Неточные совпадения
Первоначально положено
было испытать средства самые мягкие и затронуть, так сказать, одни «благородные струны
сердца».
Конечно, ему всех труднее говорить об этом, но если Настасья Филипповна захотела бы допустить в нем, в Тоцком, кроме эгоизма и желания устроить свою собственную участь, хотя несколько желания добра и ей, то поняла бы, что ему давно странно и даже тяжело смотреть на ее одиночество: что тут один только неопределенный мрак, полное неверие в обновление жизни, которая так прекрасно могла бы воскреснуть в любви и в семействе и принять таким образом новую цель; что тут гибель способностей, может
быть, блестящих, добровольное любование своею тоской, одним словом, даже некоторый романтизм, не достойный ни здравого ума, ни благородного
сердца Настасьи Филипповны.
Сначала с грустною улыбкой, а потом, весело и резво рассмеявшись, она призналась, что прежней бури во всяком случае и
быть не могло; что она давно уже изменила отчасти свой взгляд на вещи, и что хотя и не изменилась в
сердце, но все-таки принуждена
была очень многое допустить в виде совершившихся фактов; что сделано, то сделано, что прошло, то прошло, так что ей даже странно, что Афанасий Иванович все еще продолжает
быть так напуганным.
И до какой степени
были деликатны и нежны эти маленькие
сердца: им, между прочим, показалось невозможным, что их добрый Lеon так любит Мари, а Мари так дурно одета и без башмаков.
Ганя хоть отчасти и рад
был, что отдалялся такой хлопотливый для него разговор, но все-таки в
сердце своем поставил ей эту надменность на счет.
Я первый раз, может
быть, в целые два года по
сердцу говорю.
— Верите ли вы, — вдруг обратилась капитанша к князю, — верите ли вы, что этот бесстыдный человек не пощадил моих сиротских детей! Всё ограбил, всё перетаскал, всё продал и заложил, ничего не оставил. Что я с твоими заемными письмами делать
буду, хитрый и бессовестный ты человек? Отвечай, хитрец, отвечай мне, ненасытное
сердце: чем, чем я накормлю моих сиротских детей? Вот появляется пьяный и на ногах не стоит… Чем прогневала я господа бога, гнусный и безобразный хитрец, отвечай?
— В самом деле, генерал, я и не воображала, чтоб у вас
было все-таки доброе
сердце; даже жаль, — небрежно проговорила Настасья Филипповна.
В таком случае, разумеется, не может
быть колебаний: совесть и память
сердца тотчас же подскажут, что именно надо рассказывать.
Из думавших так
был между прочими щеголь и победитель
сердец, Залёжев.
Он побледнел и на мгновение остановился; угадать можно
было, что
сердце его билось ужасно.
— Вот еще нашелся! — сказала она вдруг, обращаясь опять к Дарье Алексеевне, — а ведь впрямь от доброго
сердца, я его знаю. Благодетеля нашла! А впрочем, правду, может, про него говорят, что… того. Чем жить-то
будешь, коли уж так влюблен, что рогожинскую берешь за себя-то, за князя-то?..
Одна только слава за ним
была несколько щекотливая: несколько связей, и, как уверяли, «побед» над какими-то несчастными
сердцами.
Всё это произошло для него совершенным сюрпризом, и бедный генерал
был «решительно жертвой своей неумеренной веры в благородство
сердца человеческого, говоря вообще».
Подходя к перекрестку Гороховой и Садовой, он сам удивился своему необыкновенному волнению; он и не ожидал, что у него с такою болью
будет биться
сердце.
Они говорили друг другу ты. В Москве им случалось сходиться часто и подолгу,
было даже несколько мгновений в их встречах, слишком памятно запечатлевшихся друг у друга в
сердце. Теперь же они месяца три с лишком как не видались.
— И при этом — князь и миллионер! При вашем, может
быть, и в самом деле добром и простоватом
сердце вы все-таки не можете, конечно, избавиться от общего закона, — провозгласил Ипполит.
Что же касается до его
сердца, до его добрых дел, о, конечно, вы справедливо написали, что я тогда
был почти идиотом и ничего не мог понимать (хотя я по-русски все-таки говорил и мог понимать), но ведь могу же я оценить всё, что теперь припоминаю…
Вот князь хочет помочь Бурдовскому, от чистого
сердца предлагает ему свою нежную дружбу и капитал, и, может
быть, один из всех вас не чувствует к нему отвращения, и вот они-то и стоят друг пред другом как настоящие враги…
Но уверяю вас, милый, добрый мой князь, что в Гане
есть сердце.
Наконец взошло
было солнце и для ее материнского
сердца; хоть одна дочь, хоть Аделаида
будет наконец пристроена: «Хоть одну с плеч долой», — говорила Лизавета Прокофьевна, когда приходилось выражаться вслух (про себя она выражалась несравненно нежнее).
Тема завязавшегося разговора, казалось,
была не многим по
сердцу; разговор, как можно
было догадаться, начался из-за нетерпеливого спора и, конечно, всем бы хотелось переменить сюжет, но Евгений Павлович, казалось, тем больше упорствовал и не смотрел на впечатление; приход князя как будто возбудил его еще более. Лизавета Прокофьевна хмурилась, хотя и не всё понимала. Аглая, сидевшая в стороне, почти в углу, не уходила, слушала и упорно молчала.
— Я вижу, что вам, может
быть, за меня всех стыднее, Евгений Павлович; вы краснеете, это черта прекрасного
сердца. Я сейчас уйду,
будьте уверены.
— Здесь ни одного нет, который бы стоил таких слов! — разразилась Аглая, — здесь все, все не стоят вашего мизинца, ни ума, ни
сердца вашего! Вы честнее всех, благороднее всех, лучше всех, добрее всех, умнее всех! Здесь
есть недостойные нагнуться и поднять платок, который вы сейчас уронили… Для чего же вы себя унижаете и ставите ниже всех? Зачем вы всё в себе исковеркали, зачем в вас гордости нет?
Тут уже не выдержала и Александра и захохотала от всего
сердца. Казалось, этому хохоту всех трех и конца не
будет.
В самом лице этой женщины всегда
было для него что-то мучительное; князь, разговаривая с Рогожиным, перевел это ощущение ощущением бесконечной жалости, и это
была правда: лицо это еще с портрета вызывало из его
сердца целое страдание жалости; это впечатление сострадания и даже страдания за это существо не оставляло никогда его
сердца, не оставило и теперь.
Все великодушия, все блестящие качества
сердца и ума, — это всё, пожалуй, в ней
есть, но при этом каприз, насмешки, — словом, характер бесовский и вдобавок с фантазиями.
Стало
быть,
была же мысль сильнейшая всех несчастий, неурожаев, истязаний, чумы, проказы и всего того ада, которого бы и не вынесло то человечество без той связующей, направляющей
сердце и оплодотворяющей источники жизни мысли!
Час спустя, уже в четвертом часу, князь сошел в парк. Он пробовал
было заснуть дома, но не мог, от сильного биения
сердца. Дома, впрочем, всё
было устроено и по возможности успокоено; больной заснул, и прибывший доктор объявил, что никакой нет особенной опасности. Лебедев, Коля, Бурдовский улеглись в комнате больного, чтобы чередоваться в дежурстве; опасаться, стало
быть,
было нечего.
Он
был в этом уверен, и его
сердце билось почему-то от этой мысли…
— Может
быть, и так, — едва проговорил князь; у него ужасно дрожало и стукало
сердце.
Когда я пробовал разогнать этот мрак, то она доходила до таких страданий, что мое
сердце никогда не заживет, пока я
буду помнить об этом ужасном времени.
Князь вздрогнул;
сердце его замерло. Но он в удивлении смотрел на Аглаю: странно ему
было признать, что этот ребенок давно уже женщина.
— Вопрос из одной старинной комедии-с. Но, благодушнейший князь! Вы уже слишком принимаете к
сердцу несчастье мое! Я не стою того. То
есть я один не стою того; но вы страдаете и за преступника… за ничтожного господина Фердыщенка?
—
Будьте уверены, благодушнейший, искреннейший и благороднейший князь, — вскричал Лебедев в решительном вдохновении, —
будьте уверены, что всё сие умрет в моем благороднейшем
сердце!
Вы усмехаетесь нелепости вашего сна и чувствуете в то же время, что в сплетении этих нелепостей заключается какая-то мысль, но мысль уже действительная, нечто принадлежащее к вашей настоящей жизни, нечто существующее и всегда существовавшее в вашем
сердце; вам как будто
было сказано вашим сном что-то новое, пророческое, ожидаемое вами; впечатление ваше сильно, оно радостное или мучительное, но в чем оно заключается и что
было сказано вам — всего этого вы не можете ни понять, ни припомнить.
«Ради бога, не думайте обо мне ничего; не думайте тоже, что я унижаю себя тем, что так пишу вам, или что я принадлежу к таким существам, которым наслаждение себя унижать, хотя бы даже и из гордости. Нет, у меня свои утешения; но мне трудно вам разъяснить это. Мне трудно
было бы даже и себе сказать это ясно, хоть я и мучаюсь этим. Но я знаю, что не могу себя унизить даже и из припадка гордости. А к самоунижению от чистоты
сердца я не способна. А стало
быть, я вовсе и не унижаю себя.
Сообразив это, он увидал, что стоит у самой их дачи; он так и знал, что должен
был непременно очутиться наконец здесь и, замирая
сердцем, ступил на террасу.
— Это винт! — кричал генерал. — Он сверлит мою душу и
сердце! Он хочет, чтоб я атеизму поверил! Знай, молокосос, что еще ты не родился, а я уже
был осыпан почестями; а ты только завистливый червь, перерванный надвое, с кашлем… и умирающий от злобы и от неверия… И зачем тебя Гаврила перевел сюда? Все на меня, от чужих до родного сына!
Но теперь, по чрезвычайной странности
сердца человеческого, случилось так, что именно подобная обида, как сомнение в Еропегове, и должна
была переполнить чашу.
Очень может
быть, что это
был не такой уже злой «мальчишка», каким его очерчивал Ганя, говоря с сестрой, а злой какого-нибудь другого сорта; да и Нине Александровне вряд ли он сообщил какое-нибудь свое наблюдение, единственно для того только, чтобы «разорвать ей
сердце».
Князь высказал свою фразу из прописей в твердой уверенности, что она произведет прекрасное действие. Он как-то инстинктивно догадался, что какою-нибудь подобною, пустозвонною, но приятною, фразой, сказанною кстати, можно вдруг покорить и умирить душу такого человека и особенно в таком положении, как генерал. Во всяком случае, надо
было отпустить такого гостя с облегченным
сердцем, и в том
была задача.
— Не иначе! Так и теперь, так и в настоящем случае! Встречая вас и следя за вами
сердцем и мыслью, говорил сам себе: дружеских сообщений я недостоин, но в качестве хозяина квартиры, может
быть, и могу получить в надлежащее время к ожидаемому сроку, так сказать, предписание, или много что уведомление ввиду известных предстоящих и ожидаемых изменений…
— Знаю, князь, знаю, то
есть знаю, что, пожалуй, и не выполню; ибо тут надо
сердце такое, как ваше, иметь. Да к тому же и сам раздражителен и повадлив, слишком уж он свысока стал со мной иногда теперь обращаться; то хнычет и обнимается, а то вдруг начнет унижать и презрительно издеваться; ну, тут я возьму, да нарочно полу-то и выставлю, хе-хе! До свиданья, князь, ибо очевидно задерживаю и мешаю, так сказать, интереснейшим чувствам…
— Я оставляю дом Лебедева потому, милый князь, потому что с этим человеком порвал; порвал вчера вечером, с раскаянием, что не раньше. Я требую уважения, князь, и желаю получать его даже и от тех лиц, которым дарю, так сказать, мое
сердце. Князь, я часто дарю мое
сердце и почти всегда бываю обманут. Этот человек
был недостоин моего подарка.
— Понимаю-с. Невинная ложь для веселого смеха, хотя бы и грубая, не обижает
сердца человеческого. Иной и лжет-то, если хотите, из одной только дружбы, чтобы доставить тем удовольствие собеседнику; но если просвечивает неуважение, если именно, может
быть, подобным неуважением хотят показать, что тяготятся связью, то человеку благородному остается лишь отвернуться и порвать связь, указав обидчику его настоящее место.
На этот быстрый вопрос я так же быстро ответил: «Русское
сердце в состоянии даже в самом враге своего отечества отличить великого человека!» То
есть, собственно, не помню, буквально ли я так выразился… я
был ребенок… но смысл наверно
был тот!
Наполеон вздрогнул, подумал и сказал мне: «Ты напомнил мне о третьем
сердце, которое меня любит; благодарю тебя, друг мой!» Тут же сел и написал то письмо к Жозефине, с которым назавтра же
был отправлен Констан.
Может
быть, как прозорливая женщина, она предугадала то, что должно
было случиться в близком будущем; может
быть, огорчившись из-за разлетевшейся дымом мечты (в которую и сама, по правде, не верила), она, как человек, не могла отказать себе в удовольствии преувеличением беды подлить еще более яду в
сердце брата, впрочем, искренно и сострадательно ею любимого.
Сердце матери дрожало от этого помышления, кровью обливалось и слезами, хотя в то же время что-то и шевелилось внутри этого
сердца, вдруг говорившее ей: «А чем бы князь не такой, какого вам надо?» Ну, вот эти-то возражения собственного
сердца и
были всего хлопотливее для Лизаветы Прокофьевны.