Неточные совпадения
Нос его
был широк и сплюснут,
лицо скулистое; тонкие губы беспрерывно складывались в какую-то наглую, насмешливую и даже злую улыбку; но лоб его
был высок и хорошо сформирован и скрашивал неблагородно развитую нижнюю часть
лица.
Особенно приметна
была в этом
лице его мертвая бледность, придававшая всей физиономии молодого человека изможденный вид, несмотря на довольно крепкое сложение, и вместе с тем что-то страстное, до страдания, не гармонировавшее с нахальною и грубою улыбкой и с резким, самодовольным его взглядом.
Лицо молодого человека
было, впрочем, приятное, тонкое и сухое, но бесцветное, а теперь даже досиня иззябшее.
— Князь Мышкин? Лев Николаевич? Не знаю-с. Так что даже и не слыхивал-с, — отвечал в раздумье чиновник, — то
есть я не об имени, имя историческое, в Карамзина «Истории» найти можно и должно, я об лице-с, да и князей Мышкиных уж что-то нигде не встречается, даже и слух затих-с.
— С величайшим удовольствием приду и очень вас благодарю за то, что вы меня полюбили. Даже, может
быть, сегодня же приду, если успею. Потому, я вам скажу откровенно, вы мне сами очень понравились, и особенно когда про подвески бриллиантовые рассказывали. Даже и прежде подвесок понравились, хотя у вас и сумрачное
лицо. Благодарю вас тоже за обещанное мне платье и за шубу, потому мне действительно платье и шуба скоро понадобятся. Денег же у меня в настоящую минуту почти ни копейки нет.
Князь даже одушевился говоря, легкая краска проступила в его бледное
лицо, хотя речь его по-прежнему
была тихая. Камердинер с сочувствующим интересом следил за ним, так что оторваться, кажется, не хотелось; может
быть, тоже
был человек с воображением и попыткой на мысль.
Камердинер, хотя и не мог бы так выразить все это, как князь, но конечно, хотя не всё, но главное понял, что видно
было даже по умилившемуся
лицу его.
— Вы князь Мышкин? — спросил он чрезвычайно любезно и вежливо. Это
был очень красивый молодой человек, тоже лет двадцати восьми, стройный блондин, средневысокого роста, с маленькою наполеоновскою бородкой, с умным и очень красивым
лицом. Только улыбка его, при всей ее любезности,
была что-то уж слишком тонка; зубы выставлялись при этом что-то уж слишком жемчужно-ровно; взгляд, несмотря на всю веселость и видимое простодушие его,
был что-то уж слишком пристален и испытующ.
Она
была сфотографирована в черном шелковом платье, чрезвычайно простого и изящного фасона; волосы, по-видимому, темно-русые,
были убраны просто, по-домашнему; глаза темные, глубокие, лоб задумчивый; выражение
лица страстное и как бы высокомерное.
Она
была несколько худа
лицом, может
быть, и бледна…
Генерал
был удовлетворен. Генерал погорячился, но уж видимо раскаивался, что далеко зашел. Он вдруг оборотился к князю, и, казалось, по
лицу его вдруг прошла беспокойная мысль, что ведь князь
был тут и все-таки слышал. Но он мгновенно успокоился, при одном взгляде на князя можно
была вполне успокоиться.
— Удивительное
лицо! — ответил князь, — и я уверен, что судьба ее не из обыкновенных. —
Лицо веселое, а она ведь ужасно страдала, а? Об этом глаза говорят, вот эти две косточки, две точки под глазами в начале щек. Это гордое
лицо, ужасно гордое, и вот не знаю, добра ли она? Ах, кабы добра! Всё
было бы спасено!
Решению его помогло и еще одно обстоятельство: трудно
было вообразить себе, до какой степени не походила эта новая Настасья Филипповна на прежнюю
лицом.
— Давеча, действительно, — обратился к ней князь, несколько опять одушевляясь (он, казалось, очень скоро и доверчиво одушевлялся), — действительно у меня мысль
была, когда вы у меня сюжет для картины спрашивали, дать вам сюжет: нарисовать
лицо приговоренного за минуту до удара гильотины, когда еще он на эшафоте стоит, пред тем как ложиться на эту доску.
— Как
лицо? Одно
лицо? — спросила Аделаида. — Странный
будет сюжет, и какая же тут картина?
Нарисуйте эшафот так, чтобы видна
была ясно и близко одна только последняя ступень; преступник ступил на нее: голова,
лицо бледное как бумага, священник протягивает крест, тот с жадностию протягивает свои синие губы и глядит, и — всё знает.
— Ну, хорошо, — заторопилась опять Аделаида, — но если уж вы такой знаток
лиц, то наверно
были и влюблены; я, стало
быть, угадала. Рассказывайте же.
Она уже
была так слаба от чахотки, что все больше сидела с закрытыми глазами, прислонив голову к скале, и дремала, тяжело дыша;
лицо ее похудело, как у скелета, и пот проступал на лбу и на висках.
Наконец, Шнейдер мне высказал одну очень странную свою мысль, — это уж
было пред самым моим отъездом, — он сказал мне, что он вполне убедился, что я сам совершенный ребенок, то
есть вполне ребенок, что я только ростом и
лицом похож на взрослого, но что развитием, душой, характером и, может
быть, даже умом я не взрослый, и так и останусь, хотя бы я до шестидесяти лет прожил.
У вас, Александра Ивановна,
лицо тоже прекрасное и очень милое, но, может
быть, у вас
есть какая-нибудь тайная грусть; душа у вас, без сомнения, добрейшая, но вы не веселы.
Как будто необъятная гордость и презрение, почти ненависть,
были в этом
лице, и в то же самое время что-то доверчивое, что-то удивительно простодушное; эти два контраста возбуждали как будто даже какое-то сострадание при взгляде на эти черты.
Эта ослепляющая красота
была даже невыносима, красота бледного
лица, чуть не впалых щек и горевших глаз; странная красота!
Когда через минуту он вошел в гостиную,
лицо его
было совершенно спокойно.
Аглая остановилась, взяла записку и как-то странно поглядела на князя. Ни малейшего смущения не
было в ее взгляде, разве только проглянуло некоторое удивление, да и то, казалось, относившееся к одному только князю. Аглая своим взглядом точно требовала от него отчета, — каким образом он очутился в этом деле вместе с Ганей? — и требовала спокойно и свысока. Они простояли два-три мгновения друг против друга; наконец что-то насмешливое чуть-чуть обозначилось в
лице ее; она слегка улыбнулась и прошла мимо.
Князь быстро повернулся и посмотрел на обоих. В
лице Гани
было настоящее отчаяние; казалось, он выговорил эти слова как-то не думая, сломя голову. Аглая смотрела на него несколько секунд совершенно с тем же самым спокойным удивлением, как давеча на князя, и, казалось, это спокойное удивление ее, это недоумение, как бы от полного непонимания того, что ей говорят,
было в эту минуту для Гани ужаснее самого сильнейшего презрения.
Аглая слегка пожала руку князю и вышла.
Лицо ее
было серьезно и нахмурено, она даже не улыбнулась, когда кивнула князю головой на прощание.
— Дальше, по одному поводу, я стал говорить о
лицах, то
есть о выражениях
лиц, и сказал, что Аглая Ивановна почти так же хороша, как Настасья Филипповна. Вот тут-то я и проговорился про портрет…
Вид ее
был болезненный и несколько скорбный, но
лицо и взгляд ее
были довольно приятны; с первых слов заявлялся характер серьезный и полный истинного достоинства.
Варвара Ардалионовна
была девица лет двадцати трех, среднего роста, довольно худощавая, с
лицом не то чтобы очень красивым, но заключавшим в себе тайну нравиться без красоты и до страсти привлекать к себе.
Твердость и решимость виднелись и в ее
лице, но предчувствовалось, что твердость эта даже могла
быть энергичнее и предприимчивее, чем у матери.
На обстоятельную, но отрывистую рекомендацию Гани (который весьма сухо поздоровался с матерью, совсем не поздоровался с сестрой и тотчас же куда-то увел из комнаты Птицына) Нина Александровна сказала князю несколько ласковых слов и велела выглянувшему в дверь Коле свести его в среднюю комнату. Коля
был мальчик с веселым и довольно милым
лицом, с доверчивою и простодушною манерой.
Это
был господин лет тридцати, не малого роста, плечистый, с огромною, курчавою, рыжеватою головой.
Лицо у него
было мясистое и румяное, губы толстые; нос широкий и сплюснутый, глаза маленькие, заплывшие и насмешливые, как будто беспрерывно подмигивающие. В целом все это представлялось довольно нахально. Одет он
был грязновато.
Новый господин
был высокого роста, лет пятидесяти пяти, или даже поболее, довольно тучный, с багрово-красным, мясистым и обрюзглым
лицом, обрамленным густыми седыми бакенбардами, в усах, с большими, довольно выпученными глазами.
Князь обернулся
было в дверях, чтобы что-то ответить, но, увидев по болезненному выражению
лица своего обидчика, что тут только недоставало той капли, которая переполняет сосуд, повернулся и вышел молча.
Князь воротился и глядел на нее как истукан; когда она засмеялась — усмехнулся и он, но языком все еще не мог пошевелить. В первое мгновение, когда он отворил ей дверь, он
был бледен, теперь вдруг краска залила его
лицо.
Тут
был и еще наблюдатель, который тоже еще не избавился от своего чуть не онемения при виде Настасьи Филипповны; но он хоть и стоял «столбом», на прежнем месте своем, в дверях гостиной, однако успел заметить бледность и злокачественную перемену
лица Гани. Этот наблюдатель
был князь. Чуть не в испуге, он вдруг машинально ступил вперед.
— Ну, это пусть мне… а ее… все-таки не дам!.. — тихо проговорил он наконец, но вдруг не выдержал, бросил Ганю, закрыл руками
лицо, отошел в угол, стал
лицом к стене и прерывающимся голосом проговорил: — О, как вы
будете стыдиться своего поступка!
Настасья Филипповна
была тоже очень поражена и поступком Гани, и ответом князя. Обыкновенно бледное и задумчивое
лицо ее, так всё время не гармонировавшее с давешним как бы напускным ее смехом,
было очевидно взволновано теперь новым чувством; и, однако, все-таки ей как будто не хотелось его выказывать, и насмешка словно усиливалась остаться в
лице ее.
Коля прошел в дверь совсем и подал князю записку. Она
была от генерала, сложена и запечатана. По
лицу Коли видно
было, как
было ему тяжело передавать. Князь прочел, встал и взял шляпу.
В эту минуту в отворенные двери выглянуло из комнат еще одно
лицо, по-видимому, домашней экономки, может
быть, даже гувернантки, дамы лет сорока, одетой в темное платье. Она приблизилась с любопытством и недоверчивостью, услышав имена генерала Иволгина и князя Мышкина.
Одним словом, Фердыщенко совершенно не выдержал и вдруг озлобился, даже до забвения себя, перешел чрез мерку; даже всё
лицо его покривилось. Как ни странно, но очень могло
быть, что он ожидал совершенно другого успеха от своего рассказа. Эти «промахи» дурного тона и «хвастовство особого рода», как выразился об этом Тоцкий, случались весьма часто с Фердыщенком и
были совершенно в его характере.
Это давеча всё у Ганечки
было: я приехала к его мамаше с визитом, в мое будущее семейство, а там его сестра крикнула мне в глаза: «Неужели эту бесстыжую отсюда не выгонят!» — а Ганечке, брату, в
лицо плюнула.
Генеральша на это отозвалась, что в этом роде ей и Белоконская пишет, и что «это глупо, очень глупо; дурака не вылечишь», резко прибавила она, но по
лицу ее видно
было, как она рада
была поступкам этого «дурака». В заключение всего генерал заметил, что супруга его принимает в князе участие точно как будто в родном своем сыне, и что Аглаю она что-то ужасно стала ласкать; видя это, Иван Федорович принял на некоторое время весьма деловую осанку.
Слушателями
были: мальчик лет пятнадцати, с довольно веселым и неглупым
лицом и с книгой в руках, молодая девушка лет двадцати, вся в трауре и с грудным ребенком на руках, тринадцатилетняя девочка, тоже в трауре, очень смеявшаяся и ужасно разевавшая при этом рот, и, наконец, один чрезвычайно странный слушатель, лежавший на диване малый лет двадцати, довольно красивый, черноватый, с длинными, густыми волосами, с черными большими глазами, с маленькими поползновениями на бакенбарды и бородку.
Князь обратился
было к голосу с дивана, но заговорила девушка и с самым откровенным видом на своем миловидном
лице сказала...
— Это
была такая графиня, которая, из позору выйдя, вместо королевы заправляла, и которой одна великая императрица в собственноручном письме своем «ma cousine» написала. Кардинал, нунций папский, ей на леве-дю-руа (знаешь, что такое
было леве-дю-руа?) чулочки шелковые на обнаженные ее ножки сам вызвался надеть, да еще, за честь почитая, — этакое-то высокое и святейшее
лицо! Знаешь ты это? По
лицу вижу, что не знаешь! Ну, как она померла? Отвечай, коли знаешь!
Ласковая улыбка на
лице его очень не шла к нему в эту минуту, точно в этой улыбке что-то сломалось, и как будто Парфен никак не в силах
был склеить ее, как ни пытался.
— Знаешь, что я тебе скажу! — вдруг одушевился Рогожин, и глаза его засверкали. — Как это ты мне так уступаешь, не понимаю? Аль уж совсем ее разлюбил? Прежде ты все-таки
был в тоске; я ведь видел. Так для чего же ты сломя-то голову сюда теперь прискакал? Из жалости? (И
лицо его искривилось в злую насмешку.) Хе-хе!
Я вынул двугривенный и отдал ему, а крест тут же на себя надел, — и по
лицу его видно
было, как он доволен, что надул глупого барина, и тотчас же отправился свой крест пропивать, уж это без сомнения.
В углу гостиной, у печки, в креслах, сидела маленькая старушка, еще с виду не то чтоб очень старая, даже с довольно здоровым, приятным и круглым
лицом, но уже совершенно седая и (с первого взгляда заключить
было можно) впавшая в совершенное детство.