Неточные совпадения
— Ничему не могу научить, — смеялся и князь, — я все почти время за границей прожил в этой швейцарской деревне; редко выезжал куда-нибудь недалеко; чему же я вас научу? Сначала мне было только нескучно; я стал скоро выздоравливать; потом мне каждый
день становился дорог, и чем дальше, тем дороже, так что я стал это
замечать. Ложился спать я очень довольный, а вставал еще счастливее. А почему это все — довольно трудно рассказать.
Но одно только правда: я и в самом
деле не люблю быть со взрослыми, с людьми, с большими, — и это я давно
заметил, — не люблю, потому что не умею.
— Я должен вам
заметить, Гаврила Ардалионович, — сказал вдруг князь, — что я прежде действительно был так нездоров, что и в самом
деле был почти идиот; но теперь я давно уже выздоровел, и потому мне несколько неприятно, когда меня называют идиотом в глаза.
— Фу, какая скверная комната, —
заметил Ганя, презрительно осматриваясь, — темно и окна на двор. Во всех отношениях вы к нам не вовремя… Ну, да это не мое
дело; не я квартиры содержу.
Она проговорила это, не отрываясь от работы и, казалось, в самом
деле спокойно. Ганя был удивлен, но осторожно молчал и глядел на мать, выжидая, чтоб она высказалась яснее. Домашние сцены уж слишком дорого ему стоили. Нина Александровна
заметила эту осторожность и с горькою улыбкой прибавила...
— А право, это бы хорошо! —
заметила Настасья Филипповна, вдруг вся оживляясь. — Право бы, попробовать, господа! В самом
деле, нам как-то невесело. Если бы каждый из нас согласился что-нибудь рассказать… в этом роде… разумеется, по согласию, тут полная воля, а? Может, мы выдержим! По крайней мере ужасно оригинально…
Ничего не
смею прибавить, но только
дела бедного Пети с этим эпизодом рухнули окончательно.
Что же касается мужчин, то Птицын, например, был приятель с Рогожиным, Фердыщенко был как рыба в воде; Ганечка всё еще в себя прийти не мог, но хоть смутно, а неудержимо сам ощущал горячечную потребность достоять до конца у своего позорного столба; старичок учитель, мало понимавший в чем
дело, чуть не плакал и буквально дрожал от страха,
заметив какую-то необыкновенную тревогу кругом и в Настасье Филипповне, которую обожал, как свою внучку; но он скорее бы умер, чем ее в такую минуту покинул.
Надо, впрочем,
заметить, что все они, не исключая даже знатока Лебедева, несколько сбивались в познании границ и пределов своего могущества, и в самом ли
деле им теперь всё дозволено или нет?
— Мне кажется, это всё не совсем подходит к вашему
делу! —
заметил князь.
Веришь ли, пять
дней ее не видал, потому что ехать к ней не
смею; спросит: «Зачем пожаловал?» Мало ли она меня срамила…
Убеждение в чем? (О, как мучила князя чудовищность, «унизительность» этого убеждения, «этого низкого предчувствия», и как обвинял он себя самого!) Скажи же, если
смеешь, в чем? — говорил он беспрерывно себе, с упреком и с вызовом. — Формулируй, осмелься выразить всю свою мысль, ясно, точно, без колебания! О, я бесчестен! — повторял он с негодованием и с краской в лице, — какими же глазами буду я смотреть теперь всю жизнь на этого человека! О, что за
день! О боже, какой кошмар!
Князь
заметил, что все эти три
дня они вступали иногда друг с другом в длинные разговоры, нередко кричали и спорили, даже, кажется, об ученых предметах, что, по-видимому, доставляло удовольствие Лебедеву.
Если же вы не захотите нас удовлетворить, то есть ответите: нет, то мы сейчас уходим, и
дело прекращается; вам же в глаза говорим, при всех ваших свидетелях, что вы человек с умом грубым и с развитием низким; что называться впредь человеком с честью и совестью вы не
смеете и не имеете права, что это право вы слишком дешево хотите купить.
А то, что вы написали про Павлищева, то уж совершенно невыносимо: вы называете этого благороднейшего человека сладострастным и легкомысленным так
смело, так положительно, как будто вы и в самом
деле говорите правду, а между тем это был самый целомудренный человек, какие были на свете!
Смейтесь скорее над нашею неловкостию, над нашим неуменьем вести
дела; вы и без того нас всеми силами постарались сделать смешными; но не
смейте говорить, что мы бесчестны.
— Да почти ничего дальше, — продолжал Евгений Павлович, — я только хотел
заметить, что от этого
дело может прямо перескочить на право силы, то есть на право единичного кулака и личного захотения, как, впрочем, и очень часто кончалось на свете. Остановился же Прудон на праве силы. В американскую войну многие самые передовые либералы объявили себя в пользу плантаторов, в том смысле, что негры суть негры, ниже белого племени, а стало быть, право силы за белыми…
— Вы напрасно слишком жалеете брата, —
заметил ему князь, — если уж до того дошло
дело, стало быть, Гаврила Ардалионович опасен в глазах Лизаветы Прокофьевны, а, стало быть, известные надежды его утверждаются.
— Нет-с, я не про то, — сказал Евгений Павлович, — но только как же вы, князь (извините за вопрос), если вы так это видите и
замечаете, то как же вы (извините меня опять) в этом странном
деле… вот что на
днях было… Бурдовского, кажется… как же вы не
заметили такого же извращения идей и нравственных убеждений? Точь-в-точь ведь такого же! Мне тогда показалось, что вы совсем не
заметили?
— Здесь у вас занимательно, —
заметил тот, — и я с удовольствием прождал вас с полчаса. Вот что, любезнейший Лев Николаевич, я всё устроил с Курмышевым и зашел вас успокоить; вам нечего беспокоиться, он очень, очень рассудительно принял
дело, тем более что, по-моему, скорее сам виноват.
Лебедев, чуть не доведший некоторых из слушателей до настоящего негодования (надо
заметить, что бутылки всё время не переставали откупориваться), неожиданным заключением своей речи насчет закусочки примирил с собой тотчас же всех противников. Сам он называл такое заключение «ловким, адвокатским оборотом
дела». Веселый смех поднялся опять, гости оживились; все встали из-за стола, чтобы расправить члены и пройтись по террасе. Только Келлер остался недоволен речью Лебедева и был в чрезвычайном волнении.
— Если так, то вы человек без сердца! — вскричала Аглая, — неужели вы не видите, что не в меня она влюблена, а вас, вас одного она любит! Неужели вы всё в ней успели
заметить, а этого не
заметили? Знаете, что это такое, что означают эти письма? Это ревность; это больше чем ревность! Она… вы думаете, она в самом
деле замуж за Рогожина выйдет, как она пишет здесь в письмах? Она убьет себя на другой
день, только что мы обвенчаемся!
Девицы усмехнулись новой фантазии их фантастической сестрицы и
заметили мамаше, что Аглая, пожалуй, еще рассердится, если та пойдет в парк ее отыскивать, и что, наверно, она сидит теперь с книгой на зеленой скамейке, о которой она еще три
дня назад говорила, и за которую чуть не поссорилась с князем Щ., потому что тот не нашел в местоположении этой скамейки ничего особенного.
Когда же, уже поздно, вошел этот Келлер и возвестил о вашем торжественном
дне и о распоряжении насчет шампанского, то я, дорогой и многоуважаемый князь, имея сердце (что вы уже, вероятно,
заметили, ибо я заслуживаю), имея сердце, не скажу чувствительное, но благодарное, чем и горжусь, — я, для пущей торжественности изготовляемой встречи и во ожидании лично поздравить вас, вздумал пойти переменить старую рухлядь мою на снятый мною по возвращении моем вицмундир, что и исполнил, как, вероятно, князь, вы и
заметили, видя меня в вицмундире весь вечер.
Идем мы с ним давеча по горячим следам к Вилкину-с… а надо вам
заметить, что генерал был еще более моего поражен, когда я, после пропажи, первым
делом его разбудил, даже так, что в лице изменился, покраснел, побледнел, и, наконец, вдруг в такое ожесточенное и благородное негодование вошел, что я даже и не ожидал такой степени-с.
Граф его обнял, и таким образом произошел брак его с Ниной Александровной, а на другой же
день в пожарных развалинах нашли и шкатулку с пропавшими деньгами; была она железная, английского устройства, с секретным замком, и как-то под пол провалилась, так что никто и не
заметил, и только чрез этот пожар отыскалась.
— Смешная Аглая, —
заметила она вдруг, — останавливает меня и говорит: «Передайте от меня особенное, личное уважение вашим родителям; я наверно найду на
днях случай видеться с вашим папашей». И этак серьезно говорит. Странно ужасно…
Заметили тоже, что в эти три
дня он беспрерывно впадал в сильнейшее честолюбие, а вследствие того и в необыкновенную обидчивость.
Если бы князь не был в то время слишком отвлечен и занят другими важными для него впечатлениями, то он мог бы скоро
заметить, что и в следовавшие затем два
дня Лебедев не только не представил ему никаких разъяснений, но даже, напротив, как бы сам избегал почему-то встречи с ним.
Когда князь
заметил ему, что и прежде то же самое чуть ли не каждый
день было, то Коля решительно не знал, что на это ответить и как объяснить, в чем именно заключается настоящее его беспокойство.
— Совершенно знаю-с; Черносвитов, изобретя свою ногу, первым
делом тогда забежал ко мне показать. Но черносвитовская нога изобретена несравненно позже… И к тому же уверяет, что даже покойница жена его, в продолжение всего их брака, не знала, что у него, у мужа ее, деревянная нога. «Если ты, — говорит, когда я
заметил ему все нелепости, — если ты в двенадцатом году был у Наполеона в камер-пажах, то и мне позволь похоронить ногу на Ваганьковском».
Радостное настроение семейства продолжалось недолго. На другой же
день Аглая опять поссорилась с князем, и так продолжалось беспрерывно, во все следующие
дни. По целым часам она поднимала князя на смех и обращала его чуть не в шута. Правда, они просиживали иногда по часу и по два в их домашнем садике, в беседке, но
заметили, что в это время князь почти всегда читает Аглае газеты или какую-нибудь книгу.
«Не
смей веровать в бога, не
смей иметь собственности, не
смей иметь личности, fraternité ou la mort, [братство или смерть (фр.).] два миллиона голов!» По
делам их вы узнаете их — это сказано!
Хорошо, хорошо, я оставлю… — прибавил он,
заметив нетерпеливый жест князя, — но я пришел за собственным
делом и про это хочу… объясниться.
Они жили недалеко, в маленьком домике; маленькие дети, брат и сестра Ипполита, были по крайней мере тем рады даче, что спасались от больного в сад; бедная же капитанша оставалась во всей его воле и вполне его жертвой; князь должен был их
делить и мирить ежедневно, и больной продолжал называть его своею «нянькой», в то же время как бы не
смея и не презирать его за его роль примирителя.