Неточные совпадения
— А ты откуда узнал, что он два с половиной миллиона чистого капиталу оставил? — перебил черномазый, не удостоивая и в этот
раз взглянуть на чиновника. — Ишь ведь! (мигнул он на него князю) и что только им от этого толку, что они прихвостнями тотчас же лезут? А это правда, что вот родитель мой помер, а я из Пскова через месяц чуть не без сапог домой еду. Ни брат подлец, ни мать ни денег, ни уведомления, — ничего не прислали!
Как собаке! В горячке в Пскове весь месяц пролежал.
— А то, что если ты хоть
раз про Настасью Филипповну
какое слово молвишь, то, вот тебе бог, тебя высеку, даром что ты с Лихачевым ездил, — вскрикнул Рогожин, крепко схватив его за руку.
— Ну
как я об вас об таком доложу? — пробормотал почти невольно камердинер. — Первое то, что вам здесь и находиться не следует, а в приемной сидеть, потому вы сами на линии посетителя, иначе гость, и с меня спросится… Да вы что же, у нас жить, что ли, намерены? — прибавил он, еще
раз накосившись на узелок князя, очевидно не дававший ему покоя.
— Ну, стало быть, и кстати, что я вас не пригласил и не приглашаю. Позвольте еще, князь, чтоб уж
разом все разъяснить: так
как вот мы сейчас договорились, что насчет родственности между нами и слова не может быть, — хотя мне, разумеется, весьма было бы лестно, — то, стало быть…
Да и предоставленные вполне своей воле и своим решениям невесты натурально принуждены же будут, наконец, взяться сами за ум, и тогда дело загорится, потому что возьмутся за дело охотой, отложив капризы и излишнюю разборчивость; родителям оставалось бы только неусыпнее и
как можно неприметнее наблюдать, чтобы не произошло какого-нибудь странного выбора или неестественного уклонения, а затем, улучив надлежащий момент,
разом помочь всеми силами и направить дело всеми влияниями.
Афанасий Иванович рискнул было на очень хитрое средство, чтобы разбить свои цепи: неприметно и искусно он стал соблазнять ее, чрез ловкую помощь, разными идеальнейшими соблазнами; но олицетворенные идеалы: князья, гусары, секретари посольств, поэты, романисты, социалисты даже — ничто не произвело никакого впечатления на Настасью Филипповну,
как будто у ней вместо сердца был камень, а чувства иссохли и вымерли
раз навсегда.
Генеральша была ревнива к своему происхождению. Каково же ей было, прямо и без приготовления, услышать, что этот последний в роде князь Мышкин, о котором она уже что-то слышала, не больше
как жалкий идиот и почти что нищий, и принимает подаяние на бедность. Генерал именно бил на эффект, чтобы
разом заинтересовать, отвлечь все как-нибудь в другую сторону.
Это было после ряда сильных и мучительных припадков моей болезни, а я всегда, если болезнь усиливалась и припадки повторялись несколько
раз сряду, впадал в полное отупение, терял совершенно память, а ум хотя и работал, но логическое течение мысли
как бы обрывалось.
Вот тут-то, бывало, и зовет все куда-то, и мне все казалось, что если пойти все прямо, идти долго, долго и зайти вот за эту линию, за ту самую, где небо с землей встречается, то там вся и разгадка, и тотчас же новую жизнь увидишь, в тысячу
раз сильней и шумней, чем у нас; такой большой город мне все мечтался,
как Неаполь, в нем все дворцы, шум, гром, жизнь…
Я уже не отнимал, потому что для нее это было счастьем; она все время,
как я сидел, дрожала и плакала; правда, несколько
раз она принималась было говорить, но ее трудно было и понять.
Накануне ее смерти, пред закатом солнца, я к ней заходил; кажется, она меня узнала, и я в последний
раз пожал ее руку;
как иссохла у ней рука!
Он смутился и не договорил; он на что-то решался и
как бы боролся сам с собой. Князь ожидал молча. Ганя еще
раз испытующим, пристальным взглядом оглядел его.
Ганя,
раз начав ругаться и не встречая отпора, мало-помалу потерял всякую сдержанность,
как это всегда водится с иными людьми. Еще немного, и он, может быть, стал бы плеваться, до того уж он был взбешен. Но именно чрез это бешенство он и ослеп; иначе он давно бы обратил внимание на то, что этот «идиот», которого он так третирует, что-то уж слишком скоро и тонко умеет иногда все понять и чрезвычайно удовлетворительно передать. Но вдруг произошло нечто неожиданное.
Мне это очень не хочется, особенно так, вдруг,
как вы, с первого
раза; и так
как мы теперь стоим на перекрестке, то не лучше ли нам разойтись: вы пойдете направо к себе, а я налево.
В дверях ему удалось
как бы поправиться, натолкнувшись на одного входившего господина; пропустив этого нового и незнакомого князю гостя в комнату, он несколько
раз предупредительно подмигнул на него сзади и таким образом все-таки ушел не без апломба.
В прихожей стало вдруг чрезвычайно шумно и людно; из гостиной казалось, что со двора вошло несколько человек и все еще продолжают входить. Несколько голосов говорило и вскрикивало
разом; говорили и вскрикивали и на лестнице, на которую дверь из прихожей,
как слышно было, не затворялась. Визит оказывался чрезвычайно странный. Все переглянулись; Ганя бросился в залу, но и в залу уже вошло несколько человек.
Несколько времени Ганя стоял
как молнией пораженный при выходке сестры; но, увидя, что Настасья Филипповна этот
раз действительно уходит,
как исступленный бросился на Варю и в бешенстве схватил ее за руку.
—
Как жаль,
как жаль, и
как нарочно! — с глубочайшим сожалением повторил несколько
раз Ардалион Александрович. — Доложите же, мой милый, что генерал Иволгин и князь Мышкин желали засвидетельствовать собственное свое уважение и чрезвычайно, чрезвычайно сожалели…
— Да меня для того только и держат, и пускают сюда, — воскликнул
раз Фердыщенко, — чтоб я именно говорил в этом духе. Ну возможно ли в самом деле такого,
как я, принимать? Ведь я понимаю же это. Ну можно ли меня, такого Фердыщенка, с таким утонченным джентльменом,
как Афанасий Иванович, рядом посадить? Поневоле остается одно толкование: для того и сажают, что это и вообразить невозможно.
Она представила князя гостям, из которых большей половине он был уже известен. Тоцкий тотчас же сказал какую-то любезность. Все
как бы несколько оживились, все
разом заговорили и засмеялись. Настасья Филипповна усадила князя подле себя.
— Отнюдь нет, господа! Я именно прошу вас сидеть. Ваше присутствие особенно сегодня для меня необходимо, — настойчиво и значительно объявила вдруг Настасья Филипповна. И так
как почти уже все гости узнали, что в этот вечер назначено быть очень важному решению, то слова эти показались чрезвычайно вескими. Генерал и Тоцкий еще
раз переглянулись, Ганя судорожно шевельнулся.
—
Как не удалось! Я рассказал же прошедший
раз,
как три целковых украл, так-таки взял да и рассказал!
Князь, позвольте вас спросить,
как вы думаете, мне вот всё кажется, что на свете гораздо больше воров, чем неворов, и что нет даже такого самого честного человека, который бы хоть
раз в жизни чего-нибудь не украл.
Другой
раз наверное не повторил бы; этому верьте, или нет,
как угодно, я не интересуюсь.
Жила с ней еще несколько лет пред этим племянница, горбатая и злая, говорят,
как ведьма, и даже
раз старуху укусила за палец, но и та померла, так что старуха года уж три пробивалась одна-одинёшенька.
— Так тому и быть! Гаврила Ардалионович! — властно и
как бы торжественно обратилась она к нему, — вы слышали,
как решил князь? Ну, так в том и мой ответ; и пусть это дело кончено
раз навсегда!
Она была внове и уже принято было приглашать ее на известные вечера в пышнейшем костюме, причесанную
как на выставку, и сажать
как прелестную картинку для того, чтобы скрасить вечер, — точно так,
как иные добывают для своих вечеров у знакомых, на один
раз, картину, вазу, статую или экран.
Одно только можно бы было заключить постороннему наблюдателю, если бы таковой тут случился: что, судя по всем вышесказанным, хотя и немногим данным, князь все-таки успел оставить в доме Епанчиных особенное впечатление, хоть и являлся в нем всего один
раз, да и то мельком. Может быть, это было впечатление простого любопытства, объясняемого некоторыми эксцентрическими приключениями князя.
Как бы то ни было, а впечатление осталось.
И верите ли: каждое утро он нам здесь эту же речь пересказывает, точь-в-точь,
как там ее говорил; пятый
раз сегодня; вот пред самым вашим приходом читал, до того понравилось.
Ан ей и приятно станет на том свете почувствовать, что нашелся такой же грешник,
как и она, который и за нее хоть один
раз на земле помолился.
— Кажется, я очень хорошо вас понимаю, Лукьян Тимофеевич: вы меня, наверно, не ждали. Вы думали, что я из моей глуши не подымусь по вашему первому уведомлению, и написали для очистки совести. А я вот и приехал. Ну, полноте, не обманывайте. Полноте служить двум господам. Рогожин здесь уже три недели, я всё знаю. Успели вы ее продать ему,
как в тогдашний
раз, или нет? Скажите правду.
Это я теперь повторяю так же,
как заявлял и прежде, один
раз, в такую же почти минуту.
Я, говорит, еще сама себе госпожа; захочу, так и совсем тебя прогоню, а сама за границу поеду (это уж она мне говорила, что за границу-то поедет, — заметил он
как бы в скобках, и как-то особенно поглядев в глаза князю); иной
раз, правда, только пужает, всё ей смешно на меня отчего-то.
Я тебе реестрик сама напишу,
какие тебе книги перво-наперво надо прочесть; хочешь иль нет?“ И никогда-то, никогда прежде она со мной так не говорила, так что даже удивила меня; в первый
раз как живой человек вздохнул.
Но ему до того понравились эти часы и до того соблазнили его, что он наконец не выдержал: взял нож и, когда приятель отвернулся, подошел к нему осторожно сзади, наметился, возвел глаза к небу, перекрестился и, проговорив про себя с горькою молитвой: «Господи, прости ради Христа!» — зарезал приятеля с одного
раза,
как барана, и вынул у него часы.
«Что ты, говорю, молодка?» (Я ведь тогда всё расспрашивал.) «А вот, говорит, точно так,
как бывает материна радость, когда она первую от своего младенца улыбку заприметит, такая же точно бывает и у бога радость, всякий
раз, когда он с неба завидит, что грешник пред ним от всего своего сердца на молитву становится».
Это мне баба сказала, почти этими же словами, и такую глубокую, такую тонкую и истинно религиозную мысль, такую мысль, в которой вся сущность христианства
разом выразилась, то есть всё понятие о боге
как о нашем родном отце и о радости бога на человека,
как отца на свое родное дитя, — главнейшая мысль Христова!
Он задумался, между прочим, о том, что в эпилептическом состоянии его была одна степень почти пред самым припадком (если только припадок приходил наяву), когда вдруг, среди грусти, душевного мрака, давления, мгновениями
как бы воспламенялся его мозг, и с необыкновенным порывом напрягались
разом все жизненные силы его.
Ум, сердце озарялись необыкновенным светом; все волнения, все сомнения его, все беспокойства
как бы умиротворялись
разом, разрешались в какое-то высшее спокойствие, полное ясной, гармоничной радости и надежды, полное разума и окончательной причины.
Он вспомнил,
как еще недавно он мучился, когда в первый
раз он стал замечать в ней признаки безумия.
Как не понравились ему давеча эта гостиница, эти коридоры, весь этот дом, его номер, не понравились с первого взгляду; он несколько
раз в этот день с каким-то особенным отвращением припоминал, что надо будет сюда воротиться…
Но на этот
раз случилось,
как нарочно, что он сказал правду и,
как нарочно, правду эту он и сам забыл.
Так что, когда Аглая вдруг подтвердила теперь, что она с ним вдвоем застрелила голубя, память его
разом осветилась, и он вспомнил обо всем об этом сам до последней подробности,
как нередко вспоминается в летах преклонных что-нибудь из далекого прошлого.
В каждой гневливой выходке Аглаи (а она гневалась очень часто) почти каждый
раз, несмотря на всю видимую ее серьезность и неумолимость, проглядывало столько еще чего-то детского, нетерпеливо школьного и плохо припрятанного, что не было возможности иногда, глядя на нее, не засмеяться, к чрезвычайной, впрочем, досаде Аглаи, не понимавшей, чему смеются, и «
как могут,
как смеют они смеяться».
— Да он иначе и не говорит,
как из книжек, — подхватил Евгений Павлович, — целыми фразами из критических обозрений выражается. Я давно имею удовольствие знать разговор Николая Ардалионовича, но на этот
раз он говорит не из книжки. Николай Ардалионович явно намекает на мой желтый шарабан с красными колесами. Только я уж его променял, вы опоздали.
Не тут-то было-с: фортуна, убивающая голодною смертью целые губернии, проливает все свои дары
разом на аристократика,
как крыловская Туча, пронесшаяся над иссохшим полем и разлившаяся над океаном.
— Это напоминает, — засмеялся Евгений Павлович, долго стоявший и наблюдавший, — недавнюю знаменитую защиту адвоката, который, выставляя
как извинение бедность своего клиента, убившего
разом шесть человек, чтоб ограбить их, вдруг заключил в этом роде: «Естественно, говорит, что моему клиенту по бедности пришло в голову совершить это убийство шести человек, да и кому же на его месте не пришло бы это в голову?» В этом роде что-то, только очень забавное.
Иван Федорович говорил на другой же день князю Щ., что «с ней это бывает, но в такой степени,
как вчера, даже и с нею редко бывает, так года в три по одному
разу, но уж никак не чаще!
— И я не верю, хоть есть улики. Девка своевольная, девка фантастическая, девка сумасшедшая! Девка злая, злая, злая! Тысячу лет буду утверждать, что злая! Все они теперь у меня такие, даже эта мокрая курица, Александра, но эта уж из рук вон выскочила. Но тоже не верю! Может быть, потому что не хочу верить, — прибавила она
как будто про себя. — Почему ты не приходил? — вдруг обернулась она опять к князю. — Все три дня почему не приходил? — нетерпеливо крикнула ему она другой
раз.
Раз, только один
раз, удалось ей увидать во сне нечто
как будто оригинальное, — она увидала монаха, одного, в темной какой-то комнате, в которую она всё пугалась войти.