Неточные совпадения
— То, стало быть,
вставать и уходить? — приподнялся князь, как-то даже весело рассмеявшись, несмотря на всю видимую затруднительность своих обстоятельств. — И вот, ей-богу же, генерал, хоть я ровно ничего
не знаю практически ни в здешних обычаях, ни вообще как здесь люди живут, но так я и думал, что у нас непременно именно это и выйдет, как теперь вышло. Что ж, может быть, оно так и надо… Да и тогда мне тоже на письмо
не ответили… Ну, прощайте и извините, что обеспокоил.
Эта сухая материя особенно понравилась генеральше, которой почти никогда
не удавалось говорить о своей родословной, при всем желании, так что она
встала из-за стола в возбужденном состоянии духа.
— Ничему
не могу научить, — смеялся и князь, — я все почти время за границей прожил в этой швейцарской деревне; редко выезжал куда-нибудь недалеко; чему же я вас научу? Сначала мне было только нескучно; я стал скоро выздоравливать; потом мне каждый день становился дорог, и чем дальше, тем дороже, так что я стал это замечать. Ложился спать я очень довольный, а
вставал еще счастливее. А почему это все — довольно трудно рассказать.
— Из упрямства! — вскричал Ганя. — Из упрямства и замуж
не выходишь! Что на меня фыркаешь? Мне ведь наплевать, Варвара Ардалионовна; угодно — хоть сейчас исполняйте ваше намерение. Надоели вы мне уж очень. Как! Вы решаетесь наконец нас оставить, князь! — закричал он князю, увидав, что тот
встает с места.
Сцена выходила чрезвычайно безобразная, но Настасья Филипповна продолжала смеяться и
не уходила, точно и в самом деле с намерением протягивала ее. Нина Александровна и Варя тоже
встали с своих мест и испуганно, молча, ждали, до чего это дойдет; глаза Вари сверкали, и на Нину Александровну всё это подействовало болезненно; она дрожала и, казалось, тотчас упадет в обморок.
Наконец, князь
встал и сказал, что ждать больше
не может.
Но Настасья Филипповна
встала,
не слушая, и пошла сама встретить князя.
— Настасья Филипповна! Настасья Филипповна! — послышалось со всех сторон. Все заволновались, все
встали с мест; все окружили ее, все с беспокойством слушали эти порывистые, лихорадочные, исступленные слова; все ощущали какой-то беспорядок, никто
не мог добиться толку, никто
не мог ничего понять. В это мгновение раздался вдруг звонкий, сильный удар колокольчика, точь-в-точь как давеча в Ганечкину квартиру.
Рогожин уселся тоже на показанный ему стул, но сидел недолго; он скоро
встал и уже больше
не садился.
За мошенников в суде стоит, а сам ночью раза по три молиться
встает, вот здесь в зале, на коленях, лбом и стучит по получасу, и за кого-кого
не молится, чего-чего
не причитает, спьяна-то?
— «А о чем же ты теперь думаешь?» — «А вот
встанешь с места, пройдешь мимо, а я на тебя гляжу и за тобою слежу; прошумит твое платье, а у меня сердце падает, а выйдешь из комнаты, я о каждом твоем словечке вспоминаю, и каким голосом и что сказала; а ночь всю эту ни о чем и
не думал, всё слушал, как ты во сне дышала, да как раза два шевельнулась…» — «Да ты, — засмеялась она, — пожалуй, и о том, что меня избил,
не думаешь и
не помнишь?» — «Может, говорю, и думаю,
не знаю».
Когда у Аглаи сорвалось невзначай за обедом, что maman сердится, потому что князь
не едет, на что генерал тотчас же заметил, что «ведь он в этом
не виноват», — Лизавета Прокофьевна
встала и во гневе вышла из-за стола.
— И вот, видишь, до чего ты теперь дошел! — подхватила генеральша. — Значит, все-таки
не пропил своих благородных чувств, когда так подействовало! А жену измучил. Чем бы детей руководить, а ты в долговом сидишь. Ступай, батюшка, отсюда, зайди куда-нибудь,
встань за дверь в уголок и поплачь, вспомни свою прежнюю невинность, авось бог простит. Поди-ка, поди, я тебе серьезно говорю. Ничего нет лучше для исправления, как прежнее с раскаянием вспомнить.
— Во-первых, я вам
не «милостивый государь», а во-вторых, я вам никакого объяснения давать
не намерен, — резко ответил ужасно разгорячившийся Иван Федорович,
встал с места и,
не говоря ни слова, отошел к выходу с террасы и стал на верхней ступеньке, спиной к публике, — в величайшем негодовании на Лизавету Прокофьевну, даже и теперь
не думавшую трогаться с своего места.
Лебедев, чуть
не доведший некоторых из слушателей до настоящего негодования (надо заметить, что бутылки всё время
не переставали откупориваться), неожиданным заключением своей речи насчет закусочки примирил с собой тотчас же всех противников. Сам он называл такое заключение «ловким, адвокатским оборотом дела». Веселый смех поднялся опять, гости оживились; все
встали из-за стола, чтобы расправить члены и пройтись по террасе. Только Келлер остался недоволен речью Лебедева и был в чрезвычайном волнении.
И он глубоко и жадно перевел дух, как бы сбросив с себя чрезвычайную тягость. Он догадался наконец, что ничего «
не кончено», что еще
не рассвело, что гости
встали из-за стола только для закуски и что кончилась всего одна только болтовня Лебедева. Он улыбнулся, и чахоточный румянец, в виде двух ярких пятен, заиграл на щеках его.
— Это были вы! — повторил он наконец чуть
не шепотом, но с чрезвычайным убеждением. — Вы приходили ко мне и сидели молча у меня на стуле, у окна, целый час; больше; в первом и во втором часу пополуночи; вы потом
встали и ушли в третьем часу… Это были вы, вы! Зачем вы пугали меня, зачем вы приходили мучить меня, —
не понимаю, но это были вы!
— А как мы все вдруг
встанем и удалимся? — проговорил внезапно Фердыщенко, до сих пор, впрочем,
не осмеливавшийся вслух говорить.
На столе горел такой же железный ночник с сальною свечкой, как и в той комнате, а на кровати пищал крошечный ребенок, всего, может быть, трехнедельный, судя по крику; его «переменяла», то есть перепеленывала, больная и бледная женщина, кажется, молодая, в сильном неглиже и, может быть, только что начинавшая
вставать после родов; но ребенок
не унимался и кричал, в ожидании тощей груди.
Как одолеть их, когда
не победил их теперь даже тот, который побеждал и природу при жизни своей, которому она подчинялась, который воскликнул: «Талифа куми», — и девица
встала, «Лазарь, гряди вон», — и вышел умерший?
Она уже
не покраснела, а побледнела, выговаривая это, и вдруг
встала с места, точно забывшись, но тотчас же, опомнившись, села; губка ее долго еще продолжала вздрагивать. Молчание продолжалось с минуту. Князь был ужасно поражен внезапностью выходки и
не знал, чему приписать ее.
Девицы обыкновенно
вставали на даче около девяти часов; одна Аглая, в последние два-три дня, повадилась
вставать несколько раньше и выходила гулять в сад, но все-таки
не в семь часов, а в восемь или даже попозже.
Лизавета Прокофьевна, действительно
не спавшая ночь от разных своих тревог, поднялась около восьми часов, нарочно с тем, чтобы встретить в саду Аглаю, предполагая, что та уже
встала; но ни в саду, ни в спальне ее
не нашла.
Теперь он даже совсем
не посещает свою капитаншу, хотя втайне и рвется к ней, и даже иногда стонет по ней, особенно каждое утро,
вставая и надевая сапоги,
не знаю уж почему в это именно время.
— Заснуть! — крикнул генерал. — Я
не пьян, милостивый государь, и вы меня оскорбляете. Я вижу, — продолжал он,
вставая опять, — я вижу, что здесь всё против меня, всё и все, Довольно! Я ухожу… Но знайте, милостивый государь, знайте…
— Разве только для дамы, — рассмеялся Ипполит,
вставая. — Извольте, Варвара Ардалионовна, для вас я готов сократить, но только сократить, потому что некоторое объяснение между мной и вашим братцем стало совершенно необходимым, а я ни за что
не решусь уйти, оставив недоумения.
— Довольно! Вы меня поняли, и я спокоен, — заключил он вдруг
вставая, — сердце, как ваше,
не может
не понять страждущего. Князь, вы благородны, как идеал! Что пред вами другие? Но вы молоды, и я благословляю вас. В конце концов я пришел вас просить назначить мне час для важного разговора, и вот в чем главнейшая надежда моя. Я ищу одной дружбы и сердца, князь; я никогда
не мог сладить с требованиями моего сердца.
— И за всё прощаете? За всё кроме вазы? —
встал было князь вдруг с места, но старичок тотчас же опять притянул его за руку. Он
не хотел упускать его.
Лизавета Прокофьевна решила про себя окончательно, что жених «невозможен», и за ночь дала себе слово, что, «покамест она жива,
не быть князю мужем ее Аглаи». С этим и
встала поутру. Но поутру же, в первом часу, за завтраком, она впала в удивительное противоречие самой себе.
Встал он довольно поздно и тотчас же ясно припомнил вчерашний вечер; хоть и
не совсем отчетливо, но все-таки припомнил и то, как через полчаса после припадка его довели домой.
В первой же комнате ждала и Настасья Филипповна, тоже одетая весьма просто и вся в черном; она
встала навстречу, но
не улыбнулась и даже князю
не подала руки.
— Потому, брат, дух. А она ведь как лежит… К утру, как посветлеет, посмотри. Что ты, и
встать не можешь? — с боязливым удивлением спросил Рогожин, видя, что князь так дрожит, что и подняться
не может.