Неточные совпадения
— Даром деньги на франкировку письма истратили. Гм… по крайней мере простодушны и искренны, а сие похвально! Гм… генерала же Епанчина знаем-с, собственно потому, что человек общеизвестный; да и покойного господина Павлищева, который вас в Швейцарии содержал, тоже знавали-с, если только это был Николай Андреевич Павлищев, потому что их два двоюродные брата. Другой доселе в Крыму, а Николай Андреевич, покойник, был человек почтенный и
при связях, и четыре тысячи душ в
свое время имели-с…
В последнем отношении с ним приключилось даже несколько забавных анекдотов; но генерал никогда не унывал, даже и
при самых забавных анекдотах; к тому же и везло ему, даже в картах, а он играл по чрезвычайно большой и даже с намерением не только не хотел скрывать эту
свою маленькую будто бы слабость к картишкам, так существенно и во многих случаях ему пригождавшуюся, но и выставлял ее.
Впоследствии,
при богатстве и служебном значении
своего супруга, она начала в этом высшем кругу даже несколько и освоиваться.
Он рассказал, наконец, что Павлищев встретился однажды в Берлине с профессором Шнейдером, швейцарцем, который занимается именно этими болезнями, имеет заведение в Швейцарии, в кантоне Валлийском, лечит по
своей методе холодною водой, гимнастикой, лечит и от идиотизма, и от сумасшествия,
при этом обучает и берется вообще за духовное развитие; что Павлищев отправил его к нему в Швейцарию, лет назад около пяти, а сам два года тому назад умер, внезапно, не сделав распоряжений; что Шнейдер держал и долечивал его еще года два; что он его не вылечил, но очень много помог; и что, наконец, по его собственному желанию и по одному встретившемуся обстоятельству, отправил его теперь в Россию.
— Да что дома? Дома всё состоит в моей воле, только отец, по обыкновению, дурачится, но ведь это совершенный безобразник сделался; я с ним уж и не говорю, но, однако ж, в тисках держу, и, право, если бы не мать, так указал бы дверь. Мать всё, конечно, плачет; сестра злится, а я им прямо сказал, наконец, что я господин
своей судьбы и в доме желаю, чтобы меня… слушались. Сестре по крайней мере всё это отчеканил,
при матери.
Эта сухая материя особенно понравилась генеральше, которой почти никогда не удавалось говорить о
своей родословной,
при всем желании, так что она встала из-за стола в возбужденном состоянии духа.
Тут был и еще наблюдатель, который тоже еще не избавился от
своего чуть не онемения
при виде Настасьи Филипповны; но он хоть и стоял «столбом», на прежнем месте
своем, в дверях гостиной, однако успел заметить бледность и злокачественную перемену лица Гани. Этот наблюдатель был князь. Чуть не в испуге, он вдруг машинально ступил вперед.
Надо полагать, что генерал успел рассказать
при этом чуть не всю
свою историю.
При этом он горячо высказал
свое мнение, что князя весьма странно и бог знает с чего назвали идиотом, что он думает о нем совершенно напротив, и что, уж конечно, этот человек себе на уме.
— Ба! Вы хотите от человека слышать самый скверный его поступок и
при этом блеска требуете! Самые скверные поступки и всегда очень грязны, мы сейчас это от Ивана Петровича услышим; да и мало ли что снаружи блестит и добродетелью хочет казаться, потому что
своя карета есть. Мало ли кто
свою карету имеет… И какими способами…
— Не понимаю вас, Афанасий Иванович; вы действительно совсем сбиваетесь. Во-первых, что такое «
при людях»? Разве мы не в прекрасной интимной компании? И почему «пети-жё»? Я действительно хотела рассказать
свой анекдот, ну, вот и рассказала; не хорош разве? И почему вы говорите, что «не серьезно»? Разве это не серьезно? Вы слышали, я сказала князю: «как скажете, так и будет»; сказал бы да, я бы тотчас же дала согласие, но он сказал нет, и я отказала. Тут вся моя жизнь на одном волоске висела; чего серьезнее?
Кулачный господин
при слове «бокс» только презрительно и обидчиво улыбался и, с
своей стороны, не удостоивая соперника явного прения, показывал иногда, молча, как бы невзначай, или, лучше сказать, выдвигал иногда на вид одну совершенно национальную вещь — огромный кулак, жилистый, узловатый, обросший каким-то рыжим пухом, и всем становилось ясно, что если эта глубоко национальная вещь опустится без промаху на предмет, то действительно только мокренько станет.
— Матушка! Королевна! Всемогущая! — вопил Лебедев, ползая на коленках перед Настасьей Филипповной и простирая руки к камину. — Сто тысяч! Сто тысяч! Сам видел,
при мне упаковывали! Матушка! Милостивая! Повели мне в камин: весь влезу, всю голову
свою седую в огонь вложу!.. Больная жена без ног, тринадцать человек детей — всё сироты, отца схоронил на прошлой неделе, голодный сидит, Настасья Филипповна!! — и, провопив, он пополз было в камин.
Но всегда обидчивый «мальчишка» не обратил на этот раз ни малейшего внимания на пренебрежение: весьма коротко и довольно сухо объяснил он Аглае, что хотя он и сообщил князю на всякий случай
свой постоянный адрес пред самым выездом князя из Петербурга и
при этом предложил
свои услуги, но что это первая комиссия, которую он получил от него, и первая его записка к нему, а в доказательство слов
своих представил и письмо, полученное собственно им самим.
Согласилась со мной, что мы
при третьем коне, вороном, и
при всаднике, имеющем меру в руке
своей, так как всё в нынешний век на мере и на договоре, и все люди
своего только права и ищут: «мера пшеницы за динарий и три меры ячменя за динарий»… да еще дух свободный и сердце чистое, и тело здравое, и все дары божии
при этом хотят сохранить.
Он прилеплялся воспоминаниями и умом к каждому внешнему предмету, и ему это нравилось: ему всё хотелось что-то забыть, настоящее, насущное, но
при первом взгляде кругом себя он тотчас же опять узнавал
свою мрачную мысль, мысль, от которой ему так хотелось отвязаться.
Но те же самые предосторожности, как относительно князя, Лебедев стал соблюдать и относительно
своего семейства с самого переезда на дачу: под предлогом, чтобы не беспокоить князя, он не пускал к нему никого, топал ногами, бросался и гонялся за
своими дочерьми, не исключая и Веры с ребенком,
при первом подозрении, что они идут на террасу, где находился князь, несмотря на все просьбы князя не отгонять никого.
— Ваш секрет. Сами вы запретили мне, сиятельнейший князь,
при вас говорить… — пробормотал Лебедев, и, насладившись тем, что довел любопытство
своего слушателя до болезненного нетерпения, вдруг заключил: — Аглаи Ивановны боится.
Между тем его сын, родившийся уже в законном браке, но возросший под другою фамилией и совершенно усыновленный благородным характером мужа его матери, тем не менее в
свое время умершим, остался совершенно
при одних
своих средствах и с болезненною, страдающею, без ног, матерью в одной из отдаленных губерний; сам же в столице добывал деньги ежедневным благородным трудом от купеческих уроков и тем содержал себя сначала в гимназии, а потом слушателем полезных ему лекций, имея в виду дальнейшую цель.
Изобретатели и гении почти всегда
при начале
своего поприща (а очень часто и в конце) считались в обществе не более как дураками, — это уж самое рутинное замечание, слишком всем известное.
Если, например, в продолжение десятков лет все тащили
свои деньги в ломбард и натащили туда миллиарды по четыре процента, то, уж разумеется, когда ломбарда не стало и все остались
при собственной инициативе, то большая часть этих миллионов должна была непременно погибнуть в акционерной горячке и в руках мошенников, — и это даже приличием и благонравием требовалось.
Или по крайней мере быть у себя дома, на террасе, но так, чтобы никого
при этом не было, ни Лебедева, ни детей; броситься на
свой диван, уткнуть лицо в подушку и пролежать таким образом день, ночь, еще день.
Какой-нибудь из «несчастных», убивший каких-нибудь двенадцать душ, заколовший шесть штук детей, единственно для
своего удовольствия (такие, говорят, бывали), вдруг ни с того, ни с сего, когда-нибудь, и всего-то, может быть, один раз во все двадцать лет, вдруг вздохнет и скажет: «А что-то теперь старичок генерал, жив ли еще?»
При этом, может быть, даже и усмехнется, — и вот и только всего-то.
Как одолеть их, когда не победил их теперь даже тот, который побеждал и природу
при жизни
своей, которому она подчинялась, который воскликнул: «Талифа куми», — и девица встала, «Лазарь, гряди вон», — и вышел умерший?
Лжет он беспрерывно, по слабости, но человек высочайших чувств, человек
при этом малосмысленный-с, внушающий полнейшее доверие
своею невинностью.
Она сделала
свой первый практический шаг с чрезвычайною решимостью, выйдя замуж за господина Птицына; но, выходя замуж, она вовсе не говорила себе: «Подличать, так уж подличать, лишь бы цели достичь», — как не преминул бы выразиться
при таком случае Гаврила Ардалионович (да чуть ли и не выразился даже
при ней самой, когда одобрял ее решение как старший брат).
— То-то и есть, что смотрел-с! Слишком, слишком хорошо помню, что смотрел-с! На карачках ползал, щупал на этом месте руками, отставив стул, собственным глазам
своим не веруя: и вижу, что нет ничего, пустое и гладкое место, вот как моя ладонь-с, а все-таки продолжаю щупать. Подобное малодушие-с всегда повторяется с человеком, когда уж очень хочется отыскать…
при значительных и печальных пропажах-с: и видит, что нет ничего, место пустое, а все-таки раз пятнадцать в него заглянет.
При последних словах
своих он вдруг встал с места, неосторожно махнул рукой, как-то двинул плечом и… раздался всеобщий крик!
Князь стал припоминать Аглаю; правда, она ему удивительно улыбнулась,
при входе и
при прощанье, но не сказала ни слова, даже и тогда, когда все заявляли
свои уверения в дружбе, хотя раза два пристально на него посмотрела.
Рассказывали, будто он нарочно ждал торжественного званого вечера у родителей
своей невесты, на котором он был представлен весьма многим значительным лицам, чтобы вслух и
при всех заявить
свой образ мыслей, обругать почтенных сановников, отказаться от
своей невесты публично и с оскорблением и, сопротивляясь выводившим его слугам, разбить прекрасную китайскую вазу.
При такой поспешности даже самые лучшие друзья князя, если б он имел таковых, должны были бы разочароваться в
своих усилиях «спасти» несчастного сумасброда.
Конечно,
при таком убеждении следовало бы ждать Рогожина дома, в нумере; но он как будто не мог вынести
своей новой мысли, вскочил, схватил шляпу и побежал.