Неточные совпадения
— О, почти
не по делу!
То есть, если хотите, и есть одно дело, так только совета спросить, но я, главное,
чтоб отрекомендоваться, потому я князь Мышкин, а генеральша Епанчина тоже последняя из княжон Мышкиных, и, кроме меня с нею, Мышкиных больше и нет.
— Ну, стало быть, и кстати, что я вас
не пригласил и
не приглашаю. Позвольте еще, князь,
чтоб уж разом все разъяснить: так как вот мы сейчас договорились, что насчет родственности между нами и слова
не может быть, — хотя мне, разумеется, весьма было бы лестно, —
то, стало быть…
Иные забегали ко мне потихоньку от всех, по одному, для
того только,
чтоб обнять и поцеловать меня наедине,
не при всех.
Не возьметесь ли вы, князь, передать Аглае Ивановне, сейчас, но только одной Аглае Ивановне, так
то есть,
чтоб никто
не увидал, понимаете?
— Нет? Нет!! — вскричал Рогожин, приходя чуть
не в исступление от радости, — так нет же?! А мне сказали они… Ах! Ну!.. Настасья Филипповна! Они говорят, что вы помолвились с Ганькой! С ним-то? Да разве это можно? (Я им всем говорю!) Да я его всего за сто рублей куплю, дам ему тысячу, ну три,
чтоб отступился, так он накануне свадьбы бежит, а невесту всю мне оставит. Ведь так, Ганька, подлец! Ведь уж взял бы три тысячи! Вот они, вот! С
тем и ехал, чтобы с тебя подписку такую взять; сказал: куплю, — и куплю!
— Ну, еще бы! Вам-то после… А знаете, я терпеть
не могу этих разных мнений. Какой-нибудь сумасшедший, или дурак, или злодей в сумасшедшем виде даст пощечину, и вот уж человек на всю жизнь обесчещен, и смыть
не может иначе как кровью, или
чтоб у него там на коленках прощенья просили. По-моему, это нелепо и деспотизм. На этом Лермонтова драма «Маскарад» основана, и — глупо, по-моему.
То есть, я хочу сказать, ненатурально. Но ведь он ее почти в детстве писал.
— Варька из самолюбия делает, из хвастовства,
чтоб от матери
не отстать; ну, а мамаша действительно… я уважаю. Да, я это уважаю и оправдываю. Даже Ипполит чувствует, а он почти совсем ожесточился. Сначала было смеялся и называл это со стороны мамаши низостью; но теперь начинает иногда чувствовать. Гм! Так вы это называете силой? Я это замечу. Ганя
не знает, а
то бы назвал потворством.
— Нас однажды компания собралась, ну, и подпили это, правда, и вдруг кто-то сделал предложение, чтобы каждый из нас,
не вставая из-за стола, рассказал что-нибудь про себя вслух, но такое, что сам он, по искренней совести, считает самым дурным из всех своих дурных поступков в продолжение всей своей жизни; но с
тем,
чтоб искренно, главное,
чтоб было искренно,
не лгать!
Разве опять про
то же самое воровство рассказать,
чтоб убедить Афанасия Ивановича, что можно украсть, вором
не бывши.
Итак, если он шел теперь,
то, уж конечно,
не за
тем,
чтоб ее видеть.
— Может быть, согласен, только я
не помню, — продолжал князь Щ. — Одни над этим сюжетом смеялись, другие провозглашали, что ничего
не может быть и выше, но
чтоб изобразить «рыцаря бедного», во всяком случае надо было лицо; стали перебирать лица всех знакомых, ни одно
не пригодилось, на этом дело и стало; вот и всё;
не понимаю, почему Николаю Ардалионовичу вздумалось всё это припомнить и вывести? Что смешно было прежде и кстати,
то совсем неинтересно теперь.
Ведь если господин Бурдовский окажется теперь
не «сын Павлищева»,
то ведь в таком случае требование господина Бурдовского выходит прямо мошенническое (
то есть, разумеется, если б он знал истину!), но ведь в том-то и дело, что его обманули, потому-то я и настаиваю,
чтоб его оправдать; потому-то я и говорю, что он достоин сожаления, по своей простоте, и
не может быть без поддержки; иначе ведь он тоже выйдет по этому делу мошенником.
Кроме
того, и самый этот факт тогдашнего отъезда весьма
не замечателен сам по себе,
чтоб о нем помнить, после двадцати с лишком лет, даже знавшим близко Павлищева,
не говоря уже о господине Бурдовском, который тогда и
не родился.
— И правда, — резко решила генеральша, — говори, только потише и
не увлекайся. Разжалобил ты меня… Князь! Ты
не стоил бы,
чтоб я у тебя чай пила, да уж так и быть, остаюсь, хотя ни у кого
не прошу прощенья! Ни у кого! Вздор!.. Впрочем, если я тебя разбранила, князь,
то прости, если, впрочем, хочешь. Я, впрочем, никого
не задерживаю, — обратилась она вдруг с видом необыкновенного гнева к мужу и дочерям, как будто они-то и были в чем-то ужасно пред ней виноваты, — я и одна домой сумею дойти…
Верите ли вы теперь благороднейшему лицу: в
тот самый момент, как я засыпал, искренно полный внутренних и, так сказать, внешних слез (потому что, наконец, я рыдал, я это помню!), пришла мне одна адская мысль: «А что,
не занять ли у него в конце концов, после исповеди-то, денег?» Таким образом, я исповедь приготовил, так сказать, как бы какой-нибудь «фенезерф под слезами», с
тем,
чтоб этими же слезами дорогу смягчить и чтобы вы, разластившись, мне сто пятьдесят рубликов отсчитали.
— Это
не так-с! У нас, князь, полчаса
тому составился уговор, чтобы
не прерывать; чтобы
не хохотать, покамест один говорит;
чтоб ему свободно дали всё выразить, а потом уж пусть и атеисты, если хотят, возражают; мы генерала председателем посадили, вот-с! А
то что же-с? Этак всякого можно сбить, на высокой идее-с, на глубокой идее-с…
Но если это была только проба, из одного отчаяния пред страхом кощунства и оскорбления церковного,
то тогда цифра шесть становится слишком понятною; ибо шесть проб,
чтоб удовлетворить угрызениям совести, слишком достаточно, так как пробы
не могли же быть удачными.
— Ипполит, — сказал князь, — закройте вашу рукопись и отдайте ее мне, а сами ложитесь спать здесь, в моей комнате. Мы поговорим пред сном и завтра; но с
тем,
чтоб уж никогда
не развертывать эти листы. Хотите?
Тут мой доктор настоял,
чтоб я опять присел отдохнуть; он обратился к жене, и
та,
не оставляя своего места, проговорила мне несколько благодарных и приветливых слов.
Я сказал этим бедным людям,
чтоб они постарались
не иметь никаких на меня надежд, что я сам бедный гимназист (я нарочно преувеличил унижение; я давно кончил курс и
не гимназист), и что имени моего нечего им знать, но что я пойду сейчас же на Васильевский остров к моему товарищу Бахмутову, и так как я знаю наверно, что его дядя, действительный статский советник, холостяк и
не имеющий детей, решительно благоговеет пред своим племянником и любит его до страсти, видя в нем последнюю отрасль своей фамилии,
то, «может быть, мой товарищ и сможет сделать что-нибудь для вас и для меня, конечно, у своего дяди…»
Между
тем он продолжал всё сидеть и всё смотрел на меня с
тою же усмешкой. Я злобно повернулся на постели, тоже облокотился на подушку и нарочно решился тоже молчать, хотя бы мы всё время так просидели. Я непременно почему-то хотел,
чтоб он начал первый. Я думаю, так прошло минут с двадцать. Вдруг мне представилась мысль: что, если это
не Рогожин, а только видение?
Я положил умереть в Павловске, на восходе солнца и сойдя в парк, чтобы
не обеспокоить никого на даче. Мое «Объяснение» достаточно объяснит всё дело полиции. Охотники до психологии и
те, кому надо, могут вывести из него всё, что им будет угодно. Я бы
не желал, однако ж,
чтоб эта рукопись предана была гласности. Прошу князя сохранить экземпляр у себя и сообщить другой экземпляр Аглае Ивановне Епанчиной. Такова моя воля. Завещаю мой скелет в Медицинскую академию для научной пользы.
— Если вы действительно хотели застрелиться, Терентьев, — засмеялся Евгений Павлович, —
то уж я бы, после таких комплиментов, на вашем месте нарочно бы
не застрелился,
чтоб их подразнить.
— Ни-ни. Вы слишком добры, что еще заботитесь. Я слыхивал об этом, но никогда
не видывал в натуре, как человек нарочно застреливается из-за
того,
чтоб его похвалили, или со злости, что его
не хвалят за это. Главное, этой откровенности слабосилия
не поверил бы! А вы все-таки прогоните его завтра.
— Непременно принесите, и нечего спрашивать. Ему, наверно, это будет очень приятно, потому что он, может быть, с
тою целью и стрелял в себя,
чтоб я исповедь потом прочла. Пожалуйста, прошу вас
не смеяться над моими словами, Лев Николаич, потому что это очень может так быть.
Она спрашивала быстро, говорила скоро, но как будто иногда сбивалась и часто
не договаривала; поминутно торопилась о чем-то предупреждать; вообще она была в необыкновенной тревоге и хоть смотрела очень храбро и с каким-то вызовом, но, может быть, немного и трусила. На ней было самое буднишнее, простое платье, которое очень к ней шло. Она часто вздрагивала, краснела и сидела на краю скамейки. Подтверждение князя, что Ипполит застрелился для
того,
чтоб она прочла его исповедь, очень ее удивило.
— Ну, хорошо, хорошо, — перебила вдруг она, но совершенно
не тем уже тоном, а в совершенном раскаянии и чуть ли
не в испуге, даже наклонилась к нему, стараясь всё еще
не глядеть на него прямо, хотела было тронуть его за плечо,
чтоб еще убедительнее попросить
не сердиться, — хорошо, — прибавила она, ужасно застыдившись, — я чувствую, что я очень глупое выражение употребила.
А может быть, сестры Аглаи и намеренно в чем-нибудь проболтались,
чтоб и самим что-нибудь узнать от Варвары Ардалионовны; могло быть, наконец, и
то, что и они
не хотели отказать себе в женском удовольствии немного подразнить подругу, хотя бы и детства:
не могли же они
не усмотреть во столько времени хоть маленького краешка ее намерений.
— Если так, ангел мой,
то ведь, как хочешь, воля твоя, он там ждет один;
не намекнуть ли ему, деликатно,
чтоб он уходил?
— Вы
не поверите, — заключил он, — до какой степени они все там раздражительны, мелочны, эгоистичны, тщеславны, ординарны; верите ли, что они взяли меня
не иначе как с
тем условием,
чтоб я как можно скорее помер, и вот, все в бешенстве, что я
не помираю, и что мне, напротив, легче. Комедия! Бьюсь об заклад, что вы мне
не верите?
— Я даже иногда думаю опять к вам переселиться, — небрежно прибавил Ипполит. — Так вы, однако,
не считаете их способными принять человека с
тем,
чтоб он непременно и как можно скорее помер?
— Оставим до времени; к
тому же ведь нельзя и без благородства, с вашей-то стороны. Да, князь, вам нужно самому пальцем пощупать,
чтоб опять
не поверить, ха-ха! А очень вы меня презираете теперь, как вы думаете?
Князь пробормотал ему что-то, но
тот не ответил, и еще долго,
не отвечая, отмахивался только рукой,
чтоб его покамест
не беспокоили.
— Я
не от вас ухожу, — продолжал он с беспрерывною одышкой и перхотой, — я, напротив, нашел нужным к вам прийти, и за делом… без чего
не стал бы беспокоить. Я туда ухожу, и в этот раз, кажется, серьезно. Капут! Я
не для сострадания, поверьте… я уж и лег сегодня, с десяти часов,
чтоб уж совсем
не вставать до самого
того времени, да вот раздумал и встал еще раз, чтобы к вам идти… стало быть, надо.
Но только это и успел выговорить, онемев под ужасным взглядом Аглаи. В этом взгляде выразилось столько страдания и в
то же время бесконечной ненависти, что он всплеснул руками, вскрикнул и бросился к ней, но уже было поздно! Она
не перенесла даже и мгновения его колебания, закрыла руками лицо, вскрикнула: «Ах, боже мой!» — и бросилась вон из комнаты, за ней Рогожин,
чтоб отомкнуть ей задвижку у дверей на улицу.
Мы крепко подозреваем, например, что, уполномочив Лебедева и прочих принять на себя все хлопоты, князь чуть ли
не забыл в
тот же самый день, что у него есть и церемониймейстер, и шафера, и свадьба, и что если он и распорядился поскорее, передав другим хлопоты,
то единственно для
того,
чтоб уж самому и
не думать об этом и даже, может быть, поскорее забыть об этом.
Лебедев
не уныл и тут, и однажды привел к князю даже доктора, тоже почтенного старичка, дачника, с Анной на шее, единственно для
того,
чтоб осмотреть, так сказать, самую местность, ознакомиться с князем и покамест
не официально, но, так сказать, дружески сообщить о нем свое заключение.
Так он думал, и мысль эта казалась ему почему-то совершенно возможною. Он ни за что бы
не дал себе отчета, если бы стал углубляться в свою мысль: «Почему, например, он так вдруг понадобится Рогожину и почему даже быть
того не может,
чтоб они наконец
не сошлись?» Но мысль была тяжелая: «Если ему хорошо,
то он
не придет, — продолжал думать князь, — он скорее придет, если ему нехорошо; а ему ведь наверно нехорошо…»
— Так я и порешил,
чтоб ни за что, парень, и никому
не отдавать! Ночью проночуем тихо. Я сегодня только на час один и из дому вышел, поутру, а
то всё при ней был. Да потом повечеру за тобой пошел. Боюсь вот тоже еще что душно, и дух пойдет. Слышишь ты дух или нет?