Неточные совпадения
В иных
местах он сумел сделаться совершенно необходимым, между прочим и
на своей службе.
А между тем, если бы только ведали эти судьи, что происходило иногда
на душе у Ивана Федоровича, так хорошо знавшего свое
место!
Правда, все три были только Епанчины, но по матери роду княжеского, с приданым не малым, с родителем, претендующим впоследствии, может быть, и
на очень высокое
место, и, что тоже довольно важно, — все три были замечательно хороши собой, не исключая и старшей, Александры, которой уже минуло двадцать пять лет.
— А генеральша когда принимает? — спросил князь, усаживаясь опять
на прежнее
место.
— Да четыре года. Впрочем, я все
на одном почти
месте сидел, в деревне.
— Почему же? — смеялся князь. — И я бы не упустил
на их
месте случай. А я все-таки стою за осла: осел добрый и полезный человек.
Вошли вдруг Ганя и Птицын; Нина Александровна тотчас замолчала. Князь остался
на стуле подле нее, а Варя отошла в сторону; портрет Настасьи Филипповны лежал
на самом видном
месте,
на рабочем столике Нины Александровны, прямо перед нею. Ганя, увидев его, нахмурился, с досадой взял со стола и отбросил
на свой письменный стол, стоявший в другом конце комнаты.
— Из упрямства! — вскричал Ганя. — Из упрямства и замуж не выходишь! Что
на меня фыркаешь? Мне ведь наплевать, Варвара Ардалионовна; угодно — хоть сейчас исполняйте ваше намерение. Надоели вы мне уж очень. Как! Вы решаетесь наконец нас оставить, князь! — закричал он князю, увидав, что тот встает с
места.
Тут был и еще наблюдатель, который тоже еще не избавился от своего чуть не онемения при виде Настасьи Филипповны; но он хоть и стоял «столбом»,
на прежнем
месте своем, в дверях гостиной, однако успел заметить бледность и злокачественную перемену лица Гани. Этот наблюдатель был князь. Чуть не в испуге, он вдруг машинально ступил вперед.
— Да и я бы насказал
на вашем
месте, — засмеялся князь Фердыщенке. — Давеча меня ваш портрет поразил очень, — продолжал он Настасье Филипповне, — потом я с Епанчиными про вас говорил… а рано утром, еще до въезда в Петербург,
на железной дороге, рассказывал мне много про вас Парфен Рогожин… И в ту самую минуту, как я вам дверь отворил, я о вас тоже думал, а тут вдруг и вы.
Сцена выходила чрезвычайно безобразная, но Настасья Филипповна продолжала смеяться и не уходила, точно и в самом деле с намерением протягивала ее. Нина Александровна и Варя тоже встали с своих
мест и испуганно, молча, ждали, до чего это дойдет; глаза Вари сверкали, и
на Нину Александровну всё это подействовало болезненно; она дрожала и, казалось, тотчас упадет в обморок.
— Что ты сделала? — вскричал он, глядя
на нее, как бы желая испепелить ее
на этом же
месте. Он решительно потерялся и плохо соображал.
Я бы
на его
месте непременно желал умереть.
— Да вы чего, ваше превосходительство? — подхватил Фердыщенко, так и рассчитывавший, что можно будет подхватить и еще побольше размазать. — Не беспокойтесь, ваше превосходительство, я свое
место знаю: если я и сказал, что мы с вами Лев да Осел из Крылова басни, то роль Осла я, уж конечно, беру
на себя, а ваше превосходительство — Лев, как и в басне Крылова сказано...
— Настасья Филипповна, полно, матушка, полно, голубушка, — не стерпела вдруг Дарья Алексеевна, — уж коли тебе так тяжело от них стало, так что смотреть-то
на них! И неужели ты с этаким отправиться хочешь, хоть и за сто бы тысяч! Правда, сто тысяч, ишь ведь! А ты сто тысяч-то возьми, а его прогони, вот как с ними надо делать; эх, я бы
на твоем
месте их всех… что в самом-то деле!
—
На улицу пойду, Катя, ты слышала, там мне и
место, а не то в прачки! Довольно с Афанасием Ивановичем! Кланяйтесь ему от меня, а меня не поминайте лихом…
— Изложение дела. Я его племянник, это он не солгал, хоть и всё лжет. Я курса не кончил, но кончить хочу и
на своем настою, потому что у меня есть характер. А покамест, чтобы существовать,
место одно беру в двадцать пять рублей
на железной дороге. Сознаюсь, кроме того, что он мне раза два-три уже помог. У меня было двадцать рублей, и я их проиграл. Ну, верите ли, князь, я был так подл, так низок, что я их проиграл!
Чтобы занять это
место на железной дороге, мне непременно нужно хоть как-нибудь экипироваться, потому что я весь в лохмотьях.
— Посиди со мной, — тихо сказал Парфен, не подымаясь с
места и склонив голову
на правую ладонь, — я тебя давно не видал.
— «А о чем же ты теперь думаешь?» — «А вот встанешь с
места, пройдешь мимо, а я
на тебя гляжу и за тобою слежу; прошумит твое платье, а у меня сердце падает, а выйдешь из комнаты, я о каждом твоем словечке вспоминаю, и каким голосом и что сказала; а ночь всю эту ни о чем и не думал, всё слушал, как ты во сне дышала, да как раза два шевельнулась…» — «Да ты, — засмеялась она, — пожалуй, и о том, что меня избил, не думаешь и не помнишь?» — «Может, говорю, и думаю, не знаю».
— Оставь, — проговорил Парфен и быстро вырвал из рук князя ножик, который тот взял со стола, подле книги, и положил его опять
на прежнее
место.
— Во-первых, я вам не «милостивый государь», а во-вторых, я вам никакого объяснения давать не намерен, — резко ответил ужасно разгорячившийся Иван Федорович, встал с
места и, не говоря ни слова, отошел к выходу с террасы и стал
на верхней ступеньке, спиной к публике, — в величайшем негодовании
на Лизавету Прокофьевну, даже и теперь не думавшую трогаться с своего
места.
Кто бы
на его
месте поступил иначе?
— Это напоминает, — засмеялся Евгений Павлович, долго стоявший и наблюдавший, — недавнюю знаменитую защиту адвоката, который, выставляя как извинение бедность своего клиента, убившего разом шесть человек, чтоб ограбить их, вдруг заключил в этом роде: «Естественно, говорит, что моему клиенту по бедности пришло в голову совершить это убийство шести человек, да и кому же
на его
месте не пришло бы это в голову?» В этом роде что-то, только очень забавное.
Он искал Евгения Павловича, который стоял очень недалеко, направо,
на том же самом
месте, как и прежде, — но он уже забыл и искал кругом.
— Послушайте, Келлер, я бы
на вашем
месте лучше не признавался в этом без особой нужды, — начал было князь, — а впрочем, ведь вы, может быть, нарочно
на себя наговариваете?
Кончил он рассказом о родном дяде Евгения Павлыча, начальнике какой-то канцелярии в Петербурге — «
на видном
месте, семидесяти лет, вивер, гастроном и вообще повадливый старикашка…
Там, рассказывают, многие тысячи пудов товару гниют
на одном
месте по два и по три месяца, в ожидании отправки, а там, говорят (впрочем, даже и не верится), один администратор, то есть какой-то смотритель, какого-то купеческого приказчика, пристававшего к нему с отправкой своих товаров, вместо отправки администрировал по зубам, да еще объяснил свой административный поступок тем, что он «погорячился».
Князь заметил, что Аглая вдруг вышла из своего
места и подошла к столу. Он не смел
на нее посмотреть, но он чувствовал всем существом, что в это мгновение она
на него смотрит и, может быть, смотрит грозно, что в черных глазах ее непременно негодование, и лицо вспыхнуло.
— Пойдемте
на музыку, — резко проговорила Лизавета Прокофьевна, сердито подымаясь с
места. За нею встали все.
Кое-кто из публики встали со стульев и ушли, другие только пересели с одних
мест на другие; третьи были очень рады скандалу; четвертые сильно заговорили и заинтересовались.
— А, Лев Николаич, ты… Куда теперь? — спросил он, несмотря
на то что Лев Николаевич и не думал двигаться с
места. — Пойдем-ка, я тебе словцо скажу.
Младшая сестра ее, разевавшая рот, заснула в следующей комнате,
на сундуке, но мальчик, сын Лебедева, стоял подле Коли и Ипполита, и один вид его одушевленного лица показывал, что он готов простоять здесь
на одном
месте, наслаждаясь и слушая, хоть еще часов десять сряду.
Он погордился, погорячился; произошла перемена губернского начальства в пользу врагов его; под него подкопались, пожаловались; он потерял
место и
на последние средства приехал в Петербург объясняться; в Петербурге, известно, его долго не слушали, потом выслушали, потом отвечали отказом, потом поманили обещаниями, потом отвечали строгостию, потом велели ему что-то написать в объяснение, потом отказались принять, что он написал, велели подать просьбу, — одним словом, он бегал уже пятый месяц, проел всё; последние женины тряпки были в закладе, а тут родился ребенок, и, и… «сегодня заключительный отказ
на поданную просьбу, а у меня почти хлеба нет, ничего нет, жена родила.
— Если вы действительно хотели застрелиться, Терентьев, — засмеялся Евгений Павлович, — то уж я бы, после таких комплиментов,
на вашем
месте нарочно бы не застрелился, чтоб их подразнить.
Он быстро схватил со стола бокал, рванулся с
места и в одно мгновение подошел к сходу с террасы. Князь побежал было за ним, но случилось так, что, как нарочно, в это самое мгновение Евгений Павлович протянул ему руку прощаясь. Прошла одна секунда, и вдруг всеобщий крик раздался
на террасе. Затем наступила минута чрезвычайного смятения.
Над ним
на дереве пела птичка, и он стал глазами искать ее между листьями; вдруг птичка вспорхнула с дерева, и в ту же минуту ему почему-то припомнилась та «мушка», в «горячем солнечном луче», про которую Ипполит написал, что и «она знает свое
место и в общем хоре участница, а он один только выкидыш».
Каждое утро восходит такое же светлое солнце; каждое утро
на водопаде радуга, каждый вечер снеговая, самая высокая гора там, вдали,
на краю неба, горит пурпуровым пламенем; каждая «маленькая мушка, которая жужжит около него в горячем солнечном луче, во всем этом хоре участница:
место знает свое, любит его и счастлива»; каждая-то травка растет и счастлива!
— Только все-таки я бы никак не заснула
на вашем
месте; стало быть, вы, куда ни приткнетесь, так тут уж и спите; это очень нехорошо с вашей стороны.
Через пять минут он пришел действительно; князь ждал его
на том же
месте.
— В экипаж посадил, — сказал он, — там
на углу с десяти часов коляска ждала. Она так и знала, что ты у той весь вечер пробудешь. Давешнее, что ты мне написал, в точности передал. Писать она к той больше не станет; обещалась; и отсюда, по желанию твоему, завтра уедет. Захотела тебя видеть напоследях, хоть ты и отказался; тут
на этом
месте тебя и поджидали, как обратно пойдешь, вот там,
на той скамье.
— Да они и сами не умели рассказать и не поняли; только всех напугал. Пришел к Ивану Федоровичу, — того не было; потребовал Лизавету Прокофьевну. Сначала
места просил у ней,
на службу поступить, а потом стал
на нас жаловаться,
на меня,
на мужа,
на тебя особенно… много чего наговорил.
— А разве не сделали? — заметила вдруг Нина Александровна. — Уж вам-то особенно стыдно и… бесчеловечно старика мучить… да еще
на вашем
месте.
— То-то и есть, что смотрел-с! Слишком, слишком хорошо помню, что смотрел-с!
На карачках ползал, щупал
на этом
месте руками, отставив стул, собственным глазам своим не веруя: и вижу, что нет ничего, пустое и гладкое
место, вот как моя ладонь-с, а все-таки продолжаю щупать. Подобное малодушие-с всегда повторяется с человеком, когда уж очень хочется отыскать… при значительных и печальных пропажах-с: и видит, что нет ничего,
место пустое, а все-таки раз пятнадцать в него заглянет.
— Да, положим; только как же это, однако?.. Я всё не понимаю, — бормотал князь, сбитый с толку, — прежде, вы говорили, тут не было, и вы
на этом
месте искали, а тут вдруг очутилось?
— Этот листок, в золотой рамке, под стеклом, всю жизнь провисел у сестры моей в гостиной,
на самом видном
месте, до самой смерти ее — умерла в родах; где он теперь — не знаю… но… ах, боже мой! Уже два часа! Как задержал я вас, князь! Это непростительно.
Увы! Аглая не выходила, и князь пропадал. Чуть лепеча и потерявшись, он было выразил мнение, что починить дорогу чрезвычайно полезно, но Аделаида вдруг засмеялась, и князь опять уничтожился. В это-то самое мгновение и вошла Аглая спокойно и важно, церемонно отдала князю поклон и торжественно заняла самое видное
место у круглого стола. Она вопросительно посмотрела
на князя. Все поняли, что настало разрешение всех недоумений.
Кроме Белоконской и «старичка сановника», в самом деле важного лица, кроме его супруги, тут был, во-первых, один очень солидный военный генерал, барон или граф, с немецким именем, — человек чрезвычайной молчаливости, с репутацией удивительного знания правительственных дел и чуть ли даже не с репутацией учености, — один из тех олимпийцев-администраторов, которые знают всё, «кроме разве самой России», человек, говорящий в пять лет по одному «замечательному по глубине своей» изречению, но, впрочем, такому, которое непременно входит в поговорку и о котором узнается даже в самом чрезвычайном кругу; один из тех начальствующих чиновников, которые обыкновенно после чрезвычайно продолжительной (даже до странности) службы, умирают в больших чинах,
на прекрасных
местах и с большими деньгами, хотя и без больших подвигов и даже с некоторою враждебностью к подвигам.
Я бы
на вашем
месте послал туда посторожить, чтоб уж так ровно ту минуту улучить, когда она с крыльца сойдет.
Она упала в кресла и залилась слезами. Но вдруг что-то новое заблистало в глазах ее; она пристально и упорно посмотрела
на Аглаю и встала с
места...