Неточные совпадения
— Н-ничего! Н-н-ничего! Как есть ничего! — спохватился и заторопился поскорее чиновник, — н-никакими то есть деньгами Лихачев доехать
не мог! Нет, это
не то, что Арманс. Тут один Тоцкий. Да вечером в
Большом али во Французском театре в своей собственной ложе сидит. Офицеры там мало ли что промеж себя говорят, а и те ничего
не могут доказать: «вот, дескать, это есть та самая Настасья Филипповна», да и только, а насчет дальнейшего — ничего! Потому что и нет ничего.
В последнем отношении с ним приключилось даже несколько забавных анекдотов; но генерал никогда
не унывал, даже и при самых забавных анекдотах; к тому же и везло ему, даже в картах, а он играл по чрезвычайно
большой и даже с намерением
не только
не хотел скрывать эту свою маленькую будто бы слабость к картишкам, так существенно и во многих случаях ему пригождавшуюся, но и выставлял ее.
Подозрительность этого человека, казалось, все более и более увеличивалась; слишком уж князь
не подходил под разряд вседневных посетителей, и хотя генералу довольно часто, чуть
не ежедневно, в известный час приходилось принимать, особенно по делам, иногда даже очень разнообразных гостей, но, несмотря на привычку и инструкцию довольно широкую, камердинер был в
большом сомнении; посредничество секретаря для доклада было необходимо.
— Нет,
не думаю. Даже если б и пригласили, так
не останусь. Я просто познакомиться только приехал и
больше ничего.
— О, почти
не по делу! То есть, если хотите, и есть одно дело, так только совета спросить, но я, главное, чтоб отрекомендоваться, потому я князь Мышкин, а генеральша Епанчина тоже последняя из княжон Мышкиных, и, кроме меня с нею, Мышкиных
больше и нет.
А ведь главная, самая сильная боль, может,
не в ранах, а вот, что вот знаешь наверно, что вот через час, потом через десять минут, потом через полминуты, потом теперь, вот сейчас — душа из тела вылетит, и что человеком уж
больше не будешь, и что это уж наверно; главное то, что наверно.
Дальнейшего князь
не услышал, потому что камердинер начал шептать. Гаврила Ардалионович слушал внимательно и поглядывал на князя с
большим любопытством, наконец перестал слушать и нетерпеливо приблизился к нему.
Для вас же, князь, это даже
больше чем клад, во-первых, потому что вы будете
не один, а, так сказать, в недрах семейства, а по моему взгляду, вам нельзя с первого шагу очутиться одним в такой столице, как Петербург.
К
большому и (таково сердце человека!) к несколько неприятному своему изумлению, он вдруг, по одному случаю, убедился, что если бы даже он и сделал предложение, то его бы
не приняли.
Вскоре Ганя узнал положительно, чрез услужливый случай, что недоброжелательство всей его семьи к этому браку и к Настасье Филипповне лично, обнаруживавшееся домашними сценами, уже известно Настасье Филипповне в
большой подробности; сама она с ним об этом
не заговаривала, хотя он и ждал ежедневно.
— Дайте же ему по крайней мере, maman, говорить, — остановила ее Александра. — Этот князь, может быть,
большой плут, а вовсе
не идиот, — шепнула она Аглае.
Больше двух или трех идей последовательно я
не мог связать сряду.
— Коли говорите, что были счастливы, стало быть, жили
не меньше, а
больше; зачем же вы кривите и извиняетесь? — строго и привязчиво начала Аглая, — и
не беспокойтесь, пожалуйста, что вы нас поучаете, тут никакого нет торжества с вашей стороны. С вашим квиетизмом можно и сто лет жизни счастьем наполнить. Вам покажи смертную казнь и покажи вам пальчик, вы из того и из другого одинаково похвальную мысль выведете, да еще довольны останетесь. Этак можно прожить.
Я
не то чтоб учил их; о нет, там для этого был школьный учитель, Жюль Тибо; я, пожалуй, и учил их, но я
больше так был с ними, и все мои четыре года так и прошли.
Большие не знают, что ребенок даже в самом трудном деле может дать чрезвычайно важный совет.
Впрочем, на меня все в деревне рассердились
больше по одному случаю… а Тибо просто мне завидовал; он сначала все качал головой и дивился, как это дети у меня все понимают, а у него почти ничего, а потом стал надо мной смеяться, когда я ему сказал, что мы оба их ничему
не научим, а они еще нас научат.
Тут я ей дал восемь франков и сказал ей, чтоб она берегла, потому что у меня
больше уж
не будет, а потом поцеловал ее и сказал, чтоб она
не думала, что у меня какое-нибудь нехорошее намерение, и что целую я ее
не потому, что влюблен в нее, а потому, что мне ее очень жаль, и что я с самого начала ее нисколько за виноватую
не почитал, а только за несчастную.
Когда потом все меня обвиняли, — Шнейдер тоже, — зачем я с ними говорю как с
большими и ничего от них
не скрываю, то я им отвечал, что лгать им стыдно, что они и без того всё знают, как ни таи от них, и узнают, пожалуй, скверно, а от меня
не скверно узнают.
Я
не разуверял их, что я вовсе
не люблю Мари, то есть
не влюблен в нее, что мне ее только очень жаль было; я по всему видел, что им так
больше хотелось, как они сами вообразили и положили промеж себя, и потому молчал и показывал вид, что они угадали.
Но одно только правда: я и в самом деле
не люблю быть со взрослыми, с людьми, с
большими, — и это я давно заметил, —
не люблю, потому что
не умею.
На первый случай я положил быть со всеми вежливым и откровенным;
больше от меня ведь никто
не потребует.
— О, мне и
не нужно таких
больших извинений, — поспешил ответить князь. — Я ведь понимаю, что вам очень неприятно, и потому-то вы и бранитесь. Ну, пойдемте к вам. Я с удовольствием…
— Два слова, князь, я и забыл вам сказать за этими… делами. Некоторая просьба: сделайте одолжение, — если только вам это
не в
большую натугу будет, —
не болтайте ни здесь, о том, что у меня с Аглаей сейчас было, ни там, о том, что вы здесь найдете; потому что и здесь тоже безобразия довольно. К черту, впрочем… Хоть сегодня-то по крайней мере удержитесь.
— Вот они всё так! — сказал Ганя, усмехаясь. — И неужели же они думают, что я этого сам
не знаю? Да ведь я гораздо
больше их знаю.
— Любил вначале. Ну, да довольно… Есть женщины, которые годятся только в любовницы и
больше ни во что. Я
не говорю, что она была моею любовницей. Если захочет жить смирно, и я буду жить смирно; если же взбунтуется, тотчас же брошу, а деньги с собой захвачу. Я смешным быть
не хочу; прежде всего
не хочу быть смешным.
— Отсюда далеко: у
Большого театра, дом Мытовцовой, почти тут же на площади, в бельэтаже… У ней
большого собрания
не будет, даром что именинница, и разойдутся рано…
Наконец, князь встал и сказал, что ждать
больше не может.
— Я очень рад, что вас здесь встретил, Коля, — обратился к нему князь, —
не можете ли вы мне помочь? — Мне непременно нужно быть у Настасьи Филипповны. Я просил давеча Ардалиона Александровича, но он вот заснул. Проводите меня, потому я
не знаю ни улиц, ни дороги. Адрес, впрочем, имею: у
Большого театра, дом Мытовцовой.
— Настасья-то Филипповна? Да она никогда и
не живала у
Большого театра, а отец никогда и
не бывал у Настасьи Филипповны, если хотите знать; странно, что вы от него чего-нибудь ожидали. Она живет близ Владимирской, у Пяти Углов, это гораздо ближе отсюда. Вам сейчас? Теперь половина десятого. Извольте, я вас доведу.
«Самое
большое, — думал он, — будет то, что
не примут и что-нибудь нехорошее обо мне подумают, или, пожалуй, и примут, да станут смеяться в глаза…
Настасья Филипповна занимала
не очень
большую, но действительно великолепно отделанную квартиру.
— Даже
большая, а
не маленькая, я для того и в мантилью закуталась, — ответила Настасья Филипповна, в самом деле ставшая бледнее и как будто по временам сдерживавшая в себе сильную дрожь.
Князь, позвольте вас спросить, как вы думаете, мне вот всё кажется, что на свете гораздо
больше воров, чем неворов, и что нет даже такого самого честного человека, который бы хоть раз в жизни чего-нибудь
не украл.
И уже
больше не будет вечеров, господа!
Рогожин уселся тоже на показанный ему стул, но сидел недолго; он скоро встал и уже
больше не садился.
При последних словах послышалось хихиканье Фердыщенка, Лебедева, и даже генерал про себя как-то крякнул с
большим неудовольствием. Птицын и Тоцкий
не могли
не улыбнуться, но сдержались. Остальные просто разинули рты от удивления.
–…Но мы, может быть, будем
не бедны, а очень богаты, Настасья Филипповна, — продолжал князь тем же робким голосом. — Я, впрочем,
не знаю наверно, и жаль, что до сих пор еще узнать ничего
не мог в целый день, но я получил в Швейцарии письмо из Москвы, от одного господина Салазкина, и он меня уведомляет, что я будто бы могу получить очень
большое наследство. Вот это письмо…
Кроме того, еще раз ясно обнаружилось то необыкновенное впечатление и тот уже
не в меру
большой интерес, который возбудил и оставил по себе князь в доме Епанчиных.
Варя, так строго обращавшаяся с ним прежде,
не подвергала его теперь ни малейшему допросу об его странствиях; а Ганя, к
большому удивлению домашних, говорил и даже сходился с ним иногда совершенно дружески, несмотря на всю свою ипохондрию, чего никогда
не бывало прежде, так как двадцатисемилетний Ганя, естественно,
не обращал на своего пятнадцатилетнего брата ни малейшего дружелюбного внимания, обращался с ним грубо, требовал к нему от всех домашних одной только строгости и постоянно грозился «добраться до его ушей», что и выводило Колю «из последних границ человеческого терпения».
В одной одежде была полная перемена: всё платье было другое, сшитое в Москве и хорошим портным; но и в платье был недостаток: слишком уж сшито было по моде (как и всегда шьют добросовестные, но
не очень талантливые портные) и, сверх того, на человека, нисколько этим
не интересующегося, так что при внимательном взгляде на князя слишком
большой охотник посмеяться, может быть, и нашел бы чему улыбнуться.
— Он поутру никогда много
не пьет; если вы к нему за каким-нибудь делом, то теперь и говорите. Самое время. Разве к вечеру, когда воротится, так хмелен; да и то теперь
больше на ночь плачет и нам вслух из Священного писания читает, потому что у нас матушка пять недель как умерла.
Теперь я прошу у него всего только пятнадцать рублей и обещаюсь, что никогда уже
больше не буду просить и сверх того в течение первых трех месяцев выплачу ему весь долг до последней копейки.
Если совершенная правда, что у вас опять это дело сладилось, то я и на глаза ей
не покажусь, да и к тебе
больше никогда
не приду.
Тогда вот мне в голову и пришло, что до того она меня низко почитает, что и зла-то на мне
большого держать
не может.
«Ты вот точно такой бы и был, — усмехнулась мне под конец, — у тебя, говорит, Парфен Семеныч, сильные страсти, такие страсти, что ты как раз бы с ними в Сибирь, на каторгу, улетел, если б у тебя тоже ума
не было, потому что у тебя
большой ум есть, говорит» (так и сказала, вот веришь или нет?
— Вот эти все здесь картины, — сказал он, — всё за рубль, да за два на аукционах куплены батюшкой покойным, он любил. Их один знающий человек все здесь пересмотрел; дрянь, говорит, а вот эта — вот картина, над дверью, тоже за два целковых купленная, говорит,
не дрянь. Еще родителю за нее один выискался, что триста пятьдесят рублей давал, а Савельев Иван Дмитрич, из купцов, охотник
большой, так тот до четырехсот доходил, а на прошлой неделе брату Семену Семенычу уж и пятьсот предложил. Я за собой оставил.
— Да ничего, так. Я и прежде хотел спросить. Многие ведь ноне
не веруют. А что, правда (ты за границей-то жил), — мне вот один с пьяных глаз говорил, что у нас, по России,
больше, чем во всех землях таких, что в бога
не веруют? «Нам, говорит, в этом легче, чем им, потому что мы дальше их пошли…»
Иногда с
большим любопытством начинал всматриваться в прохожих; но чаще всего
не замечал ни прохожих, ни где именно он идет.
«Конечно, в шестьдесят копеек,
не стоит
больше!» — подтвердил он теперь, и засмеялся.