и Коля. Уже усевшийся Лебедев вдруг приподнялся, схватился за свечки и приблизил их ближе к Ипполиту, чтобы светлее
было читать.
— Это
были вы! — повторил он наконец
чуть не шепотом, но с чрезвычайным убеждением. — Вы приходили ко мне и сидели молча у меня на стуле, у окна, целый час; больше; в первом и во втором часу пополуночи; вы потом встали и ушли в третьем часу… Это
были вы, вы! Зачем вы пугали меня, зачем вы приходили мучить меня, —
не понимаю, но это
были вы!
Но когда я, в марте месяце, поднялся к нему наверх, чтобы посмотреть, как они там „заморозили“, по его словам, ребенка, и нечаянно усмехнулся над трупом его младенца, потому что стал опять объяснять Сурикову, что он „сам виноват“, то у этого сморчка вдруг задрожали губы, и он, одною рукой схватив меня за плечо, другою показал мне дверь и тихо, то
есть чуть не шепотом, проговорил мне: „Ступайте-с!“ Я вышел, и мне это очень понравилось, понравилось тогда же, даже в ту самую минуту, как он меня выводил; но слова его долго производили на меня потом, при воспоминании, тяжелое впечатление какой-то странной, презрительной к нему жалости, которой бы я вовсе
не хотел ощущать.
Господин этот некоторое время смотрел на меня с изумлением, а жена с испугом, как будто в том
была страшная диковина, что и к ним кто-нибудь мог войти; но вдруг он набросился на меня
чуть не с бешенством; я
не успел еще пробормотать двух слов, а он, особенно видя, что я одет порядочно, почел, должно
быть, себя страшно обиженным тем, что я осмелился так бесцеремонно заглянуть в его угол и увидать всю безобразную обстановку, которой он сам так стыдился.
— Неужто броситься в воду? — вскричал Бахмутов
чуть не в испуге. Может
быть, он прочел мою мысль в моем лице.
— Дома, все, мать, сестры, отец, князь Щ., даже мерзкий ваш Коля! Если прямо
не говорят, то так думают. Я им всем в глаза это высказала, и матери, и отцу. Maman
была больна целый день; а на другой день Александра и папаша сказали мне, что я сама
не понимаю, что вру и какие слова говорю. А я им тут прямо отрезала, что я уже всё понимаю, все слова, что я уже
не маленькая, что я еще два года назад нарочно два романа Поль де Кока прочла, чтобы про всё узнать. Maman, как услышала,
чуть в обморок
не упала.
— Ну, хорошо, хорошо, — перебила вдруг она, но совершенно
не тем уже тоном, а в совершенном раскаянии и
чуть ли
не в испуге, даже наклонилась к нему, стараясь всё еще
не глядеть на него прямо, хотела
было тронуть его за плечо, чтоб еще убедительнее попросить
не сердиться, — хорошо, — прибавила она, ужасно застыдившись, — я чувствую, что я очень глупое выражение употребила.
— Я думала, что он
будет полезен; а знаешь, что он сам теперь влюбился в Аглаю и писал к ней? Меня расспрашивали…
чуть ли он к Лизавете Прокофьевне
не писал.
Когда князь заметил ему, что и прежде то же самое
чуть ли
не каждый день
было, то Коля решительно
не знал, что на это ответить и как объяснить, в чем именно заключается настоящее его беспокойство.
Но хоть дело
было и кончено, а князь остался озабочен
чуть ли
не более прежнего. Он с нетерпением ждал завтрашнего свидания с генералом.
— Что в нем
есть и хорошие качества, — подхватил генерал, — то я первый заявил об этом,
чуть не подарив этому индивидууму дружбу мою.
А князь и сам вошел робко,
чуть не ощупью, странно улыбаясь, засматривая всем в глаза и всем как бы задавая вопрос, потому что Аглаи опять
не было в комнате, чего он тотчас же испугался.
Увы! Аглая
не выходила, и князь пропадал.
Чуть лепеча и потерявшись, он
было выразил мнение, что починить дорогу чрезвычайно полезно, но Аделаида вдруг засмеялась, и князь опять уничтожился. В это-то самое мгновение и вошла Аглая спокойно и важно, церемонно отдала князю поклон и торжественно заняла самое видное место у круглого стола. Она вопросительно посмотрела на князя. Все поняли, что настало разрешение всех недоумений.
— А вот все-таки умирать! — проговорил он,
чуть не прибавив: «такому человеку как я!» — И вообразите, как меня допекает ваш Ганечка; он выдумал, в виде возражения, что, может
быть, из тех, кто тогда слушал мою тетрадку, трое-четверо умрут, пожалуй, раньше меня!
Из молодых людей рассчитывали
чуть ли
не на одного Евгения Павловича; он должен
был явиться, сопровождая Белоконскую.
О том, что
будет Белоконская, князь услыхал еще
чуть ли
не за три дня до вечера; о званом же вечере узнал только накануне.
— А там уж известно-с,
чуть не прибила-с; то
есть чуть-чуть-с, так что даже, можно считать, почти что и прибила-с. А письмо мне шваркнула. Правда, хотела
было у себя удержать, — видел, заметил, — но раздумала и шваркнула: «Коли тебе, такому, доверили передать, так и передай…» Обиделась даже. Уж коли предо мной
не постыдилась сказать, то, значит, обиделась. Характером вспыльчивы!
Нина Александровна, видя искренние слезы его, проговорила ему наконец безо всякого упрека и
чуть ли даже
не с лаской: «Ну, бог с вами, ну,
не плачьте, ну, бог вас простит!» Лебедев
был до того поражен этими словами и тоном их, что во весь этот вечер
не хотел уже и отходить от Нины Александровны (и во все следующие дни, до самой смерти генерала, он почти с утра до ночи проводил время в их доме).
Кроме Белоконской и «старичка сановника», в самом деле важного лица, кроме его супруги, тут
был, во-первых, один очень солидный военный генерал, барон или граф, с немецким именем, — человек чрезвычайной молчаливости, с репутацией удивительного знания правительственных дел и
чуть ли даже
не с репутацией учености, — один из тех олимпийцев-администраторов, которые знают всё, «кроме разве самой России», человек, говорящий в пять лет по одному «замечательному по глубине своей» изречению, но, впрочем, такому, которое непременно входит в поговорку и о котором узнается даже в самом чрезвычайном кругу; один из тех начальствующих чиновников, которые обыкновенно после чрезвычайно продолжительной (даже до странности) службы, умирают в больших чинах, на прекрасных местах и с большими деньгами, хотя и без больших подвигов и даже с некоторою враждебностью к подвигам.
В таком уж он
был настроении и даже
чуть ли
не ощущал в эту минуту, к кому-то и за что-то, самой горячей и чувствительной благодарности, — может
быть, даже к Ивану Петровичу, а
чуть ли и
не ко всем гостям вообще.
— С аббатом Гуро, иезуитом, — напомнил Иван Петрович, — да-с, вот-с превосходнейшие-то люди наши и достойнейшие-то! Потому что все-таки человек
был родовой, с состоянием, камергер и если бы… продолжал служить… И вот бросает вдруг службу и всё, чтобы перейти в католицизм и стать иезуитом, да еще
чуть не открыто, с восторгом каким-то. Право, кстати умер… да; тогда все говорили…
Что именно
было в этой мысли такого захватывающего, он
не мог бы и разъяснить себе: он только чувствовал, что поражен до сердца, и стоял в испуге,
чуть не мистическом.
Мы крепко подозреваем, например, что, уполномочив Лебедева и прочих принять на себя все хлопоты, князь
чуть ли
не забыл в тот же самый день, что у него
есть и церемониймейстер, и шафера, и свадьба, и что если он и распорядился поскорее, передав другим хлопоты, то единственно для того, чтоб уж самому и
не думать об этом и даже, может
быть, поскорее забыть об этом.