Неточные совпадения
Если бы даже и можно было каким-нибудь образом, уловив случай, сказать Настасье Филипповне: «Не выходите
за этого человека и не губите
себя, он вас не любит, а любит ваши деньги, он мне
сам это
говорил, и мне
говорила Аглая Епанчина, а я пришел вам пересказать», — то вряд ли это вышло бы правильно во всех отношениях.
— Дело слишком ясное и слишком
за себя говорит, — подхватил вдруг молчавший Ганя. — Я наблюдал князя сегодня почти безостановочно, с
самого мгновения, когда он давеча в первый раз поглядел на портрет Настасьи Филипповны, на столе у Ивана Федоровича. Я очень хорошо помню, что еще давеча о том подумал, в чем теперь убежден совершенно, и в чем, мимоходом сказать, князь мне
сам признался.
— Да перестань, пьяный ты человек! Верите ли, князь, теперь он вздумал адвокатством заниматься, по судебным искам ходить; в красноречие пустился и всё высоким слогом с детьми дома
говорит. Пред мировыми судьями пять дней тому назад
говорил. И кого же взялся защищать: не старуху, которая его умоляла, просила, и которую подлец ростовщик ограбил, пятьсот рублей у ней, всё ее достояние,
себе присвоил, а этого же
самого ростовщика, Зайдлера какого-то, жида,
за то, что пятьдесят рублей обещал ему дать…
Я,
говорит, еще
сама себе госпожа; захочу, так и совсем тебя прогоню, а
сама за границу поеду (это уж она мне
говорила, что
за границу-то поедет, — заметил он как бы в скобках, и как-то особенно поглядев в глаза князю); иной раз, правда, только пужает, всё ей смешно на меня отчего-то.
Убеждение в чем? (О, как мучила князя чудовищность, «унизительность» этого убеждения, «этого низкого предчувствия», и как обвинял он
себя самого!) Скажи же, если смеешь, в чем? —
говорил он беспрерывно
себе, с упреком и с вызовом. — Формулируй, осмелься выразить всю свою мысль, ясно, точно, без колебания! О, я бесчестен! — повторял он с негодованием и с краской в лице, — какими же глазами буду я смотреть теперь всю жизнь на этого человека! О, что
за день! О боже, какой кошмар!
Надо признаться, что ему везло-таки счастье, так что он, уж и не
говоря об интересной болезни своей, от которой лечился в Швейцарии (ну можно ли лечиться от идиотизма, представьте
себе это?!!), мог бы доказать
собою верность русской пословицы: «Известному разряду людей — счастье!» Рассудите
сами: оставшись еще грудным ребенком по смерти отца,
говорят, поручика, умершего под судом
за внезапное исчезновение в картишках всей ротной суммы, а может быть, и
за пересыпанную с излишком дачу розог подчиненному (старое-то время помните, господа!), наш барон взят был из милости на воспитание одним из очень богатых русских помещиков.
Но согласись, милый друг, согласись
сам, какова вдруг загадка и какова досада слышать, когда вдруг этот хладнокровный бесенок (потому что она стояла пред матерью с видом глубочайшего презрения ко всем нашим вопросам, а к моим преимущественно, потому что я, черт возьми, сглупил, вздумал было строгость показать, так как я глава семейства, — ну, и сглупил), этот хладнокровный бесенок так вдруг и объявляет с усмешкой, что эта «помешанная» (так она выразилась, и мне странно, что она в одно слово с тобой: «Разве вы не могли,
говорит, до сих пор догадаться»), что эта помешанная «забрала
себе в голову во что бы то ни стало меня замуж
за князя Льва Николаича выдать, а для того Евгения Павлыча из дому от нас выживает…»; только и сказала; никакого больше объяснения не дала, хохочет
себе, а мы рот разинули, хлопнула дверью и вышла.
Говорю тебе, что всё это, что было тогда,
за один только бред почитаю: я тебя наизусть во весь тогдашний день теперь знаю, как
себя самого.
О, она поминутно в исступлении кричит, что не признаёт
за собой вины, что она жертва людей, жертва развратника и злодея; но что бы она вам ни
говорила, знайте, что она
сама, первая, не верит
себе и что она всею совестью своею верит, напротив, что она…
сама виновна.
Она сделала свой первый практический шаг с чрезвычайною решимостью, выйдя замуж
за господина Птицына; но, выходя замуж, она вовсе не
говорила себе: «Подличать, так уж подличать, лишь бы цели достичь», — как не преминул бы выразиться при таком случае Гаврила Ардалионович (да чуть ли и не выразился даже при ней
самой, когда одобрял ее решение как старший брат).
— Разве на одну секунду… Я пришел
за советом. Я, конечно, живу без практических целей, но, уважая
самого себя и… деловитость, в которой так манкирует русский человек,
говоря вообще… желаю поставить
себя, и жену мою, и детей моих в положение… одним словом, князь, я ищу совета.
— Не иначе! Так и теперь, так и в настоящем случае! Встречая вас и следя
за вами сердцем и мыслью,
говорил сам себе: дружеских сообщений я недостоин, но в качестве хозяина квартиры, может быть, и могу получить в надлежащее время к ожидаемому сроку, так сказать, предписание, или много что уведомление ввиду известных предстоящих и ожидаемых изменений…
Сам Евгений Павлович, выехавший
за границу, намеревающийся очень долго прожить в Европе и откровенно называющий
себя «совершенно лишним человеком в России», — довольно часто, по крайней мере в несколько месяцев раз, посещает своего больного друга у Шнейдера; но Шнейдер всё более и более хмурится и качает головой; он намекает на совершенное повреждение умственных органов; он не
говорит еще утвердительно о неизлечимости, но позволяет
себе самые грустные намеки.
Неточные совпадения
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не могу сказать. Да и странно
говорить: нет человека, который бы
за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так
самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого
говорят.
— Ну что
за охота спать! — сказал Степан Аркадьич, после выпитых
за ужином нескольких стаканов вина пришедший в свое
самое милое и поэтическое настроение. — Смотри, Кити, —
говорил он, указывая на поднимавшуюся из-за лип луну, — что
за прелесть! Весловский, вот когда серенаду. Ты знаешь, у него славный голос, мы с ним спелись дорогой. Он привез с
собою прекрасные романсы, новые два. С Варварой Андреевной бы спеть.
— И, вдруг нахмурившись (Левин понял, что она нахмурилась на
самое себя за то, что
говорит про
себя), она переменила разговор.
«Эта холодность — притворство чувства, —
говорила она
себе. — Им нужно только оскорбить меня и измучать ребенка, а я стану покоряться им! Ни
за что! Она хуже меня. Я не лгу по крайней мере». И тут же она решила, что завтра же, в
самый день рожденья Сережи, она поедет прямо в дом мужа, подкупит людей, будет обманывать, но во что бы ни стало увидит сына и разрушит этот безобразный обман, которым они окружили несчастного ребенка.
— Вы помните, что я запретила вам произносить это слово, это гадкое слово, — вздрогнув сказала Анна; но тут же она почувствовала, что одним этим словом: запретила она показывала, что признавала
за собой известные права на него и этим
самым поощряла его
говорить про любовь.