Неточные совпадения
Слушая его, черномазый несколько
раз усмехался; особенно засмеялся он, когда на вопрос: «что же, вылечили?» — белокурый отвечал, что «нет,
не вылечили».
Он был как-то рассеян, что-то очень рассеян, чуть ли
не встревожен, даже становился как-то странен: иной
раз слушал и
не слушал, глядел и
не глядел, смеялся и подчас сам
не знал и
не понимал, чему смеялся.
— Да, тех, тех самых, — быстро и с невежливым нетерпением перебил его черномазый, который вовсе, впрочем, и
не обращался ни
разу к угреватому чиновнику, а с самого начала говорил только одному князю.
— А ты откуда узнал, что он два с половиной миллиона чистого капиталу оставил? — перебил черномазый,
не удостоивая и в этот
раз взглянуть на чиновника. — Ишь ведь! (мигнул он на него князю) и что только им от этого толку, что они прихвостнями тотчас же лезут? А это правда, что вот родитель мой помер, а я из Пскова через месяц чуть
не без сапог домой еду. Ни брат подлец, ни мать ни денег, ни уведомления, — ничего
не прислали! Как собаке! В горячке в Пскове весь месяц пролежал.
— Тьфу тебя! — сплюнул черномазый. — Пять недель назад я, вот как и вы, — обратился он к князю, — с одним узелком от родителя во Псков убег к тетке; да в горячке там и слег, а он без меня и помре. Кондрашка пришиб. Вечная память покойнику, а чуть меня тогда до смерти
не убил! Верите ли, князь, вот ей-богу!
Не убеги я тогда, как
раз бы убил.
Лакей, видимо,
не мог примириться с мыслью впустить такого посетителя и еще
раз решился спросить его.
— Ну как я об вас об таком доложу? — пробормотал почти невольно камердинер. — Первое то, что вам здесь и находиться
не следует, а в приемной сидеть, потому вы сами на линии посетителя, иначе гость, и с меня спросится… Да вы что же, у нас жить, что ли, намерены? — прибавил он, еще
раз накосившись на узелок князя, очевидно
не дававший ему покоя.
Я
раз обращался к генеральше из-за границы с письмом, но она мне
не ответила.
А тут, всю эту последнюю надежду, с которою умирать в десять
раз легче, отнимают наверно; тут приговор, и в том, что наверно
не избегнешь, вся ужасная-то мука и сидит, и сильнее этой муки нет на свете.
— Ну, стало быть, и кстати, что я вас
не пригласил и
не приглашаю. Позвольте еще, князь, чтоб уж
разом все разъяснить: так как вот мы сейчас договорились, что насчет родственности между нами и слова
не может быть, — хотя мне, разумеется, весьма было бы лестно, — то, стало быть…
Генерал вышел, и князь так и
не успел рассказать о своем деле, о котором начинал было чуть ли
не в четвертый
раз.
Да и предоставленные вполне своей воле и своим решениям невесты натурально принуждены же будут, наконец, взяться сами за ум, и тогда дело загорится, потому что возьмутся за дело охотой, отложив капризы и излишнюю разборчивость; родителям оставалось бы только неусыпнее и как можно неприметнее наблюдать, чтобы
не произошло какого-нибудь странного выбора или неестественного уклонения, а затем, улучив надлежащий момент,
разом помочь всеми силами и направить дело всеми влияниями.
Положение Афанасия Ивановича было неутешительное; всего хуже было то, что он, струсив
раз, уже никак потом
не мог успокоиться.
Афанасий Иванович рискнул было на очень хитрое средство, чтобы разбить свои цепи: неприметно и искусно он стал соблазнять ее, чрез ловкую помощь, разными идеальнейшими соблазнами; но олицетворенные идеалы: князья, гусары, секретари посольств, поэты, романисты, социалисты даже — ничто
не произвело никакого впечатления на Настасью Филипповну, как будто у ней вместо сердца был камень, а чувства иссохли и вымерли
раз навсегда.
Повторив еще
раз, что ему труднее других говорить, он заключил, что
не может отказаться от надежды, что Настасья Филипповна
не ответит ему презрением, если он выразит свое искреннее желание обеспечить ее участь в будущем и предложит ей сумму в семьдесят пять тысяч рублей.
Афанасий Иванович говорил долго и красноречиво, присовокупив, так сказать мимоходом, очень любопытное сведение, что об этих семидесяти пяти тысячах он заикнулся теперь в первый
раз и что о них
не знал даже и сам Иван Федорович, который вот тут сидит; одним словом,
не знает никто.
Под конец она даже так разгорячилась и раздражилась, излагая всё это (что, впрочем, было так естественно), что генерал Епанчин был очень доволен и считал дело оконченным; но
раз напуганный Тоцкий и теперь
не совсем поверил, и долго боялся, нет ли и тут змеи под цветами.
Генеральша была ревнива к своему происхождению. Каково же ей было, прямо и без приготовления, услышать, что этот последний в роде князь Мышкин, о котором она уже что-то слышала,
не больше как жалкий идиот и почти что нищий, и принимает подаяние на бедность. Генерал именно бил на эффект, чтобы
разом заинтересовать, отвлечь все как-нибудь в другую сторону.
—
Не понимаю. Мне всегда тяжело и беспокойно смотреть на такую природу в первый
раз; и хорошо, и беспокойно; впрочем, все это еще в болезни было.
Я уже
не отнимал, потому что для нее это было счастьем; она все время, как я сидел, дрожала и плакала; правда, несколько
раз она принималась было говорить, но ее трудно было и понять.
Пастор в церкви уже
не срамил мертвую, да и на похоронах очень мало было, так, только из любопытства, зашли некоторые; но когда надо было нести гроб, то дети бросились все
разом, чтобы самим нести.
Он смутился и
не договорил; он на что-то решался и как бы боролся сам с собой. Князь ожидал молча. Ганя еще
раз испытующим, пристальным взглядом оглядел его.
Ганя,
раз начав ругаться и
не встречая отпора, мало-помалу потерял всякую сдержанность, как это всегда водится с иными людьми. Еще немного, и он, может быть, стал бы плеваться, до того уж он был взбешен. Но именно чрез это бешенство он и ослеп; иначе он давно бы обратил внимание на то, что этот «идиот», которого он так третирует, что-то уж слишком скоро и тонко умеет иногда все понять и чрезвычайно удовлетворительно передать. Но вдруг произошло нечто неожиданное.
Мне это очень
не хочется, особенно так, вдруг, как вы, с первого
раза; и так как мы теперь стоим на перекрестке, то
не лучше ли нам разойтись: вы пойдете направо к себе, а я налево.
В дверях ему удалось как бы поправиться, натолкнувшись на одного входившего господина; пропустив этого нового и незнакомого князю гостя в комнату, он несколько
раз предупредительно подмигнул на него сзади и таким образом все-таки ушел
не без апломба.
Уж одно то, что Настасья Филипповна жаловала в первый
раз; до сих пор она держала себя до того надменно, что в разговорах с Ганей даже и желания
не выражала познакомиться с его родными, а в самое последнее время даже и
не упоминала о них совсем, точно их и
не было на свете.
В прихожей стало вдруг чрезвычайно шумно и людно; из гостиной казалось, что со двора вошло несколько человек и все еще продолжают входить. Несколько голосов говорило и вскрикивало
разом; говорили и вскрикивали и на лестнице, на которую дверь из прихожей, как слышно было,
не затворялась. Визит оказывался чрезвычайно странный. Все переглянулись; Ганя бросился в залу, но и в залу уже вошло несколько человек.
Несколько мгновений они простояли так друг против друга, лицом к лицу. Ганя всё еще держал ее руку в своей руке. Варя дернула
раз, другой, изо всей силы, но
не выдержала и вдруг, вне себя, плюнула брату в лицо.
— Я ведь и в самом деле
не такая, он угадал, — прошептала она быстро, горячо, вся вдруг вспыхнув и закрасневшись, и, повернувшись, вышла на этот
раз так быстро, что никто и сообразить
не успел, зачем это она возвращалась. Видели только, что она пошептала что-то Нине Александровне и, кажется, руку ее поцеловала. Но Варя видела и слышала всё и с удивлением проводила ее глазами.
— Слава богу, увела и уложила маменьку, и ничего
не возобновлялось. Ганя сконфужен и очень задумчив. Да и есть о чем. Каков урок!.. Я поблагодарить вас еще
раз пришла и спросить, князь: вы до сих пор
не знавали Настасью Филипповну?
— Это два шага, — законфузился Коля. — Он теперь там сидит за бутылкой. И чем он там себе кредит приобрел, понять
не могу? Князь, голубчик, пожалуйста,
не говорите потом про меня здесь нашим, что я вам записку передал! Тысячу
раз клялся этих записок
не передавать, да жалко; да вот что, пожалуйста, с ним
не церемоньтесь: дайте какую-нибудь мелочь, и дело с концом.
Настасья Филипповна от роскоши
не отказывалась, даже любила ее, но — и это казалось чрезвычайно странным — никак
не поддавалась ей, точно всегда могла и без нее обойтись; даже старалась несколько
раз заявить о том, что неприятно поражало Тоцкого.
— Но позвольте, господин Фердыщенко, разве возможно устроить из этого пети-жё? — продолжал, тревожась всё более и более, Тоцкий. — Уверяю вас, что такие вещи никогда
не удаются; вы же сами говорите, что это
не удалось уже
раз.
— Как
не удалось! Я рассказал же прошедший
раз, как три целковых украл, так-таки взял да и рассказал!
Князь, позвольте вас спросить, как вы думаете, мне вот всё кажется, что на свете гораздо больше воров, чем неворов, и что нет даже такого самого честного человека, который бы хоть
раз в жизни чего-нибудь
не украл.
Другой
раз наверное
не повторил бы; этому верьте, или нет, как угодно, я
не интересуюсь.
Так что, повторяю, мне даже странно, тем более что если я и виновен, то ведь
не совершенно же: зачем же ей как
раз в это время вздумалось помирать?
Настасья Филипповна во всё время его рассказа пристально рассматривала кружевцо оборки на своем рукаве и щипала ее двумя пальцами левой руки, так что ни
разу не успела и взглянуть на рассказчика.
Деликатно,
не вступая в явный спор, но ужасно хвастаясь, он несколько
раз уже намекнул о преимуществах английского бокса, одним словом, оказался чистейшим западником.
А тут приедет вот этот: месяца по два гостил в году, опозорит, разобидит, распалит, развратит, уедет, — так тысячу
раз в пруд хотела кинуться, да подла была, души
не хватало, ну, а теперь…
— Ганя,
не ломайся, в последний
раз говорю!
У подъезда, от которого только что откатили тройки, генерал разглядел, что князь схватил первого извозчика и крикнул ему «в Екатерингоф, вслед за тройками». Затем подкатил генеральский серенький рысачок и увлек генерала домой, с новыми надеждами и расчетами, и с давешним жемчугом, который генерал все-таки
не забыл взять с собой. Между расчетами мелькнул ему
раза два и соблазнительный образ Настасьи Филипповны; генерал вздохнул...
Это были девицы гордые, высокомерные и даже между собой иногда стыдливые; а впрочем, понимавшие друг друга
не только с первого слова, но с первого даже взгляда, так что и говорить много иной
раз было бы незачем.
В доме генерала Епанчина он тоже
не появлялся ни
разу, так что и к генералу стал ходить другой чиновник.
Кроме того, еще
раз ясно обнаружилось то необыкновенное впечатление и тот уже
не в меру большой интерес, который возбудил и оставил по себе князь в доме Епанчиных.
Раза два он жестоко, впрочем, поссорился с Лизаветой Прокофьевной, объявил ей, что она деспотка и что нога его
не будет в ее доме.
Один
раз, — это было на Святой, — улучив минуту наедине, Коля подал Аглае письмо, сказав только, что велено передать ей одной, Аглая грозно оглядела «самонадеянного мальчишку», но Коля
не стал ждать и вышел.
Но всегда обидчивый «мальчишка»
не обратил на этот
раз ни малейшего внимания на пренебрежение: весьма коротко и довольно сухо объяснил он Аглае, что хотя он и сообщил князю на всякий случай свой постоянный адрес пред самым выездом князя из Петербурга и при этом предложил свои услуги, но что это первая комиссия, которую он получил от него, и первая его записка к нему, а в доказательство слов своих представил и письмо, полученное собственно им самим.
— Изложение дела. Я его племянник, это он
не солгал, хоть и всё лжет. Я курса
не кончил, но кончить хочу и на своем настою, потому что у меня есть характер. А покамест, чтобы существовать, место одно беру в двадцать пять рублей на железной дороге. Сознаюсь, кроме того, что он мне
раза два-три уже помог. У меня было двадцать рублей, и я их проиграл. Ну, верите ли, князь, я был так подл, так низок, что я их проиграл!
За мошенников в суде стоит, а сам ночью
раза по три молиться встает, вот здесь в зале, на коленях, лбом и стучит по получасу, и за кого-кого
не молится, чего-чего
не причитает, спьяна-то?