Неточные совпадения
Встречаю Залёжева, тот не мне чета, ходит как приказчик от парикмахера, и лорнет в
глазу, а мы у родителя в смазных сапогах да
на постных щах отличались.
Я и ростом мал, и одет как холуй, и стою, молчу,
на нее
глаза пялю, потому стыдно, а он по всей моде, в помаде, и завитой, румяный, галстух клетчатый, так и рассыпается, так и расшаркивается, и уж наверно она его тут вместо меня приняла!
— По-ку-рить? — с презрительным недоумением вскинул
на него
глаза камердинер, как бы все еще не веря ушам, — покурить? Нет, здесь вам нельзя покурить, а к тому же вам стыдно и в мыслях это содержать. Хе… чудно-с!
— Куды! В одно мгновение. Человека кладут, и падает этакий широкий нож, по машине, гильотиной называется, тяжело, сильно… Голова отскочит так, что и
глазом не успеешь мигнуть. Приготовления тяжелы. Вот когда объявляют приговор, снаряжают, вяжут,
на эшафот взводят, вот тут ужасно! Народ сбегается, даже женщины, хоть там и не любят, чтобы женщины глядели.
Но князь не успел сходить покурить. В переднюю вдруг вошел молодой человек, с бумагами в руках. Камердинер стал снимать с него шубу. Молодой человек скосил
глаза на князя.
В Гане что-то происходило особенное, когда он задавал этот вопрос. Точно новая и особенная какая-то идея загорелась у него в мозгу и нетерпеливо засверкала в
глазах его. Генерал же, который искренно и простосердечно беспокоился, тоже покосился
на князя, но как бы не ожидая много от его ответа.
Но тут-то и пригодилась Тоцкому его верность взгляда: он сумел разгадать, что Настасья Филипповна и сама отлично понимает, как безвредна она в смысле юридическом, но что у ней совсем другое
на уме и… в сверкавших
глазах ее.
Он припоминал, впрочем, и прежде мгновения, когда иногда странные мысли приходили ему при взгляде, например,
на эти
глаза: как бы предчувствовался в них какой-то глубокий и таинственный мрак.
— Принять? Вы говорите, его принять, теперь, сейчас? — И генеральша изо всех сил выкатила свои
глаза на суетившегося пред ней Ивана Федоровича.
— Про-эк-за-ме-но-вать? — протянула генеральша и в глубочайшем изумлении стала опять перекатывать
глаза с дочерей
на мужа и обратно.
— Знаю я, к какому он графу! — резко проговорила Лизавета Прокофьевна и раздражительно перевела
глаза на князя. — Что бишь! — начала она брезгливо и досадливо припоминая, — ну, что там? Ах да: ну, какой там игумен?
— Вы не сердитесь
на меня за что-нибудь? — спросил он вдруг, как бы в замешательстве, но, однако же, прямо смотря всем в
глаза.
Мне кажется, если, например, неминуемая гибель, дом
на вас валится, то тут вдруг ужасно захочется сесть и закрыть
глаза и ждать — будь что будет!..
И как только крест касался губ, он
глаза открывал, и опять
на несколько секунд как бы оживлялся, и ноги шли.
Крест и голова, вот картина, лицо священника, палача, его двух служителей и несколько голов и
глаз снизу, — все это можно нарисовать как бы
на третьем плане, в тумане, для аксессуара…
Она уже была так слаба от чахотки, что все больше сидела с закрытыми
глазами, прислонив голову к скале, и дремала, тяжело дыша; лицо ее похудело, как у скелета, и пот проступал
на лбу и
на висках.
— Н-нет… я… н-нет, — солгал Гаврила Ардалионович, и краска стыда залила ему лицо. Он бегло взглянул
на сидевшую в стороне Аглаю и быстро отвел
глаза. Аглая холодно, пристально, спокойно глядела
на него, не отрывая
глаз, и наблюдала его смущение.
— Это вы, — заскрежетал Ганя, вдруг набрасываясь
на князя, только что все вышли, — это вы разболтали им, что я женюсь! — бормотал он скорым полушепотом, с бешеным лицом и злобно сверкая
глазами, — бесстыдный вы болтунишка!
В таких случаях она обыкновенно переставала говорить и только молча, насмешливо смотрела
на брата, не сводя с него
глаз.
Женщина дикая; дикая женщина, так-таки совершенно из дикого состояния; а впрочем, дородная женщина, полная, высокая, блондинка, румяная (слишком даже),
глаза на меня сверкают.
Сцена выходила чрезвычайно безобразная, но Настасья Филипповна продолжала смеяться и не уходила, точно и в самом деле с намерением протягивала ее. Нина Александровна и Варя тоже встали с своих мест и испуганно, молча, ждали, до чего это дойдет;
глаза Вари сверкали, и
на Нину Александровну всё это подействовало болезненно; она дрожала и, казалось, тотчас упадет в обморок.
У Гани в
глазах помутилось, и он, совсем забывшись, изо всей силы замахнулся
на сестру. Удар пришелся бы ей непременно в лицо. Но вдруг другая рука остановила
на лету Ганину руку.
— Я ведь и в самом деле не такая, он угадал, — прошептала она быстро, горячо, вся вдруг вспыхнув и закрасневшись, и, повернувшись, вышла
на этот раз так быстро, что никто и сообразить не успел, зачем это она возвращалась. Видели только, что она пошептала что-то Нине Александровне и, кажется, руку ее поцеловала. Но Варя видела и слышала всё и с удивлением проводила ее
глазами.
Темные
глаза ее засверкали,
на бледных щеках показались два красные пятна.
— Да уж одно то заманчиво, как тут будет лгать человек. Тебе же, Ганечка, особенно опасаться нечего, что солжешь, потому что самый скверный поступок твой и без того всем известен. Да вы подумайте только, господа, — воскликнул вдруг в каком-то вдохновении Фердыщенко, — подумайте только, какими
глазами мы потом друг
на друга будем глядеть, завтра например, после рассказов-то!
Только смотрю, представляется что-то странное: сидит она, лицо
на меня уставила,
глаза выпучила, и ни слова в ответ, и странно, странно так смотрит, как бы качается.
Афанасий Иванович примолк с тем же солидным достоинством, с которым и приступал к рассказу. Заметили, что у Настасьи Филипповны как-то особенно засверкали
глаза, и даже губы вздрогнули, когда Афанасий Иванович кончил. Все с любопытством поглядывали
на них обоих.
Афанасий Иванович побледнел, генерал остолбенел; все уставили
глаза и протянули головы. Ганя застыл
на месте.
Робко и потерянно смотрел он несколько секунд, не отводя
глаз,
на Настасью Филипповну.
— Что это такое? — спросила Настасья Филипповна, пристально и любопытно оглядев Рогожина и указывая
глазами на «предмет».
— Знаете, Афанасий Иванович, это, как говорят, у японцев в этом роде бывает, — говорил Иван Петрович Птицын, — обиженный там будто бы идет к обидчику и говорит ему: «Ты меня обидел, за это я пришел распороть в твоих
глазах свой живот», и с этими словами действительно распарывает в
глазах обидчика свой живот и чувствует, должно быть, чрезвычайное удовлетворение, точно и в самом деле отмстил. Странные бывают
на свете характеры, Афанасий Иванович!
На другой или
на третий день после переезда Епанчиных, с утренним поездом из Москвы прибыл и князь Лев Николаевич Мышкин. Его никто не встретил в воксале; но при выходе из вагона князю вдруг померещился странный, горячий взгляд чьих-то двух
глаз, в толпе, осадившей прибывших с поездом. Поглядев внимательнее, он уже ничего более не различил. Конечно, только померещилось; но впечатление осталось неприятное. К тому же князь и без того был грустен и задумчив и чем-то казался озабоченным.
Слушателями были: мальчик лет пятнадцати, с довольно веселым и неглупым лицом и с книгой в руках, молодая девушка лет двадцати, вся в трауре и с грудным ребенком
на руках, тринадцатилетняя девочка, тоже в трауре, очень смеявшаяся и ужасно разевавшая при этом рот, и, наконец, один чрезвычайно странный слушатель, лежавший
на диване малый лет двадцати, довольно красивый, черноватый, с длинными, густыми волосами, с черными большими
глазами, с маленькими поползновениями
на бакенбарды и бородку.
— Лукьян Тимофеевич, действительно, — согласился и законфузился Лебедев, покорно опуская
глаза и опять кладя руку
на сердце.
И Лебедев потащил князя за руку. Они вышли из комнаты, прошли дворик и вошли в калитку. Тут действительно был очень маленький и очень миленький садик, в котором благодаря хорошей погоде уже распустились все деревья. Лебедев посадил князя
на зеленую деревянную скамейку, за зеленый вделанный в землю стол, и сам поместился напротив него. Чрез минуту, действительно, явился и кофей. Князь не отказался. Лебедев подобострастно и жадно продолжал засматривать ему в
глаза.
— Давеча, выходя из вагона, я увидел пару совершенно таких же
глаз, какими ты сейчас сзади поглядел
на меня.
Я, говорит, еще сама себе госпожа; захочу, так и совсем тебя прогоню, а сама за границу поеду (это уж она мне говорила, что за границу-то поедет, — заметил он как бы в скобках, и как-то особенно поглядев в
глаза князю); иной раз, правда, только пужает, всё ей смешно
на меня отчего-то.
Он ясно вспомнил теперь, что именно тут, стоя пред этим окном, он вдруг обернулся, точно давеча, когда поймал
на себе
глаза Рогожина.
Он разом вспомнил и давешний Павловский воксал, и давешний Николаевский воксал, и вопрос Рогожину прямо в лицо о
глазах, и крест Рогожина, который теперь
на нем, и благословение его матери, к которой он же его сам привел, и последнее судорожное объятие, последнее отречение Рогожина, давеча,
на лестнице, — и после этого всего поймать себя
на беспрерывном искании чего-то кругом себя, и эта лавка, и этот предмет… что за низость!
Да, это были те самые
глаза (и в том, что те самые, нет уже никакого теперь сомнения!), которые сверкнули
на него утром, в толпе, когда он выходил из вагона Николаевской железной дороги; те самые (совершенно те самые!), взгляд которых он поймал потом давеча, у себя за плечами, садясь
на стул у Рогожина.
(Да,
глаза их встретились! и они посмотрели друг
на друга.)
Убеждение в чем? (О, как мучила князя чудовищность, «унизительность» этого убеждения, «этого низкого предчувствия», и как обвинял он себя самого!) Скажи же, если смеешь, в чем? — говорил он беспрерывно себе, с упреком и с вызовом. — Формулируй, осмелься выразить всю свою мысль, ясно, точно, без колебания! О, я бесчестен! — повторял он с негодованием и с краской в лице, — какими же
глазами буду я смотреть теперь всю жизнь
на этого человека! О, что за день! О боже, какой кошмар!
Он был худ как скелет, бледно-желт,
глаза его сверкали, и два красные пятна горели
на щеках.
Вот!.. — залепетал вдруг снова Бурдовский, дико и опасливо осматриваясь кругом и тем более горячась, чем больше не доверял и дичился, — вы не имеете права! — и, проговорив это, резко остановился, точно оборвал, и безмолвно выпучив близорукие, чрезвычайно выпуклые с красными толстыми жилками
глаза, вопросительно уставился
на князя, наклонившись вперед всем своим корпусом.
На этот раз князь до того удивился, что и сам замолчал и тоже смотрел
на него, выпучив
глаза и ни слова не говоря.
— Вы не станете, конечно, отрицать, — начал Гаврила Ардалионович, — прямо обращаясь к слушавшему его изо всех сил Бурдовскому, выкатившему
на него от удивления
глаза и, очевидно, бывшему в сильном смятении, — вы не станете, да и не захотите, конечно, отрицать серьезно, что вы родились ровно два года спустя после законного брака уважаемой матушки вашей с коллежским секретарем господином Бурдовским, отцом вашим.
— Позвольте же и мне, милостивый государь, с своей стороны вам заметить, — раздражительно вдруг заговорил Иван Федорович, потерявший последнее терпение, — что жена моя здесь у князя Льва Николаевича, нашего общего друга и соседа, и что во всяком случае не вам, молодой человек, судить о поступках Лизаветы Прокофьевны, равно как выражаться вслух и в
глаза о том, что написано
на моем лице.
Но кроме того, в
глазах его теперь была еще и какая-то другая забота, даже боязнь; он опасливо глядел
на Ипполита, как бы ожидая от него еще чего-то.
Вдруг Ипполит поднялся, ужасно бледный и с видом страшного, доходившего до отчаяния стыда
на искаженном своем лице. Это выражалось преимущественно в его взгляде, ненавистно и боязливо глянувшем
на собрание, и в потерянной, искривленной и ползучей усмешке
на вздрагивавших губах.
Глаза он тотчас же опустил и побрел, пошатываясь и всё так же улыбаясь, к Бурдовскому и Докторенку, которые стояли у выхода с террасы; он уезжал с ними.
— Не сердись. Девка самовластная, сумасшедшая, избалованная, — полюбит, так непременно бранить вслух будет и в
глаза издеваться; я точно такая же была. Только, пожалуйста, не торжествуй, голубчик, не твоя; верить тому не хочу, и никогда не будет! Говорю для того, чтобы ты теперь же и меры принял. Слушай, поклянись, что ты не женат
на этой.