Неточные совпадения
— Тьфу тебя! — сплюнул черномазый. — Пять недель назад я, вот как и вы, — обратился он к
князю, — с одним узелком от родителя во Псков убег к тетке; да в горячке там и слег, а он без меня и помре. Кондрашка пришиб. Вечная память покойнику, а чуть меня тогда до смерти не убил!
Верите ли,
князь, вот ей-богу! Не убеги я тогда, как раз бы убил.
— Опять этот проклятый осел подвернулся; я о нем и не думала! — вскрикнула генеральша. —
Поверьте мне, пожалуйста,
князь, я без всякого…
— Не
верьте ей,
князь, — обратилась к нему генеральша, — она это нарочно с какой-то злости делает; она вовсе не так глупо воспитана; не подумайте чего-нибудь, что они вас так тормошат. Они, верно, что-нибудь затеяли, но они уже вас любят. Я их лица знаю.
— Ах,
князь, мне крайняя надобность! — стал просить Ганя. — Она, может быть, ответит…
Поверьте, что я только в крайнем, в самом крайнем случае мог обратиться… С кем же мне послать?.. Это очень важно… Ужасно для меня важно…
— Я говорю правду, — отвечал
князь прежним, совершенно невозмутимым тоном, — и
поверьте: мне очень жаль, что это производит на вас такое неприятное впечатление.
— Не от простуды. Не от простуды,
поверьте старику. Я тут был, я и ее хоронил. С горя по своем
князе, а не от простуды. Да-с, памятна мне и княгиня! Молодость! Из-за нее мы с
князем, друзья с детства, чуть не стали взаимными убийцами.
—
Верите ли вы, — вдруг обратилась капитанша к
князю, —
верите ли вы, что этот бесстыдный человек не пощадил моих сиротских детей! Всё ограбил, всё перетаскал, всё продал и заложил, ничего не оставил. Что я с твоими заемными письмами делать буду, хитрый и бессовестный ты человек? Отвечай, хитрец, отвечай мне, ненасытное сердце: чем, чем я накормлю моих сиротских детей? Вот появляется пьяный и на ногах не стоит… Чем прогневала я господа бога, гнусный и безобразный хитрец, отвечай?
— А
князь для меня то, что я в него в первого, во всю мою жизнь, как в истинно преданного человека
поверила. Он в меня с одного взгляда
поверил, и я ему
верю.
— Вы, кажется, сказали,
князь, что письмо к вам от Салазкина? — спросил Птицын. — Это очень известный в своем кругу человек; это очень известный ходок по делам, и если действительно он вас уведомляет, то вполне можете
верить. К счастию, я руку знаю, потому что недавно дело имел… Если бы вы дали мне взглянуть, может быть, мог бы вам что-нибудь и сказать.
— Да перестань, пьяный ты человек!
Верите ли,
князь, теперь он вздумал адвокатством заниматься, по судебным искам ходить; в красноречие пустился и всё высоким слогом с детьми дома говорит. Пред мировыми судьями пять дней тому назад говорил. И кого же взялся защищать: не старуху, которая его умоляла, просила, и которую подлец ростовщик ограбил, пятьсот рублей у ней, всё ее достояние, себе присвоил, а этого же самого ростовщика, Зайдлера какого-то, жида, за то, что пятьдесят рублей обещал ему дать…
— Изложение дела. Я его племянник, это он не солгал, хоть и всё лжет. Я курса не кончил, но кончить хочу и на своем настою, потому что у меня есть характер. А покамест, чтобы существовать, место одно беру в двадцать пять рублей на железной дороге. Сознаюсь, кроме того, что он мне раза два-три уже помог. У меня было двадцать рублей, и я их проиграл. Ну,
верите ли,
князь, я был так подл, так низок, что я их проиграл!
— Когда я с тобой, то ты мне
веришь, а когда меня нет, то сейчас перестаешь
верить и опять подозреваешь. В батюшку ты! — дружески усмехнувшись и стараясь скрыть свое чувство, отвечал
князь.
— Это… это генерала-с. Действительно не пускал, и ему к вам не стать. Я,
князь, человека этого глубоко уважаю; это… это великий человек-с; вы не
верите? Ну, вот увидите, а все-таки… лучше бы, сиятельнейший
князь, вам не принимать его у себя-с.
— Да чем же я виноват? — кричал Коля. — Да сколько б я вас ни уверял, что
князь почти уже здоров, вы бы не захотели
поверить, потому что представить его на смертном одре было гораздо интереснее.
— Господа, я никого из вас не ожидал, — начал
князь, — сам я до сего дня был болен, а дело ваше (обратился он к Антипу Бурдовскому) я еще месяц назад поручил Гавриле Ардалионовичу Иволгину, о чем тогда же вас и уведомил. Впрочем, я не удаляюсь от личного объяснения, только согласитесь, такой час… я предлагаю пойти со мной в другую комнату, если ненадолго… Здесь теперь мои друзья, и
поверьте…
— Я виноват! — сказал
князь, подходя к Бурдовскому, — я очень виноват перед вами, Бурдовский, но я не как подаяние послал,
поверьте.
— Вы не
верите? — истерически смеялся Ипполит. — Так и должно быть, а
князь так с первого разу
поверит и нисколько не удивится.
Князь не
поверил, что Лебедев так толкует, решено было справиться у него самого при первом удобном случае.
— Ну, вот вам, одному только вам, объявлю истину, потому что вы проницаете человека: и слова, и дело, и ложь, и правда — всё у меня вместе и совершенно искренно. Правда и дело состоят у меня в истинном раскаянии,
верьте, не
верьте, вот поклянусь, а слова и ложь состоят в адской (и всегда присущей) мысли, как бы и тут уловить человека, как бы и чрез слезы раскаяния выиграть! Ей-богу, так! Другому не сказал бы, — засмеется или плюнет; но вы,
князь, вы рассудите по-человечески.
— Вы ужасный скептик,
князь, — минуты чрез две прибавил Коля, — я замечаю, что с некоторого времени вы становитесь чрезвычайный скептик; вы начинаете ничему не
верить и всё предполагать… а правильно я употребил в этом случае слово «скептик»?
— Я не
верю, — твердо повторил
князь после некоторого размышления и волнения. — Если б это было, я бы знал наверно.
— И я не
верю, хоть есть улики. Девка своевольная, девка фантастическая, девка сумасшедшая! Девка злая, злая, злая! Тысячу лет буду утверждать, что злая! Все они теперь у меня такие, даже эта мокрая курица, Александра, но эта уж из рук вон выскочила. Но тоже не
верю! Может быть, потому что не хочу
верить, — прибавила она как будто про себя. — Почему ты не приходил? — вдруг обернулась она опять к
князю. — Все три дня почему не приходил? — нетерпеливо крикнула ему она другой раз.
— А вот что, батюшка, — разгорячилась Лизавета Прокофьевна, — мы вот все заметили, сидим здесь и хвалимся пред ним, а вот он сегодня письмо получил от одного из них, от самого-то главного, угреватого, помнишь, Александра? Он прощения в письме у него просит, хоть и по своему манеру, и извещает, что того товарища бросил, который его поджигал-то тогда, — помнишь, Александра? — и что
князю теперь больше
верит. Ну, а мы такого письма еще не получали, хоть нам и не учиться здесь нос-то пред ним подымать.
Словам, проскочившим давеча у взволнованного генерала насчет того, что она смеется над всеми, а над ним, над
князем, в особенности, он
поверил вполне.
— Этому
верить нельзя! — вскричал
князь.
Все встретили
князя криками и пожеланиями, окружили его. Иные были очень шумны, другие гораздо спокойнее, но все торопились поздравить, прослышав о дне рождения, и всякий ждал своей очереди. Присутствие некоторых лиц заинтересовало
князя, например Бурдовского; но всего удивительнее было, что среди этой компании очутился вдруг и Евгений Павлович;
князь почти
верить себе не хотел и чуть не испугался, увидев его.
— Что вы пришли выпытать, в этом и сомнения нет, — засмеялся наконец и
князь, — и даже, может быть, вы решили меня немножко и обмануть. Но ведь что ж, я вас не боюсь; притом же мне теперь как-то всё равно,
поверите ли? И… и… и так как я прежде всего убежден, что вы человек все-таки превосходный, то ведь мы, пожалуй, и в самом деле кончим тем, что дружески сойдемся. Вы мне очень понравились, Евгений Павлыч, вы… очень, очень порядочный, по-моему, человек!
— Вы удивительны,
князь; вы не
верите, что он способен убить теперь десять душ.
— Да, для нее, — тихо ответил
князь, грустно и задумчиво склонив голову и не подозревая, каким сверкающим взглядом глянула на него Аглая, — для нее, чтобы только узнать… Я не
верю в ее счастье с Рогожиным, хотя… одним словом, я не знаю, что бы я мог тут для нее сделать и чем помочь, но я приехал.
— Стало быть, это правда! — вскричал
князь в тревоге. — Я слышал, но всё еще не хотел
верить.
— Не мучаю,
князь, не мучаю, — с жаром подхватил Лебедев, — я искренно его люблю-с и… уважаю-с; а теперь, вот
верьте не
верьте, он еще дороже мне стал-с; еще более стал ценить-с!
— На месте редактора я бы не напечатал; что же касается вообще до записок очевидцев, то
поверят скорее грубому лгуну, но забавнику, чем человеку достойному и заслуженному. Я знаю некоторые записки о двенадцатом годе, которые… Я принял решение,
князь; я оставляю этот дом, — дом господина Лебедева.
— Я за вас не сватался, Аглая Ивановна, — проговорил
князь, вдруг оживляясь, — но… вы знаете сами, как я люблю вас и
верю в вас… даже теперь…
А
князь все-таки ничем не смущался и продолжал блаженствовать. О, конечно, и он замечал иногда что-то как бы мрачное и нетерпеливое во взглядах Аглаи; но он более
верил чему-то другому, и мрак исчезал сам собой. Раз уверовав, он уже не мог поколебаться ничем. Может быть, он уже слишком был спокоен; так по крайней мере казалось и Ипполиту, однажды случайно встретившемуся с ним в парке.
— Оставим до времени; к тому же ведь нельзя и без благородства, с вашей-то стороны. Да,
князь, вам нужно самому пальцем пощупать, чтоб опять не
поверить, ха-ха! А очень вы меня презираете теперь, как вы думаете?
Ипполит вспыхнул. У него было мелькнула мысль, что
князь притворяется и ловит его; но, вглядевшись в лицо его, он не мог не
поверить его искренности; лицо его прояснилось.
— Вы видели сейчас Лизавету Прокофьевну? — спросил
князь, едва
веря ушам своим.
— Вы не
поверите, как вы меня огорчили и поразили! — вскричал опять
князь.
Еще минута и, если уж так бы понадобилось, то он, может быть, решился бы дружески вывести
князя, под предлогом его болезни, что, может быть, и действительно было правда и чему очень
верил про себя Иван Федорович…
Смех усилился, у
князя выступили на глазах слезы; он не
верил себе и был очарован.
Князь, который еще вчера не
поверил бы возможности увидеть это даже во сне, теперь стоял, смотрел и слушал, как бы всё это он давно уже предчувствовал.