Неточные совпадения
Еще в очень молодых летах своих генеральша умела найти
себе, как урожденная княжна и последняя в роде, а может быть и
по личным качествам, некоторых очень высоких покровительниц.
Правда, все три были только Епанчины, но
по матери роду княжеского, с приданым не малым, с родителем, претендующим впоследствии, может быть, и на очень высокое место, и, что тоже довольно важно, — все три были замечательно хороши
собой, не исключая и старшей, Александры, которой уже минуло двадцать пять лет.
Князь встал, поспешно снял с
себя плащ и остался в довольно приличном и ловко сшитом, хотя и поношенном уже пиджаке.
По жилету шла стальная цепочка. На цепочке оказались женевские серебряные часы.
— И это правда. Верите ли, дивлюсь на
себя, как говорить по-русски не забыл. Вот с вами говорю теперь, а сам думаю: «А ведь я хорошо говорю». Я, может, потому так много и говорю. Право, со вчерашнего дня все говорить по-русски хочется.
И наконец, мне кажется, мы такие розные люди на вид…
по многим обстоятельствам, что, у нас, пожалуй, и не может быть много точек общих, но, знаете, я в эту последнюю идею сам не верю, потому очень часто только так кажется, что нет точек общих, а они очень есть… это от лености людской происходит, что люди так промеж
собой на глаз сортируются и ничего не могут найти…
Ровно чрез четыре года это воспитание кончилось; гувернантка уехала, а за Настей приехала одна барыня, тоже какая-то помещица и тоже соседка господина Тоцкого
по имению, но уже в другой, далекой губернии, и взяла Настю с
собой, вследствие инструкции и полномочия от Афанасия Ивановича.
Но покамест новая Настасья Филипповна хохотала и все это излагала, Афанасий Иванович обдумывал про
себя это дело и
по возможности приводил в порядок несколько разбитые свои мысли.
Я не разуверял их, что я вовсе не люблю Мари, то есть не влюблен в нее, что мне ее только очень жаль было; я
по всему видел, что им так больше хотелось, как они сами вообразили и положили промеж
себя, и потому молчал и показывал вид, что они угадали.
— Ну, пошла! — рассердилась генеральша. — А по-моему, вы еще его смешнее. Простоват, да
себе на уме, в самом благородном отношении, разумеется. Совершенно как я.
Князь узнал потом, что этот господин как будто
по обязанности взял на
себя задачу изумлять всех оригинальностью и веселостью, но у него как-то никогда не выходило.
— Ты всё еще сомневаешься и не веришь мне; не беспокойся, не будет ни слез, ни просьб, как прежде, с моей стороны
по крайней мере. Всё мое желание в том, чтобы ты был счастлив, и ты это знаешь; я судьбе покорилась, но мое сердце будет всегда с тобой, останемся ли мы вместе, или разойдемся. Разумеется, я отвечаю только за
себя; ты не можешь того же требовать от сестры…
Самолюбивый и тщеславный до мнительности, до ипохондрии; искавший во все эти два месяца хоть какой-нибудь точки, на которую мог бы опереться приличнее и выставить
себя благороднее; чувствовавший, что еще новичок на избранной дороге и, пожалуй, не выдержит; с отчаяния решившийся наконец у
себя дома, где был деспотом, на полную наглость, но не смевший решиться на это перед Настасьей Филипповной, сбивавшей его до последней минуты с толку и безжалостно державшей над ним верх; «нетерпеливый нищий»,
по выражению самой Настасьи Филипповны, о чем ему уже было донесено; поклявшийся всеми клятвами больно наверстать ей всё это впоследствии, и в то же время ребячески мечтавший иногда про
себя свести концы и примирить все противоположности, — он должен теперь испить еще эту ужасную чашу, и, главное, в такую минуту!
Недурны
собой, смотрят надменно, говорят по-английски.
Генерал покраснел ужасно, Коля тоже покраснел и стиснул
себе руками голову; Птицын быстро отвернулся. Хохотал по-прежнему один только Фердыщенко. Про Ганю и говорить было нечего: он все время стоял, выдерживая немую и нестерпимую муку.
Встреча с Колей побудила князя сопровождать генерала и к Марфе Борисовне, но только на одну минуту. Князю нужен был Коля; генерала же он во всяком случае решил бросить и простить
себе не мог, что вздумал давеча на него понадеяться. Взбирались долго, в четвертый этаж, и
по черной лестнице.
— Даже большая, а не маленькая, я для того и в мантилью закуталась, — ответила Настасья Филипповна, в самом деле ставшая бледнее и как будто
по временам сдерживавшая в
себе сильную дрожь.
— Нас однажды компания собралась, ну, и подпили это, правда, и вдруг кто-то сделал предложение, чтобы каждый из нас, не вставая из-за стола, рассказал что-нибудь про
себя вслух, но такое, что сам он,
по искренней совести, считает самым дурным из всех своих дурных поступков в продолжение всей своей жизни; но с тем, чтоб искренно, главное, чтоб было искренно, не лгать!
Домишко у ней был ветхий, дрянной, деревянный, и даже служанки у
себя не имела
по бедности.
— В Екатерингоф, — отрапортовал из угла Лебедев, а Рогожин только вздрогнул и смотрел во все глаза, как бы не веря
себе. Он совсем отупел, точно от ужасного удара
по голове.
— Вот это так королева! — повторял он поминутно, обращаясь кругом к кому ни попало. — Вот это так по-нашему! — вскрикивал он, не помня
себя. — Ну кто из вас, мазурики, такую штуку сделает — а?
В этой гостиной, обитой темно-голубого цвета бумагой и убранной чистенько и с некоторыми претензиями, то есть с круглым столом и диваном, с бронзовыми часами под колпаком, с узеньким в простенке зеркалом и с стариннейшею небольшою люстрой со стеклышками, спускавшеюся на бронзовой цепочке с потолка, посреди комнаты стоял сам господин Лебедев, спиной к входившему князю, в жилете, но без верхнего платья, по-летнему, и, бия
себя в грудь, горько ораторствовал на какую-то тему.
— Да перестань, пьяный ты человек! Верите ли, князь, теперь он вздумал адвокатством заниматься,
по судебным искам ходить; в красноречие пустился и всё высоким слогом с детьми дома говорит. Пред мировыми судьями пять дней тому назад говорил. И кого же взялся защищать: не старуху, которая его умоляла, просила, и которую подлец ростовщик ограбил, пятьсот рублей у ней, всё ее достояние,
себе присвоил, а этого же самого ростовщика, Зайдлера какого-то, жида, за то, что пятьдесят рублей обещал ему дать…
Один дом, вероятно,
по своей особенной физиономии, еще издали стал привлекать его внимание, и князь помнил потом, что сказал
себе: «Это, наверно, тот самый дом».
Сверх того, он на редкость хорошо воспитанный человек, так что со мной говорил совершенно как с ровным
себе,
по познаниям и
по понятиям.
Я вынул двугривенный и отдал ему, а крест тут же на
себя надел, — и
по лицу его видно было, как он доволен, что надул глупого барина, и тотчас же отправился свой крест пропивать, уж это без сомнения.
Ведь это самое бывало же, ведь он сам же успевал сказать
себе в ту самую секунду, что эта секунда,
по беспредельному счастию, им вполне ощущаемому, пожалуй, и могла бы стоить всей жизни.
Князь немедленно хотел поворотить назад к
себе, в гостиницу; даже повернулся и пошел; но чрез минуту остановился, обдумал и воротился опять
по прежней дороге.
Многие
по крайней мере изъясняли так свое впечатление, на многих же вид человека в падучей производит решительный и невыносимый ужас, имеющий в
себе даже нечто мистическое.
Впрочем, в день переезда в Павловск, то есть на третий день после припадка, князь уже имел
по наружности вид почти здорового человека, хотя внутренно чувствовал
себя всё еще не оправившимся.
Лебедев старался не пускать его к князю и держать при
себе; обращался он с ним по-приятельски; по-видимому, они уже давно были знакомы.
— Вы точно меня
себе присвоили, что держите под замком, — протестовал князь, —
по крайней мере на даче-то я хочу, чтобы было иначе, и будьте уверены, что буду принимать кого угодно и выходить куда угодно.
В эту минуту из комнат вышла на террасу Вера,
по своему обыкновению, с ребенком на руках. Лебедев, извивавшийся около стульев и решительно не знавший, куда девать
себя, но ужасно не хотевший уйти, вдруг набросился на Веру, замахал на нее руками, гоня прочь с террасы, и даже, забывшись, затопал ногами.
Князь прислушивался к тому, что говорил Радомский… Ему показалось, что он держит
себя прекрасно, скромно, весело, и особенно понравилось, что он с таким совершенным равенством и по-дружески говорит с задиравшим его Колей.
Надо признаться, что ему везло-таки счастье, так что он, уж и не говоря об интересной болезни своей, от которой лечился в Швейцарии (ну можно ли лечиться от идиотизма, представьте
себе это?!!), мог бы доказать
собою верность русской пословицы: «Известному разряду людей — счастье!» Рассудите сами: оставшись еще грудным ребенком
по смерти отца, говорят, поручика, умершего под судом за внезапное исчезновение в картишках всей ротной суммы, а может быть, и за пересыпанную с излишком дачу розог подчиненному (старое-то время помните, господа!), наш барон взят был из милости на воспитание одним из очень богатых русских помещиков.
— Еще две минуты, милый Иван Федорович, если позволишь, — с достоинством обернулась к своему супругу Лизавета Прокофьевна, — мне кажется, он весь в лихорадке и просто бредит; я в этом убеждена
по его глазам; его так оставить нельзя. Лев Николаевич! мог бы он у тебя ночевать, чтоб его в Петербург не тащить сегодня? Cher prince, [Дорогой князь (фр.).] вы скучаете? — с чего-то обратилась она вдруг к князю Щ. — Поди сюда, Александра, поправь
себе волосы, друг мой.
Князь хоть и обвинил
себя во многом,
по обыкновению, и искренно ожидал наказания, но все-таки у него было сначала полное внутреннее убеждение, что Лизавета Прокофьевна не могла на него рассердиться серьезно, а рассердилась больше на
себя самоё.
Настасья Филипповна, как и прежде, очень разборчива, допускает к
себе по выбору.
Она часто берет с
собой кататься одну прелестную девочку, только что шестнадцати лет, дальнюю родственницу Дарьи Алексеевны; эта девочка хорошо поет, — так что
по вечерам их домик обращает на
себя внимание.
— Проповедник Бурдалу, так тот не пощадил бы человека, а вы пощадили человека и рассудили меня по-человечески! В наказание
себе и чтобы показать, что я тронут, не хочу ста пятидесяти рублей, дайте мне только двадцать пять рублей, и довольно! Вот всё, что мне надо,
по крайней мере на две недели. Раньше двух недель за деньгами не приду. Хотел Агашку побаловать, да не стоит она того. О, милый князь, благослови вас господь!
На другой день князь
по одному неотлагаемому делу целое утро пробыл в Петербурге. Возвращаясь в Павловск уже в пятом часу пополудни, он сошелся в воксале железной дороги с Иваном Федоровичем. Тот быстро схватил его за руку, осмотрелся кругом, как бы в испуге, и потащил князя с
собой в вагон первого класса, чтоб ехать вместе. Он сгорал желанием переговорить о чем-то важном.
Наконец генерал имел манеры порядочные, был скромен, умел молчать и в то же время не давать наступать
себе на ногу, — и не
по одному своему генеральству, а и как честный и благородный человек.
По поводу близкой свадьбы Аделаиды заговорили в свете и об Аглае, и при этом Аглая держала
себя везде так прекрасно, так ровно, так умно, так победительно, гордо немножко, но ведь это к ней так идет!
«Стало быть, его принимают здесь по-прежнему», — подумал князь про
себя.
— Я вам, господа, скажу факт, — продолжал он прежним тоном, то есть как будто с необыкновенным увлечением и жаром и в то же время чуть не смеясь, может быть, над своими же собственными словами, — факт, наблюдение и даже открытие которого я имею честь приписывать
себе, и даже одному
себе;
по крайней мере об этом не было еще нигде сказано или написано.
— Не беспокойтесь, князь, — продолжал воспламененный Коля, — не ходите и не тревожьте его, он с дороги заснул; он очень рад; и знаете, князь, по-моему, гораздо лучше, если вы не нынче встретитесь, даже до завтра отложите, а то он опять сконфузится. Он давеча утром говорил, что уже целые полгода не чувствовал
себя так хорошо и в силах; даже кашляет втрое меньше.
— А мне кажется, Николай Ардалионович, что вы его напрасно сюда перевезли, если это тот самый чахоточный мальчик, который тогда заплакал и к
себе звал на похороны, — заметил Евгений Павлович, — он так красноречиво тогда говорил про стену соседнего дома, что ему непременно взгрустнется
по этой стене, будьте уверены.
Евгений Павлович даже отступил на шаг от удивления. Мгновение он удерживался от нестерпимого припадка смеха; но, приглядевшись ближе, он заметил, что князь был как бы не в
себе,
по крайней мере в каком-то особенном состоянии.
Или
по крайней мере быть у
себя дома, на террасе, но так, чтобы никого при этом не было, ни Лебедева, ни детей; броситься на свой диван, уткнуть лицо в подушку и пролежать таким образом день, ночь, еще день.
— Я хоть женщина, а ни за что бы не убежала, — заметила она чуть не обидчиво. — А впрочем, вы надо мной смеетесь и кривляетесь
по вашему обыкновению, чтобы
себе больше интересу придать; скажите: стреляют обыкновенно с двенадцати шагов? Иные и с десяти? Стало быть, это наверно быть убитым или раненым?
Он долго бродил
по темному парку и, наконец, «нашел
себя» расхаживающим
по одной аллее.