Неточные совпадения
— Помилуйте, я ваш вопрос очень ценю и
понимаю. Никакого состояния покамест я не имею и никаких занятий, тоже покамест, а надо бы-с. А деньги теперь у меня были чужие, мне дал Шнейдер, мой профессор, у которого я лечился и учился в Швейцарии, на дорогу, и дал ровно вплоть, так что теперь, например, у меня всего денег несколько копеек осталось.
Дело у меня, правда, есть одно, и я нуждаюсь в совете, но…
— Своего положения? — подсказал Ганя затруднившемуся генералу. — Она
понимает; вы на нее не сердитесь. Я, впрочем, тогда же намылил голову, чтобы в чужие
дела не совались. И, однако, до сих пор всё тем только у нас в доме и держится, что последнего слова еще не сказано, а гроза грянет. Если сегодня скажется последнее слово, стало быть, и все скажется.
Понимаешь, что я относительно моей собственной выгоды, которая тут сидит, уже давно обеспечен; я, так или иначе, а в свою пользу
дело решу.
Мало того, она даже юридически чрезвычайно много
понимала и имела положительное знание, если не света, то о том по крайней мере, как некоторые
дела текут на свете; во-вторых, это был совершенно не тот характер, как прежде, то есть не что-то робкое, пансионски неопределенное, иногда очаровательное по своей оригинальной резвости и наивности, иногда грустное и задумчивое, удивленное, недоверчивое, плачущее и беспокойное.
— Это два шага, — законфузился Коля. — Он теперь там сидит за бутылкой. И чем он там себе кредит приобрел,
понять не могу? Князь, голубчик, пожалуйста, не говорите потом про меня здесь нашим, что я вам записку передал! Тысячу раз клялся этих записок не передавать, да жалко; да вот что, пожалуйста, с ним не церемоньтесь: дайте какую-нибудь мелочь, и
дело с концом.
Коля провел князя недалеко, до Литейной, в одну кафе-биллиардную, в нижнем этаже, вход с улицы. Тут направо, в углу, в отдельной комнатке, как старинный обычный посетитель, расположился Ардалион Александрович, с бутылкой пред собой на столике и в самом
деле с «Indеpendance Belge» в руках. Он ожидал князя; едва завидел, тотчас же отложил газету и начал было горячее и многословное объяснение, в котором, впрочем, князь почти ничего не
понял, потому что генерал был уж почти что готов.
— Да меня для того только и держат, и пускают сюда, — воскликнул раз Фердыщенко, — чтоб я именно говорил в этом духе. Ну возможно ли в самом
деле такого, как я, принимать? Ведь я
понимаю же это. Ну можно ли меня, такого Фердыщенка, с таким утонченным джентльменом, как Афанасий Иванович, рядом посадить? Поневоле остается одно толкование: для того и сажают, что это и вообразить невозможно.
— А вам кто велел
дела не
понимать? Вот и учитесь у умных людей! — отрезала ему чуть не торжествующая Дарья Алексеевна (старинная и верная приятельница и сообщница Тоцкого).
— Сделайте одолжение, растолкуйте мне когда-нибудь на
днях, по соседству. Я ничего не
понимаю в Апокалипсисе.
— Может быть, согласен, только я не помню, — продолжал князь Щ. — Одни над этим сюжетом смеялись, другие провозглашали, что ничего не может быть и выше, но чтоб изобразить «рыцаря бедного», во всяком случае надо было лицо; стали перебирать лица всех знакомых, ни одно не пригодилось, на этом
дело и стало; вот и всё; не
понимаю, почему Николаю Ардалионовичу вздумалось всё это припомнить и вывести? Что смешно было прежде и кстати, то совсем неинтересно теперь.
Это была только слепая ошибка фортуны; они следовали сыну П. На него должны были быть употреблены, а не на меня — порождение фантастической прихоти легкомысленного и забывчивого П. Если б я был вполне благороден, деликатен, справедлив, то я должен бы был отдать его сыну половину всего моего наследства; но так как я прежде всего человек расчетливый и слишком хорошо
понимаю, что это
дело не юридическое, то я половину моих миллионов не дам.
— Теперь надо
дело ясно и твердо постановить, потому что его видимо не
понимают.
Да неужели же, князь, вы почитаете нас до такой уже степени дураками, что мы и сами не
понимаем, до какой степени наше
дело не юридическое, и что если разбирать юридически, то мы и одного целкового с вас не имеем права потребовать по закону?
Я только
понял с первого разу, что в этом Чебарове всё главное
дело и заключается, что, может быть, он-то и подучил вас, господин Бурдовский, воспользовавшись вашею простотой, начать это всё, если говорить откровенно.
Что же касается до его сердца, до его добрых
дел, о, конечно, вы справедливо написали, что я тогда был почти идиотом и ничего не мог
понимать (хотя я по-русски все-таки говорил и мог
понимать), но ведь могу же я оценить всё, что теперь припоминаю…
Но во всяком случае мне всего удивительнее и даже огорчительнее, если только можно так выразиться грамматически, что вы, молодой человек, и того даже не умели
понять, что Лизавета Прокофьевна теперь осталась с вами, потому что вы больны, — если вы только в самом
деле умираете, — так сказать, из сострадания, из-за ваших жалких слов, сударь, и что никакая грязь ни в каком случае не может пристать к ее имени, качествам и значению…
— Благороден, благороден, рыцарски благороден! — подтвердил в умилении Келлер. — Но, знаете, князь, всё только в мечтах и, так сказать, в кураже, на
деле же никогда не выходит! А почему так? И
понять не могу.
— Да в чем же
дело, разъясните ради Христа? Неужели вы не
понимаете, что это прямо до меня касается? Ведь тут чернят Евгения Павловича.
Эх, князь, ты точно как ребенок какой, захотелось игрушки — вынь да положь, а
дела не
понимаешь.
Эта неожиданность произвела эффект в не готовом к тому, или, лучше сказать, в готовом, но не к тому, обществе. Евгений Павлович даже привскочил на своем стуле; Ганя быстро придвинулся к столу; Рогожин тоже, но с какою-то брюзгливою досадой, как бы
понимая, в чем
дело. Случившийся вблизи Лебедев подошел с любопытными глазками и смотрел на пакет, стараясь угадать, в чем
дело.
Я согласен, что иначе, то есть без беспрерывного поядения друг друга, устроить мир было никак невозможно; я даже согласен допустить, что ничего не
понимаю в этом устройстве; но зато вот что я знаю наверно: если уже раз мне дали сознать, что «я есмь», то какое мне
дело до того, что мир устроен с ошибками и что иначе он не может стоять?
— Дома, все, мать, сестры, отец, князь Щ., даже мерзкий ваш Коля! Если прямо не говорят, то так думают. Я им всем в глаза это высказала, и матери, и отцу. Maman была больна целый
день; а на другой
день Александра и папаша сказали мне, что я сама не
понимаю, что вру и какие слова говорю. А я им тут прямо отрезала, что я уже всё
понимаю, все слова, что я уже не маленькая, что я еще два года назад нарочно два романа Поль де Кока прочла, чтобы про всё узнать. Maman, как услышала, чуть в обморок не упала.
Но всего тут ужаснее то, что она и сама, может быть, не знала того, что только мне хочет доказать это, а бежала потому, что ей непременно, внутренно хотелось сделать позорное
дело, чтобы самой себе сказать тут же: «Вот ты сделала новый позор, стало быть, ты низкая тварь!» О, может быть, вы этого не
поймете, Аглая!
Для полнейших сведений мы его самого разбудили, насилу дотолкались; едва
понял, в чем
дело, разинул рот, вид пьяный, выражение лица нелепое и невинное, даже глупое, — не он-с!
— Н-нет… Нину Александровну в это
дело… Боже сохрани! Да и Колю… Я, впрочем, вас еще, может быть, и не
понимаю, Лебедев.
А князь стал, наконец, до того расстроен, что когда, часа два спустя, к нему прибежал посланный от Коли с известием о болезни отца, то в первую минуту он почти не мог
понять, в чем
дело.
Все
понимали, в чем
дело, и все молчали, боясь раздражить мамашу, а она, точно прячась от упрека и возражений, шла впереди всех, не оглядываясь.