Неточные совпадения
Билеты-то я продал, деньги взял, а к Андреевым в контору
не заходил, а
пошел, никуда
не глядя, в английский магазин, да на все пару подвесок и выбрал, по одному бриллиантику в каждой, эдак почти как по ореху будут, четыреста рублей должен остался, имя сказал, поверили.
Да если и
пошел, так потому, что думал: «Всё равно, живой
не вернусь!» А обиднее всего мне то показалось, что этот бестия Залёжев всё на себя присвоил.
— Да вот сидел бы там, так вам бы всего и
не объяснил, — весело засмеялся князь, — а, стало быть, вы все еще беспокоились бы, глядя на мой плащ и узелок. А теперь вам, может, и секретаря ждать нечего, а
пойти бы и доложить самим.
— Я посетителя такого, как вы, без секретаря доложить
не могу, а к тому же и сами, особливо давеча, заказали их
не тревожить ни для кого, пока там полковник, а Гаврила Ардалионыч без доклада
идет.
Ну, вот, это простой, обыкновенный и чистейший английский шрифт: дальше уж изящество
не может
идти, тут все прелесть, бисер, жемчуг; это законченно; но вот и вариация, и опять французская, я ее у одного французского путешествующего комми заимствовал: тот же английский шрифт, но черная; линия капельку почернее и потолще, чем в английском, ан — пропорция света и нарушена; и заметьте тоже: овал изменен, капельку круглее и вдобавок позволен росчерк, а росчерк — это наиопаснейшая вещь!
Правда, характер весьма часто
не слушался и
не подчинялся решениям благоразумия; Лизавета Прокофьевна становилась с каждым годом всё капризнее и нетерпеливее, стала даже какая-то чудачка, но так как под рукой все-таки оставался весьма покорный и приученный муж, то излишнее и накопившееся изливалось обыкновенно на его голову, а затем гармония в семействе восстановлялась опять, и всё
шло как
не надо лучше.
И однако же, дело продолжало
идти все еще ощупью. Взаимно и дружески, между Тоцким и генералом положено было до времени избегать всякого формального и безвозвратного шага. Даже родители всё еще
не начинали говорить с дочерьми совершенно открыто; начинался как будто и диссонанс: генеральша Епанчина, мать семейства, становилась почему-то недовольною, а это было очень важно. Тут было одно мешавшее всему обстоятельство, один мудреный и хлопотливый случай, из-за которого все дело могло расстроиться безвозвратно.
Кончилось тем, что про Настасью Филипповну установилась странная
слава: о красоте ее знали все, но и только; никто
не мог ничем похвалиться, никто
не мог ничего рассказать.
Вот почему ему ужасно
не хотелось в то утро, с которого мы начали рассказ,
идти завтракать в недра семейства.
Я слыхал даже, что ее хотели присудить к наказанию, но,
слава богу, прошло так; зато уж дети ей проходу
не стали давать, дразнили пуще прежнего, грязью кидались; гонят ее, она бежит от них с своею слабою грудью, задохнется, они за ней, кричат, бранятся.
Я сидел в вагоне и думал: «Теперь я к людям
иду; я, может быть, ничего
не знаю, но наступила новая жизнь».
— О, я
не прочту, — совершенно просто отвечал князь, взял портрет и
пошел из кабинета.
Князь
шел, задумавшись; его неприятно поразило поручение, неприятно поразила и мысль о записке Гани к Аглае. Но
не доходя двух комнат до гостиной, он вдруг остановился, как будто вспомнил о чем, осмотрелся кругом, подошел к окну, ближе к свету, и стал глядеть на портрет Настасьи Филипповны.
Он кривился, бледнел, пенился; он грозил кулаком. Так
шли они несколько шагов. Князя он
не церемонился нимало, точно был один в своей комнате, потому что в высшей степени считал его за ничто. Но вдруг он что-то сообразил и опомнился.
Мне это очень
не хочется, особенно так, вдруг, как вы, с первого раза; и так как мы теперь стоим на перекрестке, то
не лучше ли нам разойтись: вы
пойдете направо к себе, а я налево.
— Тебя еще сечь можно, Коля, до того ты еще глуп. За всем, что потребуется, можете обращаться к Матрене; обедают в половине пятого. Можете обедать вместе с нами, можете и у себя в комнате, как вам угодно.
Пойдем, Коля,
не мешай им.
— А, опять она! — вскричал Ганя, насмешливо и ненавистно смотря на сестру. — Маменька! клянусь вам в том опять, в чем уже вам давал слово: никто и никогда
не осмелится вам манкировать, пока я тут, пока я жив. О ком бы ни
шла речь, а я настою на полнейшем к вам уважении, кто бы ни перешел чрез наш порог…
Князь хотел было что-то сказать, но до того потерялся, что ничего
не выговорил и с шубой, которую поднял с полу,
пошел в гостиную.
Настасья Филипповна удивилась, усмехнулась, но как будто что-то пряча под свою улыбку, несколько смешавшись, взглянула на Ганю и
пошла из гостиной. Но,
не дойдя еще до прихожей, вдруг воротилась, быстро подошла к Нине Александровне, взяла ее руку и поднесла ее к губам своим.
—
Слава богу, увела и уложила маменьку, и ничего
не возобновлялось. Ганя сконфужен и очень задумчив. Да и есть о чем. Каков урок!.. Я поблагодарить вас еще раз пришла и спросить, князь: вы до сих пор
не знавали Настасью Филипповну?
— В том, что Настасья Филипповна непременно
пойдет за вас и что всё это уже кончено, а во-вторых, если бы даже и вышла, что семьдесят пять тысяч вам так и достанутся прямо в карман. Впрочем, я, конечно, тут многого
не знаю.
Я, князь,
не по расчету в этот мрак
иду, — продолжал он, проговариваясь, как уязвленный в своем самолюбии молодой человек, — по расчету я бы ошибся наверно, потому и головой, и характером еще
не крепок.
— Ничего, ничего я
не забыл,
идем! Сюда, на эту великолепную лестницу. Удивляюсь, как нет швейцара, но… праздник, и швейцар отлучился. Еще
не прогнали этого пьяницу. Этот Соколович всем счастьем своей жизни и службы обязан мне, одному мне и никому иначе, но… вот мы и здесь.
Князь и Коля тотчас же вышли. Увы! Князю
не на что было взять и извозчика, надо было
идти пешком.
Э, ничего!» И действительно, это еще
не очень пугало; но вопрос: «Что же он там сделает и зачем
идет?» — на этот вопрос он решительно
не находил успокоительного ответа.
Но Настасья Филипповна встала,
не слушая, и
пошла сама встретить князя.
И
не перебей я у него этот букет, кто знает, жил бы человек до сих пор, был бы счастлив, имел бы успехи, и в голову б
не пришло ему под турку
идти.
Компания Рогожина была почти в том же самом составе, как и давеча утром; прибавился только какой-то беспутный старичишка, в свое время бывший редактором какой-то забулдыжной обличительной газетки и про которого
шел анекдот, что он заложил и пропил свои вставные на золоте зубы, и один отставной подпоручик, решительный соперник и конкурент, по ремеслу и по назначению, утрешнему господину с кулаками и совершенно никому из рогожинцев
не известный, но подобранный на улице, на солнечной стороне Невского проспекта, где он останавливал прохожих и слогом Марлинского просил вспоможения, под коварным предлогом, что он сам «по пятнадцати целковых давал в свое время просителям».
Но другие, и преимущественно кулачный господин, хотя и
не вслух, но в сердце своем, относились к Настасье Филипповне с глубочайшим презрением, и даже с ненавистью, и
шли к ней как на осаду.
Вы завтра же в прачки бы
пошли, а
не остались бы с Рогожиным.
Ганя с силой оттолкнул Фердыщенка, повернулся и
пошел к дверям; но,
не сделав и двух шагов, зашатался и грохнулся об пол.
— А
не пошел-таки, выдержал!
— На улицу
пойду, Катя, ты слышала, там мне и место, а
не то в прачки! Довольно с Афанасием Ивановичем! Кланяйтесь ему от меня, а меня
не поминайте лихом…
Но что хуже всего, так это то, что я знал про него, что он мерзавец, негодяй и воришка, и все-таки сел с ним играть, и что, доигрывая последний рубль (мы в палки играли), я про себя думал: проиграю, к дяде Лукьяну
пойду, поклонюсь,
не откажет.
— Коля здесь ночевал, но наутро
пошел своего генерала разыскивать, которого вы из «отделения», князь, бог знает для чего, выкупили. Генерал еще вчера обещал сюда же ночевать пожаловать, да
не пожаловал. Вероятнее всего в гостинице «Весы», тут очень недалеко, заночевал. Коля, стало быть, там, или в Павловске, у Епанчиных. У него деньги были, он еще вчера хотел ехать. Итак, стало быть, в «Весах» или в Павловске.
Когда в Москве твоя свадьба
шла, я тебе
не мешал, ты знаешь.
А я вот как в спальню
пойду, так дверь и
не запру за собой; вот как я тебя боюсь!
Через час выходит ко мне такая сумрачная: «Я, говорит,
пойду за тебя, Парфен Семенович, и
не потому что боюсь тебя, а всё равно погибать-то.
— В воду или под нож! — проговорил тот наконец. — Хе! Да потому-то и
идет за меня, что наверно за мной нож ожидает! Да неужто уж ты и впрямь, князь, до сих пор
не спохватился, в чем тут всё дело?
Рогожин вдруг бросил картину и
пошел прежнею дорогой вперед. Конечно, рассеянность и особое, странно-раздражительное настроение, так внезапно обнаружившееся в Рогожине, могло бы, пожалуй, объяснить эту порывчатость; но все-таки как-то чудно стало князю, что так вдруг прервался разговор, который
не им же и начат, и что Рогожин даже и
не ответил ему.
— Да ничего, так. Я и прежде хотел спросить. Многие ведь ноне
не веруют. А что, правда (ты за границей-то жил), — мне вот один с пьяных глаз говорил, что у нас, по России, больше, чем во всех землях таких, что в бога
не веруют? «Нам, говорит, в этом легче, чем им, потому что мы дальше их
пошли…»
Молча взял наконец Рогожин руку князя и некоторое время стоял, как бы
не решаясь на что-то; наконец вдруг потянул его за собой, проговорив едва слышным голосом: «
Пойдем».
Иногда с большим любопытством начинал всматриваться в прохожих; но чаще всего
не замечал ни прохожих, ни где именно он
идет.
Уверившись, что он
не ошибся (в чем, впрочем, он и до поверки был совершенно уверен), он бросил лавку и поскорее
пошел от нее.
Итак, если он
шел теперь, то, уж конечно,
не за тем, чтоб ее видеть.
Но для него уж слишком было довольно того, что он
пошел и знал куда
идет: минуту спустя он опять уже
шел, почти
не замечая своей дороги.
Да, он уже и был на Петербургской, он был близко от дома; ведь
не с прежнею же целью теперь он
идет туда, ведь
не с «особенною же идеей»!
И — он так давно
не видалее, ему надо ее увидеть, и… да, он желал бы теперь встретить Рогожина, он бы взял его за руку, и они бы
пошли вместе…
Этот демон шепнул ему в Летнем саду, когда он сидел, забывшись, под липой, что если Рогожину так надо было следить за ним с самого утра и ловить его на каждом шагу, то, узнав, что он
не поедет в Павловск (что уже, конечно, было роковым для Рогожина сведением), Рогожин непременно
пойдет туда, к тому дому, на Петербургской, и будет непременно сторожить там его, князя, давшего ему еще утром честное слово, что «
не увидит ее», и что «
не затем он в Петербург приехал».
Но те же самые предосторожности, как относительно князя, Лебедев стал соблюдать и относительно своего семейства с самого переезда на дачу: под предлогом, чтобы
не беспокоить князя, он
не пускал к нему никого, топал ногами, бросался и гонялся за своими дочерьми,
не исключая и Веры с ребенком, при первом подозрении, что они
идут на террасу, где находился князь, несмотря на все просьбы князя
не отгонять никого.