Неточные совпадения
— Это вот всё так и есть, — мрачно и насупившись подтвердил Рогожин, — то
же мне и Залёжев
тогда говорил.
— То, стало быть, вставать и уходить? — приподнялся князь, как-то даже весело рассмеявшись, несмотря на всю видимую затруднительность своих обстоятельств. — И вот, ей-богу
же, генерал, хоть я ровно ничего не знаю практически ни в здешних обычаях, ни вообще как здесь люди живут, но так я и думал, что у нас непременно именно это и выйдет, как теперь вышло. Что ж, может быть, оно так и надо… Да и
тогда мне тоже на письмо не ответили… Ну, прощайте и извините, что обеспокоил.
Да и предоставленные вполне своей воле и своим решениям невесты натурально принуждены
же будут, наконец, взяться сами за ум, и
тогда дело загорится, потому что возьмутся за дело охотой, отложив капризы и излишнюю разборчивость; родителям оставалось бы только неусыпнее и как можно неприметнее наблюдать, чтобы не произошло какого-нибудь странного выбора или неестественного уклонения, а затем, улучив надлежащий момент, разом помочь всеми силами и направить дело всеми влияниями.
Меня тоже за идиота считают все почему-то, я действительно был так болен когда-то, что
тогда и похож был на идиота; но какой
же я идиот теперь, когда я сам понимаю, что меня считают за идиота?
Но он дерзок и бесстыден: у него тотчас
же мелькнула
тогда мысль о возможности надежды; я это тотчас
же поняла.
Да, еще: когда я спросил, уже взяв записку, какой
же ответ?
тогда она сказала, что без ответа будет самый лучший ответ, — кажется, так; извините, если я забыл ее точное выражение, а передаю, как сам понял.
Вы видели сами, вы были свидетелем в это утро: я сделал всё, что мог сделать отец, — но отец кроткий и снисходительный; теперь
же на сцену выйдет отец иного сорта и
тогда — увидим, посмотрим: заслуженный ли старый воин одолеет интригу, или бесстыдная камелия войдет в благороднейшее семейство.
— Гениальная мысль! — подхватил Фердыщенко. — Барыни, впрочем, исключаются, начинают мужчины; дело устраивается по жребию, как и
тогда! Непременно, непременно! Кто очень не хочет, тот, разумеется, не рассказывает, но ведь надо
же быть особенно нелюбезным! Давайте ваши жеребьи, господа, сюда, ко мне, в шляпу, князь будет вынимать. Задача самая простая, самый дурной поступок из всей своей жизни рассказать, — это ужасно легко, господа! Вот вы увидите! Если
же кто позабудет, то я тотчас берусь напомнить!
— Как есть. Из коляски упали после обеда… височком о тумбочку, и как ребеночек, как ребеночек, тут
же и отошли. Семьдесят три года по формуляру значилось; красненький, седенький, весь духами опрысканный, и всё, бывало, улыбались, всё улыбались, словно ребеночек. Вспомнили
тогда Петр Захарыч: «Это ты предрек, говорит».
«Что ты, говорю, молодка?» (Я ведь
тогда всё расспрашивал.) «А вот, говорит, точно так, как бывает материна радость, когда она первую от своего младенца улыбку заприметит, такая
же точно бывает и у бога радость, всякий раз, когда он с неба завидит, что грешник пред ним от всего своего сердца на молитву становится».
Что
же касается до его сердца, до его добрых дел, о, конечно, вы справедливо написали, что я
тогда был почти идиотом и ничего не мог понимать (хотя я по-русски все-таки говорил и мог понимать), но ведь могу
же я оценить всё, что теперь припоминаю…
— Извольте, извольте, господа, — тотчас
же согласился князь, — после первой недоверчивости я решил, что я могу ошибаться и что Павлищев действительно мог иметь сына. Но меня поразило ужасно, что этот сын так легко, то есть, я хочу сказать, так публично выдает секрет своего рождения и, главное, позорит свою мать. Потому что Чебаров уже и
тогда пугал меня гласностию…
Лизавета Прокофьевна даже плакала за нее по ночам,
тогда как в те
же самые ночи Александра Ивановна спала самым спокойным сном.
— Нет-с, я не про то, — сказал Евгений Павлович, — но только как
же вы, князь (извините за вопрос), если вы так это видите и замечаете, то как
же вы (извините меня опять) в этом странном деле… вот что на днях было… Бурдовского, кажется… как
же вы не заметили такого
же извращения идей и нравственных убеждений? Точь-в-точь ведь такого
же! Мне
тогда показалось, что вы совсем не заметили?
— Это шутка. Это та
же шутка, что и
тогда с «бедным рыцарем», — твердо прошептала ей на ухо Александра, — и ничего больше! Она, по-своему, его опять на зубок подняла. Только слишком далеко зашла эта шутка; это надо прекратить, maman! Давеча она как актриса коверкалась, нас из-за шалости напугала…
Князь что-то пробормотал, сконфузясь, и вскочил со стула; но Аглая тотчас
же села подле него, уселся опять и он. Она вдруг, но внимательно его осмотрела, потом посмотрела в окно, как бы безо всякой мысли, потом опять на него. «Может быть, ей хочется засмеяться, — подумалось князю. — Но нет, ведь она бы
тогда засмеялась».
И бьюсь об заклад, что ты прямо
тогда на чугунку и сюда в Павловск на музыку прикатил, и в толпе ее точно так
же, как и сегодня, следил да высматривал.
Их
же тогда было мало, должно быть, ужасно умирали с голоду, и есть буквально, может быть, было нечего.
Но если это была только проба, из одного отчаяния пред страхом кощунства и оскорбления церковного, то
тогда цифра шесть становится слишком понятною; ибо шесть проб, чтоб удовлетворить угрызениям совести, слишком достаточно, так как пробы не могли
же быть удачными.
Если
же не выдаст оружия, то я немедленно, сейчас
же беру его за руки, я за одну, генерал за другую, и сей
же час пошлю известить полицию, и
тогда уже дело перейдет на рассмотрение полиции-с.
— Если я
тогда, — обратилась она к князю, серьезно и даже грустно смотря на него, — если я
тогда и прочла вам про «бедного рыцаря», то этим хоть и хотела… похвалить вас заодно, но тут
же хотела и заклеймить вас за поведение ваше и показать вам, что я всё знаю…
Видите, какой это человек-с: тут у него теперь одна слабость к этой капитанше, к которой без денег ему являться нельзя и у которой я сегодня намерен накрыть его, для его
же счастия-с; но, положим, что не одна капитанша, а соверши он даже настоящее преступление, ну, там, бесчестнейший проступок какой-нибудь (хотя он и вполне неспособен к тому), то и
тогда, говорю я, одною благородною, так сказать, нежностью с ним до всего дойдешь, ибо чувствительнейший человек-с!
Когда
же, например, самая сущность некоторых ординарных лиц именно заключается в их всегдашней и неизменной ординарности, или, что еще лучше, когда, несмотря на все чрезвычайные усилия этих лиц выйти во что бы ни стало из колеи обыкновенности и рутины, они все-таки кончают тем, что остаются неизменно и вечно одною только рутиной,
тогда такие лица получают даже некоторую своего рода и типичность, — как ординарность, которая ни за что не хочет остаться тем, что она есть, и во что бы то ни стало хочет стать оригинальною и самостоятельною, не имея ни малейших средств к самостоятельности.
— Во-первых, это; но, положим, он
тогда уже мог родиться; но как
же уверять в глаза, что французский шассёр навел на него пушку и отстрелил ему ногу, так, для забавы; что он ногу эту поднял и отнес домой, потом похоронил ее на Ваганьковском кладбище, и говорит, что поставил над нею памятник, с надписью, с одной стороны: «Здесь погребена нога коллежского секретаря Лебедева», а с другой: «Покойся, милый прах, до радостного утра», и что, наконец, служит ежегодно по ней панихиду (что уже святотатство) и для этого ежегодно ездит в Москву.
— Совершенно знаю-с; Черносвитов, изобретя свою ногу, первым делом
тогда забежал ко мне показать. Но черносвитовская нога изобретена несравненно позже… И к тому
же уверяет, что даже покойница жена его, в продолжение всего их брака, не знала, что у него, у мужа ее, деревянная нога. «Если ты, — говорит, когда я заметил ему все нелепости, — если ты в двенадцатом году был у Наполеона в камер-пажах, то и мне позволь похоронить ногу на Ваганьковском».
Но только что блеснула эта мысль, разом у всех, как тотчас
же все разом и стали на том, что давно уже всё разглядели и всё это ясно предвидели; что всё ясно было еще с «бедного рыцаря», даже и раньше, только
тогда еще не хотели верить в такую нелепость.
Она была строга, но… ведь нельзя
же было не потерять терпение… с таким идиотом, каким я
тогда был (хи-хи!).
Слишком ясно зачем: выйдете за Рогожина, какая
же тогда обида останется?
— Ах, милый князь, — воскликнул вдруг Евгений Павлович с одушевлением и с грустью, — как могли вы
тогда допустить… всё, что произошло? Конечно, конечно, всё это было для вас так неожиданно… Я согласен, что вы должны были потеряться и… не могли
же вы остановить безумную девушку, это было не в ваших силах! Но ведь должны
же вы были понять, до какой степени серьезно и сильно эта девушка… к вам относилась. Она не захотела делиться с другой, и вы… и вы могли покинуть и разбить такое сокровище!
— Да разве этого довольно? — вскричал Евгений Павлович в негодовании, — разве достаточно только вскричать: «Ах, я виноват!» Виноваты, а сами упорствуете! И где у вас сердце было
тогда, ваше «христианское»-то сердце! Ведь вы видели
же ее лицо в ту минуту: что она, меньше ли страдала, чем та, чем ваша другая, разлучница? Как
же вы видели и допустили? Как?