Неточные совпадения
— Эх! Ух! — кривился чиновник, и даже дрожь его пробирала, — а ведь покойник не то что за десять тысяч, а за десять целковых на тот
свет сживывал, — кивнул он
князю.
Князь с любопытством рассматривал Рогожина; казалось, тот был еще бледнее в эту минуту.
— Не мешайте мне, Александра Ивановна, — отчеканила ей генеральша, — я тоже хочу знать. Садитесь вот тут,
князь, вот на этом кресле, напротив, нет, сюда, к солнцу, к
свету ближе подвиньтесь, чтоб я могла видеть. Ну, какой там игумен?
Князь шел, задумавшись; его неприятно поразило поручение, неприятно поразила и мысль о записке Гани к Аглае. Но не доходя двух комнат до гостиной, он вдруг остановился, как будто вспомнил о чем, осмотрелся кругом, подошел к окну, ближе к
свету, и стал глядеть на портрет Настасьи Филипповны.
Князь вынул двадцатипятирублевый билет из жилетного кармана и подал Фердыщенке. Тот развернул, поглядел, потом перевернул на другую сторону, затем взял на
свет.
Князь, позвольте вас спросить, как вы думаете, мне вот всё кажется, что на
свете гораздо больше воров, чем неворов, и что нет даже такого самого честного человека, который бы хоть раз в жизни чего-нибудь не украл.
— Ну, это там… из романов! Это,
князь голубчик, старые бредни, а нынче
свет поумнел, и всё это вздор! Да и куда тебе жениться, за тобой за самим еще няньку нужно!
Человек он был самого высшего
света и, кроме того, с состоянием, «хорошим, серьезным, неоспоримым», как отозвался генерал, имевший случай по одному довольно серьезному делу сойтись и познакомиться с
князем у графа, своего начальника.
В этих воротах, и без того темных, в эту минуту было очень темно: надвинувшаяся грозовая туча поглотила вечерний
свет, и в то самое время, как
князь подходил к дому, туча вдруг разверзлась и пролилась.
Два давешних глаза, те же самые, вдруг встретились с его взглядом. Человек, таившийся в нише, тоже успел уже ступить из нее один шаг. Одну секунду оба стояли друг перед другом почти вплоть. Вдруг
князь схватил его за плечи и повернул назад, к лестнице, ближе к
свету: он яснее хотел видеть лицо.
Если бы, любя женщину более всего на
свете или предвкушая возможность такой любви, вдруг увидеть ее на цепи, за железною решеткой, под палкой смотрителя, — то такое впечатление было бы несколько сходно с тем, что ощутил теперь
князь.
Оставшись один на перекрестке,
князь осмотрелся кругом, быстро перешел через улицу, близко подошел к освещенному окну одной дачи, развернул маленькую бумажку, которую крепко сжимал в правой руке во всё время разговора с Иваном Федоровичем, и прочел, ловя слабый луч
света...
Записка была написана наскоро и сложена кое-как, всего вероятнее, пред самым выходом Аглаи на террасу. В невыразимом волнении, похожем на испуг,
князь крепко зажал опять в руку бумажку и отскочил поскорей от окна, от
света, точно испуганный вор; но при этом движении вдруг плотно столкнулся с одним господином, который очутился прямо у него за плечами.
— Я, милый
князь, завтра чем
свет еду по этому несчастному делу (ну, вот о дяде-то) в Петербург; представьте себе: всё это верно, и все уже знают, кроме меня.
Правда, они говорят, и, уж конечно,
князь вместе с ними, что тут-то послушание и нужно, что слушаться нужно без рассуждений, из одного благонравия, и что за кротость мою я непременно буду вознагражден на том
свете.
— Я причел и себя для справедливости и для порядку; но согласитесь,
князь, что я обокрасть себя сам не мог, хотя подобные случаи и бывали на
свете…
— Нисколько, нимало, многоуважаемый и лучезарнейший
князь, нимало! — восторженно вскричал Лебедев, прикладывая руку к сердцу, — а, напротив, именно и тотчас постиг, что ни положением в
свете, ни развитием ума и сердца, ни накоплением богатств, ни прежним поведением моим, ниже познаниями, — ничем вашей почтенной и высоко предстоящей надеждам моим доверенности не заслуживаю; а что если и могу служить вам, то как раб и наемщик, не иначе… я не сержусь, а грущу-с.
А если, может быть, и хорошо (что тоже возможно), то чем же опять хорошо?» Сам отец семейства, Иван Федорович, был, разумеется, прежде всего удивлен, но потом вдруг сделал признание, что ведь, «ей-богу, и ему что-то в этом же роде всё это время мерещилось, нет-нет и вдруг как будто и померещится!» Он тотчас же умолк под грозным взглядом своей супруги, но умолк он утром, а вечером, наедине с супругой, и принужденный опять говорить, вдруг и как бы с особенною бодростью выразил несколько неожиданных мыслей: «Ведь в сущности что ж?..» (Умолчание.) «Конечно, всё это очень странно, если только правда, и что он не спорит, но…» (Опять умолчание.) «А с другой стороны, если глядеть на вещи прямо, то
князь, ведь, ей-богу, чудеснейший парень, и… и, и — ну, наконец, имя же, родовое наше имя, всё это будет иметь вид, так сказать, поддержки родового имени, находящегося в унижении, в глазах
света, то есть, смотря с этой точки зрения, то есть, потому… конечно,
свет;
свет есть
свет; но всё же и
князь не без состояния, хотя бы только даже и некоторого.
Почему она одна, Лизавета Прокофьевна, осуждена обо всех заботиться, всё замечать и предугадывать, а все прочие — одних ворон считать?» и пр., и пр. Александра Ивановна сначала была осторожна и заметила только, что ей кажется довольно верною идея папаши о том, что в глазах
света может показаться очень удовлетворительным выбор
князя Мышкина в мужья для одной из Епанчиных.
К тому же Белоконская и в самом деле скоро уезжала; а так как ее протекция действительно много значила в
свете и так как надеялись, что она к
князю будет благосклонна, то родители и рассчитывали, что «
свет» примет жениха Аглаи прямо из рук всемощной «старухи», а стало быть, если и будет в этом что-нибудь странное, то под таким покровительством покажется гораздо менее странным.
Во всяком же случае, рано или поздно,
князя надо было ввести в
свет, о котором он не имел ни малейшего понятия.