Неточные совпадения
Особенно приметна была в этом
лице его мертвая бледность, придававшая всей физиономии молодого человека изможденный вид, несмотря на довольно крепкое сложение, и вместе
с тем что-то страстное, до страдания, не гармонировавшее
с нахальною и грубою улыбкой и
с резким, самодовольным его взглядом.
— Истинная правда! — ввязался в разговор один сидевший рядом и дурно одетый господин, нечто вроде закорузлого в подьячестве чиновника, лет сорока, сильного сложения,
с красным носом и угреватым
лицом, — истинная правда-с, только все русские силы даром к себе переводят!
— Князь Мышкин? Лев Николаевич? Не знаю-с. Так что даже и не слыхивал-с, — отвечал в раздумье чиновник, — то есть я не об имени, имя историческое, в Карамзина «Истории» найти можно и должно, я об лице-с, да и князей Мышкиных уж что-то нигде не встречается, даже и слух затих-с.
— Да… как же это? — удивился до столбняка и чуть не выпучил глаза чиновник, у которого все
лицо тотчас же стало складываться во что-то благоговейное и подобострастное, даже испуганное, — это того самого Семена Парфеновича Рогожина, потомственного почетного гражданина, что
с месяц назад тому помре и два
с половиной миллиона капиталу оставил?
—
С величайшим удовольствием приду и очень вас благодарю за то, что вы меня полюбили. Даже, может быть, сегодня же приду, если успею. Потому, я вам скажу откровенно, вы мне сами очень понравились, и особенно когда про подвески бриллиантовые рассказывали. Даже и прежде подвесок понравились, хотя у вас и сумрачное
лицо. Благодарю вас тоже за обещанное мне платье и за шубу, потому мне действительно платье и шуба скоро понадобятся. Денег же у меня в настоящую минуту почти ни копейки нет.
— Это уж не мое дело-с. Принимают розно, судя по
лицу. Модистку и в одиннадцать допустит. Гаврилу Ардалионыча тоже раньше других допускают, даже к раннему завтраку допускают.
Князь даже одушевился говоря, легкая краска проступила в его бледное
лицо, хотя речь его по-прежнему была тихая. Камердинер
с сочувствующим интересом следил за ним, так что оторваться, кажется, не хотелось; может быть, тоже был человек
с воображением и попыткой на мысль.
— Вы князь Мышкин? — спросил он чрезвычайно любезно и вежливо. Это был очень красивый молодой человек, тоже лет двадцати восьми, стройный блондин, средневысокого роста,
с маленькою наполеоновскою бородкой,
с умным и очень красивым
лицом. Только улыбка его, при всей ее любезности, была что-то уж слишком тонка; зубы выставлялись при этом что-то уж слишком жемчужно-ровно; взгляд, несмотря на всю веселость и видимое простодушие его, был что-то уж слишком пристален и испытующ.
Так пишется казенная бумага к важному
лицу, тоже круглый шрифт, славный, черный шрифт, черно написано, но
с замечательным вкусом.
Подойдя поздороваться
с супругой и поцеловать у ней ручку, он заметил в
лице ее на этот раз что-то слишком особенное.
Если б он знал, например, что его убьют под венцом, или произойдет что-нибудь в этом роде, чрезвычайно неприличное, смешное и непринятое в обществе, то он, конечно бы, испугался, но при этом не столько того, что его убьют и ранят до крови, или плюнут всепублично в
лицо и пр., и пр., а того, что это произойдет
с ним в такой неестественной и непринятой форме.
— А вот что в передней сидит, такой
с проседью, красноватое
лицо; я в передней сидел, чтобы к Ивану Федоровичу войти.
Нарисуйте эшафот так, чтобы видна была ясно и близко одна только последняя ступень; преступник ступил на нее: голова,
лицо бледное как бумага, священник протягивает крест, тот
с жадностию протягивает свои синие губы и глядит, и — всё знает.
— Не верьте ей, князь, — обратилась к нему генеральша, — она это нарочно
с какой-то злости делает; она вовсе не так глупо воспитана; не подумайте чего-нибудь, что они вас так тормошат. Они, верно, что-нибудь затеяли, но они уже вас любят. Я их
лица знаю.
Она уже была так слаба от чахотки, что все больше сидела
с закрытыми глазами, прислонив голову к скале, и дремала, тяжело дыша;
лицо ее похудело, как у скелета, и пот проступал на лбу и на висках.
Послушайте, когда я давеча вошел сюда и посмотрел на ваши милые
лица, — я теперь очень всматриваюсь в
лица, — и услышал ваши первые слова, то у меня, в первый раз
с того времени, стало на душе легко.
И не подумайте, что я
с простоты так откровенно все это говорил сейчас вам про ваши
лица; о нет, совсем нет!
— Чрезвычайно! —
с жаром ответил князь,
с увлечением взглянув на Аглаю, — почти как Настасья Филипповна, хотя
лицо совсем другое!..
— Он, впрочем, хорошо
с нашими
лицами вывернулся, — сказала Аглая, — всем польстил, даже и maman.
Аглая остановилась, взяла записку и как-то странно поглядела на князя. Ни малейшего смущения не было в ее взгляде, разве только проглянуло некоторое удивление, да и то, казалось, относившееся к одному только князю. Аглая своим взглядом точно требовала от него отчета, — каким образом он очутился в этом деле вместе
с Ганей? — и требовала спокойно и свысока. Они простояли два-три мгновения друг против друга; наконец что-то насмешливое чуть-чуть обозначилось в
лице ее; она слегка улыбнулась и прошла мимо.
— В этом
лице… страдания много… — проговорил князь, как бы невольно, как бы сам
с собою говоря, а не на вопрос отвечая.
— Это вы, — заскрежетал Ганя, вдруг набрасываясь на князя, только что все вышли, — это вы разболтали им, что я женюсь! — бормотал он скорым полушепотом,
с бешеным
лицом и злобно сверкая глазами, — бесстыдный вы болтунишка!
Князь быстро повернулся и посмотрел на обоих. В
лице Гани было настоящее отчаяние; казалось, он выговорил эти слова как-то не думая, сломя голову. Аглая смотрела на него несколько секунд совершенно
с тем же самым спокойным удивлением, как давеча на князя, и, казалось, это спокойное удивление ее, это недоумение, как бы от полного непонимания того, что ей говорят, было в эту минуту для Гани ужаснее самого сильнейшего презрения.
Ганя топнул ногой от нетерпения.
Лицо его даже почернело от бешенства. Наконец, оба вышли на улицу, князь
с своим узелком в руках.
Нина Александровна казалась лет пятидесяти,
с худым, осунувшимся
лицом и
с сильною чернотой под глазами.
Вид ее был болезненный и несколько скорбный, но
лицо и взгляд ее были довольно приятны;
с первых слов заявлялся характер серьезный и полный истинного достоинства.
На обстоятельную, но отрывистую рекомендацию Гани (который весьма сухо поздоровался
с матерью, совсем не поздоровался
с сестрой и тотчас же куда-то увел из комнаты Птицына) Нина Александровна сказала князю несколько ласковых слов и велела выглянувшему в дверь Коле свести его в среднюю комнату. Коля был мальчик
с веселым и довольно милым
лицом,
с доверчивою и простодушною манерой.
Это был господин лет тридцати, не малого роста, плечистый,
с огромною, курчавою, рыжеватою головой.
Лицо у него было мясистое и румяное, губы толстые; нос широкий и сплюснутый, глаза маленькие, заплывшие и насмешливые, как будто беспрерывно подмигивающие. В целом все это представлялось довольно нахально. Одет он был грязновато.
Новый господин был высокого роста, лет пятидесяти пяти, или даже поболее, довольно тучный,
с багрово-красным, мясистым и обрюзглым
лицом, обрамленным густыми седыми бакенбардами, в усах,
с большими, довольно выпученными глазами.
Господин приблизился к князю, не спеша,
с приветливою улыбкой, молча взял его руку, и, сохраняя ее в своей, несколько времени всматривался в его
лицо, как бы узнавая знакомые черты.
Прошло несколько мгновений этого смеха, и
лицо Гани действительно очень исказилось: его столбняк, его комическая, трусливая потерянность вдруг сошла
с него; но он ужасно побледнел; губы закривились от судорги; он молча, пристально и дурным взглядом, не отрываясь, смотрел в
лицо своей гостьи, продолжавшей смеяться.
Настасья Филипповна была тоже очень поражена и поступком Гани, и ответом князя. Обыкновенно бледное и задумчивое
лицо ее, так всё время не гармонировавшее
с давешним как бы напускным ее смехом, было очевидно взволновано теперь новым чувством; и, однако, все-таки ей как будто не хотелось его выказывать, и насмешка словно усиливалась остаться в
лице ее.
— Князь, я сделал подло, простите меня, голубчик, — сказал он вдруг
с сильным чувством. Черты
лица его выражали сильную боль. Князь смотрел
с изумлением и не тотчас ответил. — Ну, простите, ну, простите же! — нетерпеливо настаивал Ганя, — ну, хотите, я вашу руку сейчас поцелую!
В эту минуту в отворенные двери выглянуло из комнат еще одно
лицо, по-видимому, домашней экономки, может быть, даже гувернантки, дамы лет сорока, одетой в темное платье. Она приблизилась
с любопытством и недоверчивостью, услышав имена генерала Иволгина и князя Мышкина.
Одним словом, Фердыщенко совершенно не выдержал и вдруг озлобился, даже до забвения себя, перешел чрез мерку; даже всё
лицо его покривилось. Как ни странно, но очень могло быть, что он ожидал совершенно другого успеха от своего рассказа. Эти «промахи» дурного тона и «хвастовство особого рода», как выразился об этом Тоцкий, случались весьма часто
с Фердыщенком и были совершенно в его характере.
— Что вы, господа? — продолжала она, как бы
с удивлением вглядываясь в гостей, — что вы так всполохнулись? И какие у вас у всех
лица!
Это давеча всё у Ганечки было: я приехала к его мамаше
с визитом, в мое будущее семейство, а там его сестра крикнула мне в глаза: «Неужели эту бесстыжую отсюда не выгонят!» — а Ганечке, брату, в
лицо плюнула.
Слушателями были: мальчик лет пятнадцати,
с довольно веселым и неглупым
лицом и
с книгой в руках, молодая девушка лет двадцати, вся в трауре и
с грудным ребенком на руках, тринадцатилетняя девочка, тоже в трауре, очень смеявшаяся и ужасно разевавшая при этом рот, и, наконец, один чрезвычайно странный слушатель, лежавший на диване малый лет двадцати, довольно красивый, черноватый,
с длинными, густыми волосами,
с черными большими глазами,
с маленькими поползновениями на бакенбарды и бородку.
Князь обратился было к голосу
с дивана, но заговорила девушка и
с самым откровенным видом на своем миловидном
лице сказала...
Один портрет во весь рост привлек на себя внимание князя: он изображал человека лет пятидесяти, в сюртуке покроя немецкого, но длиннополом,
с двумя медалями на шее,
с очень редкою и коротенькою седоватою бородкой, со сморщенным и желтым
лицом,
с подозрительным, скрытным и скорбным взглядом.
— Ты. Она тебя тогда,
с тех самых пор,
с именин-то, и полюбила. Только она думает, что выйти ей за тебя невозможно, потому что она тебя будто бы опозорит и всю судьбу твою сгубит. «Я, говорит, известно какая». До сих пор про это сама утверждает. Она все это мне сама так прямо в
лицо и говорила. Тебя сгубить и опозорить боится, а за меня, значит, ничего, можно выйти, — вот каково она меня почитает, это тоже заметь!
С тяжелым удивлением заметил князь, что прежняя недоверчивость, прежняя горькая и почти насмешливая улыбка всё еще как бы не оставляла
лица его названого брата, по крайней мере мгновениями сильно выказывалась.
В углу гостиной, у печки, в креслах, сидела маленькая старушка, еще
с виду не то чтоб очень старая, даже
с довольно здоровым, приятным и круглым
лицом, но уже совершенно седая и (
с первого взгляда заключить было можно) впавшая в совершенное детство.
А какое симпатичное, какое милое
лицо у старшей дочери Лебедева, вот у той, которая стояла
с ребенком, какое невинное, какое почти детское выражение и какой почти детский смех!
«Не преступление ли, не низость ли
с моей стороны так цинически-откровенно сделать такое предположение!» — вскричал он, и краска стыда залила разом
лицо его.
Убеждение в чем? (О, как мучила князя чудовищность, «унизительность» этого убеждения, «этого низкого предчувствия», и как обвинял он себя самого!) Скажи же, если смеешь, в чем? — говорил он беспрерывно себе,
с упреком и
с вызовом. — Формулируй, осмелься выразить всю свою мысль, ясно, точно, без колебания! О, я бесчестен! — повторял он
с негодованием и
с краской в
лице, — какими же глазами буду я смотреть теперь всю жизнь на этого человека! О, что за день! О боже, какой кошмар!
Два давешних глаза, те же самые, вдруг встретились
с его взглядом. Человек, таившийся в нише, тоже успел уже ступить из нее один шаг. Одну секунду оба стояли друг перед другом почти вплоть. Вдруг князь схватил его за плечи и повернул назад, к лестнице, ближе к свету: он яснее хотел видеть
лицо.
Молодой человек, сопровождавший генерала, был лет двадцати восьми, высокий, стройный,
с прекрасным и умным
лицом,
с блестящим, полным остроумия и насмешки взглядом больших черных глаз.
Одна Аглая любопытно, но совершенно спокойно поглядела
с минуту на Евгения Павловича, как бы желая только сравнить, военное или штатское платье ему более к
лицу, но чрез минуту отворотилась и уже не глядела на него более.
— Какой сын Павлищева? И… какой может быть сын Павлищева? —
с недоумением спрашивал генерал Иван Федорович,
с любопытством оглядывая все
лица и
с удивлением замечая, что эта новая история только ему одному неизвестна.