Неточные совпадения
— Почему же? — смеялся князь. — И я
бы не упустил на их месте случай. А я все-таки
стою за осла: осел добрый и полезный человек.
Разговаривая с князем, она как
бы и не замечала, что Ганя тут же. Но покамест князь поправлял перо, отыскивал страницу и изготовлялся, Ганя подошел к камину, где
стояла Аглая, сейчас справа подле князя, и дрожащим, прерывающимся голосом проговорил ей чуть не на ухо...
— Превосходно! Вы удивительно написали; у вас чудесный почерк! Благодарю вас. До свидания, князь…
Постойте, — прибавила она, как
бы что-то вдруг припомнив, — пойдемте, я хочу вам подарить кой-что на память.
Ганя
стоял как
бы в отупении на пороге гостиной и глядел молча, не препятствуя входу в залу одного за другим человек десяти или двенадцати, вслед за Парфеном Рогожиным.
— Сию минуту, Настасья Филипповна; но уж если князь сознался, потому что я
стою на том, что князь всё равно что сознался, то что же
бы, например, сказал другой кто-нибудь (никого не называя), если
бы захотел когда-нибудь правду сказать?
— Значит, в самом деле княгиня! — прошептала она про себя как
бы насмешливо и, взглянув нечаянно на Дарью Алексеевну, засмеялась. — Развязка неожиданная… я… не так ожидала… Да что же вы, господа,
стоите, сделайте одолжение, садитесь, поздравьте меня с князем! Кто-то, кажется, просил шампанского; Фердыщенко, сходите, прикажите. Катя, Паша, — увидала она вдруг в дверях своих девушек, — подите сюда, я замуж выхожу, слышали? За князя, у него полтора миллиона, он князь Мышкин и меня берет!
Он от радости задыхался: он ходил вокруг Настасьи Филипповны и кричал на всех: «Не подходи!» Вся компания уже набилась в гостиную. Одни пили, другие кричали и хохотали, все были в самом возбужденном и непринужденном состоянии духа. Фердыщенко начинал пробовать к ним пристроиться. Генерал и Тоцкий сделали опять движение поскорее скрыться. Ганя тоже был со шляпой в руке, но он
стоял молча и все еще как
бы оторваться не мог от развивавшейся пред ним картины.
Лебедев оглянулся и, увидев князя,
стоял некоторое время как
бы пораженный громом, потом бросился к нему с подобострастною улыбкой, но на дороге опять как
бы замер, проговорив, впрочем...
Молча взял наконец Рогожин руку князя и некоторое время
стоял, как
бы не решаясь на что-то; наконец вдруг потянул его за собой, проговорив едва слышным голосом: «Пойдем».
— Матушка, — сказал Рогожин, поцеловав у нее руку, — вот мой большой друг, князь Лев Николаевич Мышкин; мы с ним крестами поменялись; он мне за родного брата в Москве одно время был, много для меня сделал. Благослови его, матушка, как
бы ты родного сына благословила.
Постой, старушка, вот так, дай я сложу тебе руку…
Ведь это самое бывало же, ведь он сам же успевал сказать себе в ту самую секунду, что эта секунда, по беспредельному счастию, им вполне ощущаемому, пожалуй, и могла
бы стоить всей жизни.
— А почему
бы так, позвольте вас спросить? И почему, Лебедев, вы
стоите теперь на цыпочках, а подходите ко мне всегда, точно желаете секрет на ухо сообщить?
— Да разве я один? — не умолкал Коля. — Все тогда говорили, да и теперь говорят; вот сейчас князь Щ. и Аделаида Ивановна и все объявили, что
стоят за «рыцаря бедного», стало быть, «рыцарь-то бедный» существует и непременно есть, а по-моему, если
бы только не Аделаида Ивановна, так все
бы мы давно уж знали, кто такой «рыцарь бедный».
— Не беспокойтесь, Аглая Ивановна, — спокойно отвечал Ипполит, которого подскочившая к нему Лизавета Прокофьевна схватила и неизвестно зачем крепко держала за руку; она
стояла пред ним и как
бы впилась в него своим бешеным взглядом, — не беспокойтесь, ваша maman разглядит, что нельзя бросаться на умирающего человека… я готов разъяснить, почему я смеялся… очень буду рад позволению…
Но Лизавета Прокофьевна не удостоила взглянуть на него. Она
стояла гордо, выпрямившись, закинув голову и с презрительным любопытством рассматривала «этих людишек». Когда Ипполит кончил, генерал вскинул было плечами; она гневно оглядела его с ног до головы, как
бы спрашивая отчета в его движении, и тотчас оборотилась к князю.
— Проповедник Бурдалу, так тот не пощадил
бы человека, а вы пощадили человека и рассудили меня по-человечески! В наказание себе и чтобы показать, что я тронут, не хочу ста пятидесяти рублей, дайте мне только двадцать пять рублей, и довольно! Вот всё, что мне надо, по крайней мере на две недели. Раньше двух недель за деньгами не приду. Хотел Агашку побаловать, да не
стоит она того. О, милый князь, благослови вас господь!
Он как
бы ждал ответа и решения, озираясь кругом. Все
стояли в тяжелом недоумении от этой неожиданной, болезненной и, казалось
бы, во всяком случае беспричинной выходки. Но эта выходка подала повод к странному эпизоду.
— Здесь ни одного нет, который
бы стоил таких слов! — разразилась Аглая, — здесь все, все не
стоят вашего мизинца, ни ума, ни сердца вашего! Вы честнее всех, благороднее всех, лучше всех, добрее всех, умнее всех! Здесь есть недостойные нагнуться и поднять платок, который вы сейчас уронили… Для чего же вы себя унижаете и ставите ниже всех? Зачем вы всё в себе исковеркали, зачем в вас гордости нет?
Только князь Лев Николаевич остался на одну секунду на месте, как
бы в нерешимости, да Евгений Павлович всё еще
стоял, не опомнившись.
Но согласись, милый друг, согласись сам, какова вдруг загадка и какова досада слышать, когда вдруг этот хладнокровный бесенок (потому что она
стояла пред матерью с видом глубочайшего презрения ко всем нашим вопросам, а к моим преимущественно, потому что я, черт возьми, сглупил, вздумал было строгость показать, так как я глава семейства, — ну, и сглупил), этот хладнокровный бесенок так вдруг и объявляет с усмешкой, что эта «помешанная» (так она выразилась, и мне странно, что она в одно слово с тобой: «Разве вы не могли, говорит, до сих пор догадаться»), что эта помешанная «забрала себе в голову во что
бы то ни стало меня замуж за князя Льва Николаича выдать, а для того Евгения Павлыча из дому от нас выживает…»; только и сказала; никакого больше объяснения не дала, хохочет себе, а мы рот разинули, хлопнула дверью и вышла.
Ах да, сказал
бы я вам одну вещь; удивил меня давеча генерал: Бурдовский разбудил меня в седьмом часу на дежурство, почти даже в шесть; я на минутку вышел, встречаю вдруг генерала и до того еще хмельного, что меня не узнал;
стоит предо мной как столб; так и накинулся на меня, как очнулся: «Что, дескать, больной?
— Аглая-то
бы струсила? — вспылила Варя, презрительно поглядев на брата, — а низкая, однако же, у тебя душонка! Не
стоите вы все ничего. Пусть она смешная и чудачка, да зато благороднее всех нас в тысячу раз.
Это будет час мой, и я
бы не желал, чтобы нас мог прервать в такую святую минуту первый вошедший, первый наглец, и нередко такой наглец, — нагнулся он вдруг к князю со странным, таинственным и почти испуганным шепотом, — такой наглец, который не
стоит каблука… с ноги вашей, возлюбленный князь!
— Это жаль; а то
бы я посмеялась. Разбейте по крайней мере китайскую вазу в гостиной! Она дорого
стоит; пожалуйста, разбейте; она дареная, мамаша с ума сойдет и при всех заплачет, — так она ей дорога. Сделайте какой-нибудь жест, как вы всегда делаете, ударьте и разбейте. Сядьте нарочно подле.
Что именно было в этой мысли такого захватывающего, он не мог
бы и разъяснить себе: он только чувствовал, что поражен до сердца, и
стоял в испуге, чуть не мистическом.
Он долго как
бы не понимал суматохи, кипевшей кругом него, то есть понимал совершенно и всё видел, но
стоял как
бы особенным человеком, ни в чем не принимавшим участия и который, как невидимка в сказке, пробрался в комнату и наблюдает посторонних, но интересных ему людей.
Князь, который еще вчера не поверил
бы возможности увидеть это даже во сне, теперь
стоял, смотрел и слушал, как
бы всё это он давно уже предчувствовал.
Князь был уверен, что Настасья Филипповна не заговорит сама о письмах; по сверкающим взглядам ее он догадался, чего могут ей
стоить теперь эти письма; но он отдал
бы полжизни, чтобы не заговаривала о них теперь и Аглая.
Когда наконец они повернули с двух разных тротуаров в Гороховую и стали подходить к дому Рогожина, у князя стали опять подсекаться ноги, так что почти трудно было уж и идти. Было уже около десяти часов вечера. Окна на половине старушки
стояли, как и давеча, отпертые, у Рогожина запертые, и в сумерках как
бы еще заметнее становились на них белые спущенные сторы. Князь подошел к дому с противоположного тротуара; Рогожин же с своего тротуара ступил на крыльцо и махал ему рукой. Князь перешел к нему на крыльцо.