Неточные совпадения
Взгляд князя был до
того ласков в эту минуту, а улыбка его до
того без всякого оттенка хотя бы какого-нибудь затаенного неприязненного ощущения, что генерал вдруг остановился и как-то вдруг другим образом
посмотрел на своего гостя; вся перемена взгляда совершилась в одно мгновение.
Конечно, ему всех труднее говорить об этом, но если Настасья Филипповна захотела бы допустить в нем, в Тоцком, кроме эгоизма и желания устроить свою собственную участь, хотя несколько желания добра и ей,
то поняла бы, что ему давно странно и даже тяжело
смотреть на ее одиночество: что тут один только неопределенный мрак, полное неверие в обновление жизни, которая так прекрасно могла бы воскреснуть в любви и в семействе и принять таким образом новую цель; что тут гибель способностей, может быть, блестящих, добровольное любование своею тоской, одним словом, даже некоторый романтизм, не достойный ни здравого ума, ни благородного сердца Настасьи Филипповны.
— Но с
тем, чтобы непременно завязать ему салфетку на шее, когда он сядет за стол, — решила генеральша, — позвать Федора, или пусть Мавра… чтобы стоять за ним и
смотреть за ним, когда он будет есть. Спокоен ли он по крайней мере в припадках? Не делает ли жестов?
Когда давеча генерал захотел
посмотреть, как я пишу, чтоб определить меня к месту,
то я написал несколько фраз разными шрифтами, и между прочим «Игумен Пафнутий руку приложил» собственным почерком игумена Пафнутия.
— Мне это вовсе не понравилось, и я после
того немного болен был, но признаюсь, что
смотрел как прикованный, глаз оторвать не мог.
Она первая ее и выдала на позор: когда в деревне услышали, что Мари воротилась,
то все побежали
смотреть Мари, и чуть не вся деревня сбежалась в избу к старухе: старики, дети, женщины, девушки, все, такою торопливою, жадною толпой.
Послушайте, когда я давеча вошел сюда и
посмотрел на ваши милые лица, — я теперь очень всматриваюсь в лица, — и услышал ваши первые слова,
то у меня, в первый раз с
того времени, стало на душе легко.
Кроме
того, что вы очень хороши собой, на вас
смотришь и говоришь: «У ней лицо, как у доброй сестры».
Князь быстро повернулся и
посмотрел на обоих. В лице Гани было настоящее отчаяние; казалось, он выговорил эти слова как-то не думая, сломя голову. Аглая
смотрела на него несколько секунд совершенно с
тем же самым спокойным удивлением, как давеча на князя, и, казалось, это спокойное удивление ее, это недоумение, как бы от полного непонимания
того, что ей говорят, было в эту минуту для Гани ужаснее самого сильнейшего презрения.
— А, опять она! — вскричал Ганя, насмешливо и ненавистно
смотря на сестру. — Маменька! клянусь вам в
том опять, в чем уже вам давал слово: никто и никогда не осмелится вам манкировать, пока я тут, пока я жив. О ком бы ни шла речь, а я настою на полнейшем к вам уважении, кто бы ни перешел чрез наш порог…
— Что сделала? Куда ты меня тащишь? Уж не прощения ли просить у ней, за
то, что она твою мать оскорбила и твой дом срамить приехала, низкий ты человек? — крикнула опять Варя, торжествуя и с вызовом
смотря на брата.
— А князь у меня с
того и начнет, что модный романс споет, — заключил Фердыщенко,
посматривая, что скажет Настасья Филипповна.
Без сомнения, я виноват, и хоть и
смотрю уже давным-давно на свой поступок, по отдаленности лет и по изменению в натуре, как на чужой, но
тем не менее продолжаю жалеть.
Все устремили взгляды на Птицына, читавшего письмо. Общее любопытство получило новый и чрезвычайный толчок. Фердыщенку не сиделось; Рогожин
смотрел в недоумении и в ужасном беспокойстве переводил взгляды
то на князя,
то на Птицына. Дарья Алексеевна в ожидании была как на иголках. Даже Лебедев не утерпел, вышел из своего угла, и, согнувшись в три погибели, стал заглядывать в письмо чрез плечо Птицына, с видом человека, опасающегося, что ему сейчас дадут за это колотушку.
Птицын так даже от целомудрия наклонил голову и
смотрел в землю. Тоцкий про себя подумал: «Идиот, а знает, что лестью всего лучше возьмешь; натура!» Князь заметил тоже из угла сверкающий взгляд Гани, которым
тот как бы хотел испепелить его.
Коля Иволгин, по отъезде князя, сначала продолжал свою прежнюю жизнь,
то есть ходил в гимназию, к приятелю своему Ипполиту,
смотрел за генералом и помогал Варе по хозяйству,
то есть был у ней на побегушках.
Всю ночь поминутно вскакивает,
то окна
смотрит, хорошо ли заперты,
то двери пробует, в печку заглядывает, да этак в ночь-то раз по семи.
Дверь отворил сам Парфен Семеныч; увидев князя, он до
того побледнел и остолбенел на месте, что некоторое время похож был на каменного истукана,
смотря своим неподвижным и испуганным взглядом и скривив рот в какую-то в высшей степени недоумевающую улыбку, — точно в посещении князя он находил что-то невозможное и почти чудесное.
С
той поры, сгорев душою,
Он на женщин не
смотрел,
Он до гроба ни с одною
Молвить слова не хотел.
На этот раз князь до
того удивился, что и сам замолчал и тоже
смотрел на него, выпучив глаза и ни слова не говоря.
—
Посмотрите, Лизавета Прокофьевна, эти чашки, — как-то странно заторопился он, — эти фарфоровые чашки и, кажется, превосходного фарфора, стоят у Лебедева всегда в шифоньерке под стеклом, запертые, никогда не подаются… как водится, это в приданое за женой его было… у них так водится… и вот он их нам подал, в честь вас, разумеется, до
того обрадовался…
И если жена моя здесь осталась, — продолжал он, раздражаясь почти с каждым словом всё более и более, —
то скорее, сударь, от удивления и от понятного всем современного любопытства
посмотреть странных молодых людей.
Он опять засмеялся; но это был уже смех безумного. Лизавета Прокофьевна испуганно двинулась к нему и схватила его за руку. Он
смотрел на нее пристально, с
тем же смехом, но который уже не продолжался, а как бы остановился и застыл на его лице.
Князь Лев Николаевич смутился, но, однако же, пристально и вопросительно продолжал
смотреть на князя; но
тот замолчал.
Что же касается до Лизаветы Прокофьевны,
то она, как уже объяснено выше, была и роду хорошего, хотя у нас на род
смотрят не очень, если при этом нет необходимых связей.
Сомнения нет, что семейные мучения ее были неосновательны, причину имели ничтожную и до смешного были преувеличены; но если у кого бородавка на носу или на лбу,
то ведь так и кажется, что всем только одно было и есть на свете, чтобы
смотреть на вашу бородавку, над нею смеяться и осуждать вас за нее, хотя бы вы при этом открыли Америку.
Смотря на дочерей своих, она мучилась подозрением, что беспрерывно чем-то вредит их карьере, что характер ее смешон, неприличен и невыносим, за что, разумеется, беспрерывно обвиняла своих же дочерей и Ивана Федоровича и по целым дням с ними ссорилась, любя их в
то же время до самозабвения и чуть не до страсти.
О, как он боялся взглянуть в
ту сторону, в
тот угол, откуда пристально
смотрели на него два знакомые черные глаза, и в
то же самое время как замирал он от счастия, что сидит здесь опять между ними, услышит знакомый голос — после
того, что она ему написала.
Тема завязавшегося разговора, казалось, была не многим по сердцу; разговор, как можно было догадаться, начался из-за нетерпеливого спора и, конечно, всем бы хотелось переменить сюжет, но Евгений Павлович, казалось,
тем больше упорствовал и не
смотрел на впечатление; приход князя как будто возбудил его еще более. Лизавета Прокофьевна хмурилась, хотя и не всё понимала. Аглая, сидевшая в стороне, почти в углу, не уходила, слушала и упорно молчала.
Этот вопрос мне, как нарочно, два часа
тому назад пришел в голову (видите, князь, я тоже иногда серьезные вещи обдумываю); я его решил, но
посмотрим, что скажет князь.
Как смеют меня здесь обижать в вашем доме! — набросилась вдруг Аглая на Лизавету Прокофьевну, уже в
том истерическом состоянии, когда не
смотрят ни на какую черту и переходят всякое препятствие.
Приятель Евгения Павловича сделал один вопрос, но князь, кажется, на него не ответил или до
того странно промямлил что-то про себя, что офицер
посмотрел на него очень пристально, взглянул потом на Евгения Павловича, тотчас понял, для чего
тот выдумал это знакомство, чуть-чуть усмехнулся и обратился опять к Аглае.
— Так и вы тоже про дуэль! — захохотал вдруг князь, к чрезвычайному удивлению Келлера. Он хохотал ужасно. Келлер, действительно бывший чуть не на иголках, до
тех пор, пока не удовлетворился, предложив себя в секунданты, почти обиделся,
смотря на такой развеселый смех князя.
Эта неожиданность произвела эффект в не готовом к
тому, или, лучше сказать, в готовом, но не к
тому, обществе. Евгений Павлович даже привскочил на своем стуле; Ганя быстро придвинулся к столу; Рогожин тоже, но с какою-то брюзгливою досадой, как бы понимая, в чем дело. Случившийся вблизи Лебедев подошел с любопытными глазками и
смотрел на пакет, стараясь угадать, в чем дело.
Вера испуганно
посмотрела на монетку, на Ипполита, потом на отца и как-то неловко, закинув кверху голову, как бы в
том убеждении, что уж ей самой не надо
смотреть на монетку, бросила ее на стол. Выпал орел.
Ипполит вдруг опустил глаза и схватился за рукопись; но в
ту же секунду поднял опять голову и, сверкая глазами, с двумя красными пятнами на щеках, проговорил, в упор
смотря на Фердыщенка...
Но когда я, в марте месяце, поднялся к нему наверх, чтобы
посмотреть, как они там „заморозили“, по его словам, ребенка, и нечаянно усмехнулся над трупом его младенца, потому что стал опять объяснять Сурикову, что он „сам виноват“,
то у этого сморчка вдруг задрожали губы, и он, одною рукой схватив меня за плечо, другою показал мне дверь и тихо,
то есть чуть не шепотом, проговорил мне: „Ступайте-с!“ Я вышел, и мне это очень понравилось, понравилось тогда же, даже в
ту самую минуту, как он меня выводил; но слова его долго производили на меня потом, при воспоминании, тяжелое впечатление какой-то странной, презрительной к нему жалости, которой бы я вовсе не хотел ощущать.
Господин этот некоторое время
смотрел на меня с изумлением, а жена с испугом, как будто в
том была страшная диковина, что и к ним кто-нибудь мог войти; но вдруг он набросился на меня чуть не с бешенством; я не успел еще пробормотать двух слов, а он, особенно видя, что я одет порядочно, почел, должно быть, себя страшно обиженным
тем, что я осмелился так бесцеремонно заглянуть в его угол и увидать всю безобразную обстановку, которой он сам так стыдился.
Но странно, когда
смотришь на этот труп измученного человека,
то рождается один особенный и любопытный вопрос: если такой точно труп (а он непременно должен был быть точно такой) видели все ученики его, его главные будущие апостолы, видели женщины, ходившие за ним и стоявшие у креста, все веровавшие в него и обожавшие его,
то каким образом могли они поверить,
смотря на такой труп, что этот мученик воскреснет?
Он вошел, затворил дверь, молча
посмотрел на меня и тихо прошел в угол к
тому столу, который стоит почти под самою лампадкой.
Между
тем он продолжал всё сидеть и всё
смотрел на меня с
тою же усмешкой. Я злобно повернулся на постели, тоже облокотился на подушку и нарочно решился тоже молчать, хотя бы мы всё время так просидели. Я непременно почему-то хотел, чтоб он начал первый. Я думаю, так прошло минут с двадцать. Вдруг мне представилась мысль: что, если это не Рогожин, а только видение?
Да и довольно. Когда я дойду до этих строк,
то, наверно, уж взойдет солнце и «зазвучит на небе», и польется громадная, неисчислимая сила по всей подсолнечной. Пусть! Я умру, прямо
смотря на источник силы и жизни, и не захочу этой жизни! Если б я имел власть не родиться,
то наверно не принял бы существования на таких насмешливых условиях. Но я еще имею власть умереть, хотя отдаю уже сочтенное. Не великая власть, не великий и бунт.
Тут он опять поднялся со стула, так что странно было, зачем и садился. Князю показалось тоже, что Евгений Павлович недоволен и раздражен, и
смотрит враждебно, что в его взгляде совсем не
то, что давеча.
Она спрашивала быстро, говорила скоро, но как будто иногда сбивалась и часто не договаривала; поминутно торопилась о чем-то предупреждать; вообще она была в необыкновенной тревоге и хоть
смотрела очень храбро и с каким-то вызовом, но, может быть, немного и трусила. На ней было самое буднишнее, простое платье, которое очень к ней шло. Она часто вздрагивала, краснела и сидела на краю скамейки. Подтверждение князя, что Ипполит застрелился для
того, чтоб она прочла его исповедь, очень ее удивило.
— Если я тогда, — обратилась она к князю, серьезно и даже грустно
смотря на него, — если я тогда и прочла вам про «бедного рыцаря»,
то этим хоть и хотела… похвалить вас заодно, но тут же хотела и заклеймить вас за поведение ваше и показать вам, что я всё знаю…
«Ты вот презираешь и генералов, и генеральство, — говорил он ему иногда шутя, — а
посмотри, все „они“ кончат
тем, что будут в свою очередь генералами; доживешь, так увидишь».
— Ну вот, так я испугался вашего проклятия! И кто в
том виноват, что вы восьмой день как помешанный? Восьмой день, видите, я по числам знаю…
Смотрите, не доведите меня до черты; всё скажу… Вы зачем к Епанчиным вчера потащились? Еще стариком называется, седые волосы, отец семейства! Хорош!
На некоторые мечты свои князь
смотрел еще назад
тому несколько дней как на преступление, а Лукьян Тимофеич принимал отказы князя за одно лишь личное к себе отвращение и недоверчивость, уходил с сердцем уязвленным и ревновал к князю не только Колю и Келлера, но даже собственную дочь свою, Веру Лукьяновну.
— То-то и есть, что смотрел-с! Слишком, слишком хорошо помню, что смотрел-с! На карачках ползал, щупал на этом месте руками, отставив стул, собственным глазам своим не веруя: и вижу, что нет ничего, пустое и гладкое место, вот как моя ладонь-с, а все-таки продолжаю щупать. Подобное малодушие-с всегда повторяется с человеком, когда уж очень хочется отыскать… при значительных и печальных пропажах-с: и видит, что нет ничего, место пустое, а все-таки раз пятнадцать в него заглянет.
— Князь! — сказал генерал, опять сжимая до боли его руку и сверкающими глазами пристально
смотря на него, как бы сам вдруг опомнившись и точно ошеломленный какою-то внезапною мыслию, — князь! Вы до
того добры, до
того простодушны, что мне становится даже вас жаль иногда. Я с умилением
смотрю на вас; о, благослови вас бог! Пусть жизнь ваша начнется и процветет… в любви. Моя же кончена! О, простите, простите!