Неточные совпадения
Еще в Берлине подумал: «Это почти родственники, начну с них; может
быть, мы друг другу и пригодимся, они мне, я им, — если они люди
хорошие».
— Вот что, князь, — сказал генерал с веселою улыбкой, — если вы в самом деле такой, каким кажетесь, то с вами, пожалуй, и приятно
будет познакомиться; только видите, я человек занятой, и вот тотчас же опять сяду кой-что просмотреть и подписать, а потом отправлюсь к его сиятельству, а потом на службу, так и выходит, что я хоть и рад людям…
хорошим, то
есть… но… Впрочем, я так убежден, что вы превосходно воспитаны, что… А сколько вам лет, князь?
Это
был человек замечательный по своим беспрерывным и анекдотическим неудачам, — один отставной офицер,
хорошей дворянской фамилии, и даже в этом отношении почище Тоцкого, некто Филипп Александрович Барашков.
Афанасий Иванович никогда не скрывал, что он
был несколько трусоват или,
лучше сказать, в высшей степени консервативен.
— Аглая, — сказала генеральша, — запомни: Пафнутий, или
лучше запиши, а то я всегда забываю. Впрочем, я думала
будет интереснее. Где ж эта подпись?
— Конечно, maman, — сказала Александра, — а теперь
лучше бы завтракать; мы
есть хотим.
— Да что вы загадки-то говорите? Ничего не понимаю! — перебила генеральша. — Как это взглянуть не умею?
Есть глаза, и гляди. Не умеешь здесь взглянуть, так и за границей не выучишься.
Лучше расскажите-ка, как вы сами-то глядели, князь.
— Вот это
лучше будет, — прибавила Аделаида. — Князь ведь за границей выучился глядеть.
Оставим
лучше; право, оставим; по крайней мере у вас намерение
было…
Ему случалось бывать прежде и в очень
хорошем обществе, из которого он
был исключен окончательно всего только года два-три назад.
— Поеду, если прикажешь, только
лучше сам посуди:
есть ли хоть какая-нибудь возможность мне теперь ехать?
Нет, уж
лучше на улицу, где мне и следует
быть!
Этак-то
лучше, князь, право,
лучше, потом презирать меня стал бы, и не
было бы нам счастья!
Нет,
лучше простимся по-доброму, а то ведь я и сама мечтательница, проку бы не
было!
Человек он
был самого высшего света и, кроме того, с состоянием, «
хорошим, серьезным, неоспоримым», как отозвался генерал, имевший случай по одному довольно серьезному делу сойтись и познакомиться с князем у графа, своего начальника.
Был июнь в первых числах, и погода стояла в Петербурге уже целую неделю на редкость
хорошая. У Епанчиных
была богатая собственная дача в Павловске. Лизавета Прокофьевна вдруг взволновалась и поднялась; и двух дней не просуетились, переехали.
В одной одежде
была полная перемена: всё платье
было другое, сшитое в Москве и
хорошим портным; но и в платье
был недостаток: слишком уж сшито
было по моде (как и всегда шьют добросовестные, но не очень талантливые портные) и, сверх того, на человека, нисколько этим не интересующегося, так что при внимательном взгляде на князя слишком большой охотник посмеяться, может
быть, и нашел бы чему улыбнуться.
И Лебедев потащил князя за руку. Они вышли из комнаты, прошли дворик и вошли в калитку. Тут действительно
был очень маленький и очень миленький садик, в котором благодаря
хорошей погоде уже распустились все деревья. Лебедев посадил князя на зеленую деревянную скамейку, за зеленый вделанный в землю стол, и сам поместился напротив него. Чрез минуту, действительно, явился и кофей. Князь не отказался. Лебедев подобострастно и жадно продолжал засматривать ему в глаза.
Всякого, кроме тебя,
лучше, потому что ты и впрямь, пожалуй, зарежешь, и она уж это слишком, может
быть, теперь понимает.
— Тотчас же послать купить в город, Федора иль Алексея, с первым поездом, —
лучше Алексея. Аглая, поди сюда! Поцелуй меня, ты прекрасно прочла, но — если ты искренно прочла, — прибавила она почти шепотом, — то я о тебе жалею; если ты в насмешку ему прочла, то я твои чувства не одобряю, так что во всяком случае
лучше бы
было и совсем не читать. Понимаешь? Ступай, сударыня, я еще с тобой поговорю, а мы тут засиделись.
— Так прочти же
лучше ты, читай сейчас, вслух! вслух! — обратилась Лизавета Прокофьевна к Коле, с нетерпением выхватив из рук князя газету, до которой тот едва еще успел дотронуться, — всем вслух, чтобы каждому
было слышно.
Около нашего барона в штиблетах, приударившего
было за одною известною красавицей содержанкой, собралась вдруг целая толпа друзей и приятелей, нашлись даже родственники, а пуще всего целые толпы благородных дев, алчущих и жаждущих законного брака, и чего же
лучше: аристократ, миллионер, идиот — все качества разом, такого мужа и с фонарем не отыщешь, и на заказ не сделаешь!..»
Кто бы ни
были ваши свидетели, хотя бы и ваши друзья, но так как они не могут не согласиться с правом Бурдовского (потому что оно, очевидно, математическое), то даже еще и
лучше, что эти свидетели — ваши друзья; еще очевиднее представится истина.
— Виноват, господа, виноват, — торопливо повинился князь, — пожалуйста, извините; это потому, что мне подумалось, что не
лучше ли нам
быть совершенно откровенными друг с другом, но ваша воля, как хотите.
Вы, может
быть, желаете похвалиться ловкостью ваших изысканий, выставить пред нами и пред князем, какой вы
хороший следователь, сыщик?
Но если Ганя и в самом деле ждал целого рода нетерпеливых вопросов, невольных сообщений, дружеских излияний, то он, конечно, очень ошибся. Во все двадцать минут его посещения князь
был даже очень задумчив, почти рассеян. Ожидаемых вопросов, или,
лучше сказать, одного главного вопроса, которого ждал Ганя,
быть не могло. Тогда и Ганя решился говорить с большою выдержкой. Он, не умолкая, рассказывал все двадцать минут, смеялся, вел самую легкую, милую и быструю болтовню, но до главного не коснулся.
— Послушайте, Келлер, я бы на вашем месте
лучше не признавался в этом без особой нужды, — начал
было князь, — а впрочем, ведь вы, может
быть, нарочно на себя наговариваете?
Пусть он
хороший человек, а так оно
будет.
Какая, например, мать, нежно любящая свое дитя, не испугается и не заболеет от страха, если ее сын или дочь чуть-чуть выйдут из рельсов: «Нет, уж
лучше пусть
будет счастлив и проживет в довольстве и без оригинальности», — думает каждая мать, закачивая свое дитя.
Что же касается до Лизаветы Прокофьевны, то она, как уже объяснено выше,
была и роду
хорошего, хотя у нас на род смотрят не очень, если при этом нет необходимых связей.
И право же,
были люди
хорошие, даже прекраснейшие люди случались!
— Здесь ни одного нет, который бы стоил таких слов! — разразилась Аглая, — здесь все, все не стоят вашего мизинца, ни ума, ни сердца вашего! Вы честнее всех, благороднее всех,
лучше всех, добрее всех, умнее всех! Здесь
есть недостойные нагнуться и поднять платок, который вы сейчас уронили… Для чего же вы себя унижаете и ставите ниже всех? Зачем вы всё в себе исковеркали, зачем в вас гордости нет?
О, это даже нужно, даже
лучше, если б и совсем не знали его, и всё это видение
было бы в одном только сне.
Между нашими загородными собраниями, конечно,
есть и отличающиеся необыкновенною чинностию и имеющие особенно
хорошую репутацию; но самый осторожный человек не может всякую минуту защититься от кирпича, падающего с соседнего дома.
— Ну, так, значит, и не умеете, потому что тут нужна практика! Слушайте же и заучите: во-первых, купите
хорошего пистолетного пороху, не мокрого (говорят, надо не мокрого, а очень сухого), какого-то мелкого, вы уже такого спросите, а не такого, которым из пушек палят. Пулю, говорят, сами как-то отливают. У вас пистолеты
есть?
Если бы князь мог
быть в эту минуту внимательнее, то он, может
быть, догадался бы, что Ивану Федоровичу хочется между прочим что-то и от него выведать, или,
лучше сказать, прямо и открыто о чем-то спросить его, но все не удается дотронуться до самой главной точки.
— Вот в чем беда, — задумался на минуту князь, — вы хотите подождать, пока они разойдутся, а ведь бог знает, когда это
будет. Не
лучше ли нам теперь сойти в парк; они, право, подождут; я извинюсь.
— Ни-ни, я имею свои причины, чтобы нас не заподозрили в экстренном разговоре с целью; тут
есть люди, которые очень интересуются нашими отношениями, — вы не знаете этого, князь? И гораздо
лучше будет, если увидят, что и без того в самых дружелюбнейших, а не в экстренных только отношениях, — понимаете? Они часа через два разойдутся; я у вас возьму минут двадцать, ну — полчаса…
«Пусть, но стук телег, подвозящих хлеб голодному человечеству, может
быть,
лучше спокойствия духовного», — отвечает тому победительно другой, разъезжающий повсеместно мыслитель, и уходит от него с тщеславием.
Я хотел
было с ним объясниться, и знаю наверно, что он чрез десять минут стал бы просить у меня прощения; но я рассудил, что
лучше его уж не трогать.
В ней не
было ничего
хорошего в артистическом отношении; но она произвела во мне какое-то странное беспокойство.
— Вот так-то
лучше! — схватился за ключ Лебедев и, ядовито усмехаясь, побежал в соседнюю комнату. Коля остановился, хотел
было что-то заметить, но Лебедев утащил его за собой.
— Мне кажется, вы ко мне несправедливы, — сказал он, — ведь я ничего не нахожу дурного в том, что он так думал, потому что все склонны так думать; к тому же, может
быть, он и не думал совсем, а только этого хотел… ему хотелось в последний раз с людьми встретиться, их уважение и любовь заслужить; это ведь очень
хорошие чувства, только как-то всё тут не так вышло; тут болезнь и еще что-то! Притом же у одних всё всегда хорошо выходит, а у других ни на что не похоже…
Половину вы вчера от меня уже услышали: я вас считаю за самого честного и за самого правдивого человека, всех честнее и правдивее, и если говорят про вас, что у вас ум… то
есть, что вы больны иногда умом, то это несправедливо; я так решила и спорила, потому что хоть вы и в самом деле больны умом (вы, конечно, на это не рассердитесь, я с высшей точки говорю), то зато главный ум у вас
лучше, чем у них у всех, такой даже, какой им и не снился, потому что
есть два ума: главный и не главный.
Когда же, например, самая сущность некоторых ординарных лиц именно заключается в их всегдашней и неизменной ординарности, или, что еще
лучше, когда, несмотря на все чрезвычайные усилия этих лиц выйти во что бы ни стало из колеи обыкновенности и рутины, они все-таки кончают тем, что остаются неизменно и вечно одною только рутиной, тогда такие лица получают даже некоторую своего рода и типичность, — как ординарность, которая ни за что не хочет остаться тем, что она
есть, и во что бы то ни стало хочет стать оригинальною и самостоятельною, не имея ни малейших средств к самостоятельности.
Князю в первое время казалось, что даже и
лучше будет для «бедного мальчика», если он переселится из его дома.
Действительно, Ипполиту
было несколько
лучше прежнего, что заметно
было с первого на него взгляда.
— Право, мамаша, — уверял он еще наверху Нину Александровну, — право,
лучше пусть
выпьет. Вот уже три дня как не прикасался; тоска, стало
быть. Право,
лучше; я ему и в долговое носил…
— Право бы, вам
лучше… заснуть, — пробормотал
было ошеломленный Птицын.
— Да полноте, трагедию завел! — крикнул Ганя. — Не срамили бы нас по всему городу, так
лучше бы
было!