Неточные совпадения
В конце ноября, в оттепель, часов в девять утра, поезд Петербургско-Варшавской железной
дороги на всех парах подходил к Петербургу.
На нем был довольно широкий и толстый плащ без рукавов и с огромным капюшоном, точь-в-точь как употребляют часто дорожные, по зимам, где-нибудь далеко за границей, в Швейцарии, или, например, в Северной Италии, не рассчитывая, конечно, при этом и
на такие концы по
дороге, как от Эйдткунена до Петербурга.
— Вы очень обрывисты, — заметила Александра, — вы, князь, верно, хотели вывести, что ни одного мгновения
на копейки ценить нельзя, и иногда пять минут
дороже сокровища. Все это похвально, но позвольте, однако же, как же этот приятель, который вам такие страсти рассказывал… ведь ему переменили же наказание, стало быть, подарили же эту «бесконечную жизнь». Ну, что же он с этим богатством сделал потом? Жил ли каждую-то минуту «счетом»?
«Нет, его теперь так отпустить невозможно, — думал про себя Ганя, злобно посматривая
дорогой на князя, — этот плут выпытал из меня всё, а потом вдруг снял маску… Это что-то значит. А вот мы увидим! Всё разрешится, всё, всё! Сегодня же!»
— Да и я бы насказал
на вашем месте, — засмеялся князь Фердыщенке. — Давеча меня ваш портрет поразил очень, — продолжал он Настасье Филипповне, — потом я с Епанчиными про вас говорил… а рано утром, еще до въезда в Петербург,
на железной
дороге, рассказывал мне много про вас Парфен Рогожин… И в ту самую минуту, как я вам дверь отворил, я о вас тоже думал, а тут вдруг и вы.
Самолюбивый и тщеславный до мнительности, до ипохондрии; искавший во все эти два месяца хоть какой-нибудь точки,
на которую мог бы опереться приличнее и выставить себя благороднее; чувствовавший, что еще новичок
на избранной
дороге и, пожалуй, не выдержит; с отчаяния решившийся наконец у себя дома, где был деспотом,
на полную наглость, но не смевший решиться
на это перед Настасьей Филипповной, сбивавшей его до последней минуты с толку и безжалостно державшей над ним верх; «нетерпеливый нищий», по выражению самой Настасьи Филипповны, о чем ему уже было донесено; поклявшийся всеми клятвами больно наверстать ей всё это впоследствии, и в то же время ребячески мечтавший иногда про себя свести концы и примирить все противоположности, — он должен теперь испить еще эту ужасную чашу, и, главное, в такую минуту!
— Они здесь, в груди моей, а получены под Карсом, и в дурную погоду я их ощущаю. Во всех других отношениях живу философом, хожу, гуляю, играю в моем кафе, как удалившийся от дел буржуа, в шашки и читаю «Indеpendance». [«Независимость» (фр.).] Но с нашим Портосом, Епанчиным, после третьегодней истории
на железной
дороге по поводу болонки, покончено мною окончательно.
— Болонки! Это что же такое? — с особенным любопытством спросила Настасья Филипповна. — С болонкой? Позвольте, и
на железной
дороге!.. — как бы припоминала она.
— Но позвольте, как же это? — спросила вдруг Настасья Филипповна. — Пять или шесть дней назад я читала в «Indеpendance» — а я постоянно читаю «Indеpendance», — точно такую же историю! Но решительно точно такую же! Это случилось
на одной из прирейнских железных
дорог, в вагоне, с одним французом и англичанкой: точно так же была вырвана сигара, точно так же была выкинута за окно болонка, наконец, точно так же и кончилось, как у вас. Даже платье светло-голубое!
— Перестать? Рассчитывать? Одному? Но с какой же стати, когда для меня это составляет капитальнейшее предприятие, от которого так много зависит в судьбе всего моего семейства? Но, молодой друг мой, вы плохо знаете Иволгина. Кто говорит «Иволгин», тот говорит «стена»: надейся
на Иволгина как
на стену, вот как говорили еще в эскадроне, с которого начал я службу. Мне вот только по
дороге на минутку зайти в один дом, где отдыхает душа моя, вот уже несколько лет, после тревог и испытаний…
На указательном пальце правой руки был
дорогой бриллиантовый перстень.)
Вдруг, как бы потеряв весь рассудок и чуть не шатаясь, подошел он к столу;
дорогой наткнулся
на стул Птицына и наступил своими грязными сапожищами
на кружевную отделку великолепного голубого платья молчаливой красавицы немки; не извинился и не заметил.
— Изложение дела. Я его племянник, это он не солгал, хоть и всё лжет. Я курса не кончил, но кончить хочу и
на своем настою, потому что у меня есть характер. А покамест, чтобы существовать, место одно беру в двадцать пять рублей
на железной
дороге. Сознаюсь, кроме того, что он мне раза два-три уже помог. У меня было двадцать рублей, и я их проиграл. Ну, верите ли, князь, я был так подл, так низок, что я их проиграл!
Чтобы занять это место
на железной
дороге, мне непременно нужно хоть как-нибудь экипироваться, потому что я весь в лохмотьях.
К шести часам очутился
на дебаркадере Царскосельской железной
дороги.
Да, это были те самые глаза (и в том, что те самые, нет уже никакого теперь сомнения!), которые сверкнули
на него утром, в толпе, когда он выходил из вагона Николаевской железной
дороги; те самые (совершенно те самые!), взгляд которых он поймал потом давеча, у себя за плечами, садясь
на стул у Рогожина.
Ведь отрекся же он сам от своего демона, еще идя туда,
на половине
дороги, когда радость вдруг наполнила его душу?
А теперь без вас
дорогу найдем,
на целый год стыда хватит…
За нею последовала и сестра ее, раскрывавшая рот, за ними гимназист, сын Лебедева, который уверял, что «звезда Полынь» в Апокалипсисе, павшая
на землю
на источники вод, есть, по толкованию его отца, сеть железных
дорог, раскинувшаяся по Европе.
На другой день князь по одному неотлагаемому делу целое утро пробыл в Петербурге. Возвращаясь в Павловск уже в пятом часу пополудни, он сошелся в воксале железной
дороги с Иваном Федоровичем. Тот быстро схватил его за руку, осмотрелся кругом, как бы в испуге, и потащил князя с собой в вагон первого класса, чтоб ехать вместе. Он сгорал желанием переговорить о чем-то важном.
Даже, говорят, прислуги
на некоторых железных
дорогах порядочной нет; администрации чуть-чуть сносной в какой-нибудь компании пароходов устроить, говорят, никак невозможно.
Там, слышишь,
на какой-нибудь новооткрытой
дороге столкнулись или провалились
на мосту вагоны; там, пишут, чуть не зазимовал поезд среди снежного поля: поехали
на несколько часов, а пять дней простояли в снегу.
Она направилась мимо оркестра
на другую сторону площадки, где близ
дороги ждала кого-то чья-то коляска.
— Так что же после этого, — горячился в другом углу Ганя, — выходит, по-вашему, что железные
дороги прокляты, что они гибель человечеству, что они язва, упавшая
на землю, чтобы замутить «источники жизни»?
Он поворотил назад и прямо по
дороге, по которой проходил вчера с Епанчиными в воксал, дошел до зеленой скамейки, назначенной ему для свидания, уселся
на ней и вдруг громко рассмеялся, от чего тотчас же пришел в чрезвычайное негодование.
Когда же, уже поздно, вошел этот Келлер и возвестил о вашем торжественном дне и о распоряжении насчет шампанского, то я,
дорогой и многоуважаемый князь, имея сердце (что вы уже, вероятно, заметили, ибо я заслуживаю), имея сердце, не скажу чувствительное, но благодарное, чем и горжусь, — я, для пущей торжественности изготовляемой встречи и во ожидании лично поздравить вас, вздумал пойти переменить старую рухлядь мою
на снятый мною по возвращении моем вицмундир, что и исполнил, как, вероятно, князь, вы и заметили, видя меня в вицмундире весь вечер.
Ну, разумеется, тут же
дорогой и анекдот к случаю рассказал о том, что его тоже будто бы раз, еще в юности, заподозрили в покраже пятисот тысяч рублей, но что он
на другой же день бросился в пламень горевшего дома и вытащил из огня подозревавшего его графа и Нину Александровну, еще бывшую в девицах.
Он пошел по
дороге, огибающей парк, к своей даче. Сердце его стучало, мысли путались, и всё кругом него как бы походило
на сон. И вдруг, так же как и давеча, когда он оба раза проснулся
на одном и том же видении, то же видение опять предстало ему. Та же женщина вышла из парка и стала пред ним, точно ждала его тут. Он вздрогнул и остановился; она схватила его руку и крепко сжала ее. «Нет, это не видение!»
Наконец вдруг энергически выбранила железную
дорогу и посмотрела
на князя с решительным вызовом.
Увы! Аглая не выходила, и князь пропадал. Чуть лепеча и потерявшись, он было выразил мнение, что починить
дорогу чрезвычайно полезно, но Аделаида вдруг засмеялась, и князь опять уничтожился. В это-то самое мгновение и вошла Аглая спокойно и важно, церемонно отдала князю поклон и торжественно заняла самое видное место у круглого стола. Она вопросительно посмотрела
на князя. Все поняли, что настало разрешение всех недоумений.
— Негодные Ганька, и Варя, и Птицын! Я с ними не буду ссориться, но у нас разные
дороги с этой минуты! Ах, князь, я со вчерашнего очень много почувствовал нового; это мой урок! Мать я тоже считаю теперь прямо
на моих руках; хотя она и обеспечена у Вари, но это всё не то…
Он только заметил, что она хорошо знает
дорогу, и когда хотел было обойти одним переулком подальше, потому что там
дорога была пустыннее, и предложил ей это, она выслушала, как бы напрягая внимание, и отрывисто ответила: «Всё равно!» Когда они уже почти вплоть подошли к дому Дарьи Алексеевны (большому и старому деревянному дому), с крыльца вышла одна пышная барыня и с нею молодая девица; обе сели в ожидавшую у крыльца великолепную коляску, громко смеясь и разговаривая, и ни разу даже и не взглянули
на подходивших, точно и не приметили.
На трагическое же изложение, со стороны Лебедева, предстоящего вскорости события доктор лукаво и коварно качал головой и наконец заметил, что, не говоря уже о том, «мало ли кто
на ком женится», «обольстительная особа, сколько он, по крайней мере, слышал, кроме непомерной красоты, что уже одно может увлечь человека с состоянием, обладает и капиталами, от Тоцкого и от Рогожина, жемчугами и бриллиантами, шалями и мебелями, а потому предстоящий выбор не только не выражает со стороны
дорогого князя, так сказать, особенной, бьющей в очи глупости, но даже свидетельствует о хитрости тонкого светского ума и расчета, а стало быть, способствует к заключению противоположному и для князя совершенно приятному…» Эта мысль поразила и Лебедева; с тем он и остался, и теперь, прибавил он князю, «теперь, кроме преданности и пролития крови, ничего от меня не увидите; с тем и явился».
—
На железную
дорогу, а поспеешь к машине, так еще сторублевую!
И сам прыгнул в карету за Настасьей Филипповной и затворил дверцы. Кучер не сомневался ни одной минуты и ударил по лошадям. Келлер сваливал потом
на нечаянность: «Еще одна секунда, и я бы нашелся, я бы не допустил!» — объяснял он, рассказывая приключение. Он было схватил с Бурдовским другой экипаж, тут же случившийся, и бросился было в погоню, но раздумал, уже
дорогой, что «во всяком случае поздно! Силой не воротишь».
Князь удивился ответу, но он удивился спустя уже по крайней мере две минуты, когда сообразил. Сообразив ответ, он испугался и стал приглядываться к Рогожину. Тот уже шел почти
на полшага впереди, смотря прямо пред собой и не взглядывая ни
на кого из встречных, с машинальною осторожностию давая всем
дорогу.