Неточные совпадения
Но генерал никогда не роптал впоследствии на свой ранний брак, никогда не третировал его как увлечение нерасчетливой юности и супругу свою до того
уважал и до того иногда боялся ее, что даже любил.
Нина Александровна, маменька, и Варвара Ардалионовна, сестрица Гаврилы Ардалионыча, — дамы, которых я
уважаю чрезмерно.
Так нельзя разговаривать, если себя
уважаешь, в доме своего…
Здесь ужасно мало честных людей, так даже некого совсем
уважать.
— Варька из самолюбия делает, из хвастовства, чтоб от матери не отстать; ну, а мамаша действительно… я
уважаю. Да, я это
уважаю и оправдываю. Даже Ипполит чувствует, а он почти совсем ожесточился. Сначала было смеялся и называл это со стороны мамаши низостью; но теперь начинает иногда чувствовать. Гм! Так вы это называете силой? Я это замечу. Ганя не знает, а то бы назвал потворством.
В этом случае Тоцкий пребывал верен старым добрым преданиям, не изменяя в них ничего, безгранично
уважая всю непобедимую силу чувственных влияний.
Я… я вас буду всю жизнь
уважать, Настасья Филипповна, — заключил вдруг князь, как бы вдруг опомнившись, покраснев и сообразив, пред какими людьми он это говорит.
Лизавета Прокофьевна никогда не жаловала ее, ни прежде, ни теперь, хоть и очень
уважала Нину Александровну, маменьку Варвары Ардалионовны.
— Да вы его у нас, пожалуй, этак захвалите! Видите, уж он и руку к сердцу, и рот в ижицу, тотчас разлакомился. Не бессердечный-то, пожалуй, да плут, вот беда; да к тому же еще и пьян, весь развинтился, как и всякий несколько лет пьяный человек, оттого у него всё и скрипит. Детей-то он любит, положим, тетку покойницу
уважал… Меня даже любит и ведь в завещании, ей-богу, мне часть оставил…
— Нет, ходил в церковь, а это правда, говорил, что по старой вере правильнее. Скопцов тоже
уважал очень. Это вот его кабинет и был. Ты почему спросил, по старой ли вере?
— Это… это генерала-с. Действительно не пускал, и ему к вам не стать. Я, князь, человека этого глубоко
уважаю; это… это великий человек-с; вы не верите? Ну, вот увидите, а все-таки… лучше бы, сиятельнейший князь, вам не принимать его у себя-с.
— В этом вы правы, признаюсь, но это было невольно, и я тотчас же сказал себе тогда же, что мои личные чувства не должны иметь влияния на дело, потому что если я сам себя признаю уже обязанным удовлетворить требования господина Бурдовского, во имя чувств моих к Павлищеву, то должен удовлетворить в каком бы то ни было случае, то есть,
уважал бы или не
уважал бы я господина Бурдовского.
— Про вас я уже много слышал, в этом же роде… с большою радостию… чрезвычайно научился вас
уважать, — продолжал Ипполит.
Я, может быть, впрочем, не знаю… потому что сбиваюсь, но во всяком случае, кто, кроме вас, мог остаться… по просьбе мальчика (ну да, мальчика, я опять сознаюсь) провести с ним вечер и принять… во всем участие и… с тем… что на другой день стыдно… (я, впрочем, согласен, что не так выражаюсь), я все это чрезвычайно хвалю и глубоко
уважаю, хотя уже по лицу одному его превосходительства, вашего супруга, видно, как всё это для него неприятно…
— Во-первых, милый князь, на меня не сердись, и если было что с моей стороны — позабудь. Я бы сам еще вчера к тебе зашел, но не знал, как на этот счет Лизавета Прокофьевна… Дома у меня… просто ад, загадочный сфинкс поселился, а я хожу, ничего не понимаю. А что до тебя, то, по-моему, ты меньше всех нас виноват, хотя, конечно, чрез тебя много вышло. Видишь, князь, быть филантропом приятно, но не очень. Сам, может, уже вкусил плоды. Я, конечно, люблю доброту и
уважаю Лизавету Прокофьевну, но…
Но у ней оказались, наконец, и связи; ее
уважали и, наконец, полюбили такие лица, что после них, естественно, все должны были ее
уважать и принимать.
«Да что же она такое, — нигилистка или просто дура?» Что не дура, — в этом, впрочем, и у Лизаветы Прокофьевны не было никакого сомнения: она чрезвычайно
уважала суждения Александры Ивановны и любила с нею советоваться.
Иван Федорович спасался немедленно, а Лизавета Прокофьевна успокоивалась после своего разрыва. Разумеется, в тот же день к вечеру она неминуемо становилась необыкновенно внимательна, тиха, ласкова и почтительна к Ивану Федоровичу, к «грубому своему грубияну» Ивану Федоровичу, к доброму и милому, обожаемому своему Ивану Федоровичу, потому что она всю жизнь любила и даже влюблена была в своего Ивана Федоровича, о чем отлично знал и сам Иван Федорович и бесконечно
уважал за это свою Лизавету Прокофьевну.
И почему Аглая три дня в истерике, почему с сестрами чуть не перессорилась, даже с Александрой, у которой всегда целовала руки, как у матери, — так
уважала?
— Милый, добрый мой Лев Николаич! — с чувством и с жаром сказал вдруг генерал, — я… и даже сама Лизавета Прокофьевна (которая, впрочем, тебя опять начала честить, а вместе с тобой и меня за тебя, не понимаю только за что), мы все-таки тебя любим, любим искренно и
уважаем, несмотря даже ни на что, то есть на все видимости.
— То есть, это… как вам сказать? Это очень трудно сказать. Только ему, наверно, хотелось, чтобы все его обступили и сказали ему, что его очень любят и
уважают, и все бы стали его очень упрашивать остаться в живых. Очень может быть, что он вас имел всех больше в виду, потому что в такую минуту о вас упомянул… хоть, пожалуй, и сам не знал, что имеет вас в виду.
— Я благодарю вас, — сказала она, подумав, — я очень рада, что похожа на maman. Вы, стало быть, очень ее
уважаете? — прибавила она, совсем не замечая наивности вопроса.
— Во-первых, какое такое мое место, сударыня! Я вас очень
уважаю, вас именно, лично, но…
Князя я, конечно, не могу ни любить, ни
уважать; но это человек решительно добрый, хотя и… смешной.
Он до обожания
уважал Нину Александровну за то, что она так много и молча прощала ему, и любила его даже в его шутовском и унизительном виде.
— Разве на одну секунду… Я пришел за советом. Я, конечно, живу без практических целей, но,
уважая самого себя и… деловитость, в которой так манкирует русский человек, говоря вообще… желаю поставить себя, и жену мою, и детей моих в положение… одним словом, князь, я ищу совета.
— Князь! Я желаю поставить себя в положение уважаемое… я желаю
уважать самого себя и… права мои.
— Не мучаю, князь, не мучаю, — с жаром подхватил Лебедев, — я искренно его люблю-с и… уважаю-с; а теперь, вот верьте не верьте, он еще дороже мне стал-с; еще более стал ценить-с!
Коля тотчас же возразил ей, что если б он не
уважал в ней женщину и, сверх того, свои убеждения, то немедленно доказал бы ей, что умеет ответить на подобное оскорбление.
— Простите глупую, дурную, избалованную девушку (она взяла его за руку) и будьте уверены, что все мы безмерно вас
уважаем. А если я осмелилась обратить в насмешку ваше прекрасное… доброе простодушие, то простите меня как ребенка за шалость; простите, что я настаивала на нелепости, которая, конечно, не может иметь ни малейших последствий…
— Что же в вас после этого? Как же я могу вас
уважать после этого? Читайте дальше; а впрочем, не надо, перестаньте читать.
— Конечно, меня! Меня боитесь, если решились ко мне прийти. Кого боишься, того не презираешь. И подумать, что я вас
уважала, даже до этой самой минуты! А знаете, почему вы боитесь меня и в чем теперь ваша главная цель? Вы хотели сами лично удостовериться: больше ли он меня, чем вас, любит, или нет, потому что вы ужасно ревнуете…