Неточные совпадения
— Это уж не мое дело-с. Принимают розно, судя по лицу. Модистку и в одиннадцать допустит. Гаврилу Ардалионыча тоже раньше
других допускают, даже
к раннему завтраку допускают.
Да тут именно чрез ум надо бы с самого начала дойти; тут именно надо понять и… и поступить с обеих сторон: честно и прямо, не то… предуведомить заранее, чтобы не компрометировать
других, тем паче, что и времени
к тому было довольно, и даже еще и теперь его остается довольно (генерал значительно поднял брови), несмотря на то, что остается всего только несколько часов…
Переговоры, однако, начались; пункт, на котором был основан весь маневр обоих
друзей, а именно возможность увлечения Настасьи Филипповны
к Гане, начал мало-помалу выясняться и оправдываться, так что даже Тоцкий начинал иногда верить в возможность успеха.
Генеральша была ревнива
к своему происхождению. Каково же ей было, прямо и без приготовления, услышать, что этот последний в роде князь Мышкин, о котором она уже что-то слышала, не больше как жалкий идиот и почти что нищий, и принимает подаяние на бедность. Генерал именно бил на эффект, чтобы разом заинтересовать, отвлечь все как-нибудь в
другую сторону.
— Ах,
друг мой, не придавай такого смыслу… впрочем, ведь как тебе угодно; я имел в виду обласкать его и ввести
к нам, потому что это почти доброе дело.
— Да, да,
друг мой, это такой в старину был игумен… а я
к графу, ждет, давно, и главное, сам назначил… Князь, до свидания!
Аглая остановилась, взяла записку и как-то странно поглядела на князя. Ни малейшего смущения не было в ее взгляде, разве только проглянуло некоторое удивление, да и то, казалось, относившееся
к одному только князю. Аглая своим взглядом точно требовала от него отчета, — каким образом он очутился в этом деле вместе с Ганей? — и требовала спокойно и свысока. Они простояли два-три мгновения
друг против
друга; наконец что-то насмешливое чуть-чуть обозначилось в лице ее; она слегка улыбнулась и прошла мимо.
Он, впрочем, знает, что если б он разорвал все, но сам, один, не ожидая моего слова и даже не говоря мне об этом, без всякой надежды на меня, то я бы тогда переменила мои чувства
к нему и, может быть, стала бы его
другом.
К чему свидетели, когда чрез пять минут отсылаем
друг друга в вечность?
Зарядили, растянул и платок, стали, приложили пистолеты взаимно
к сердцам и глядим
друг другу в лицо.
— Сын моего
друга! — вскричал он, обращаясь
к Нине Александровне, — и так неожиданно! Я давно уже и воображать перестал. Но,
друг мой, неужели ты не помнишь покойного Николая Львовича? Ты еще застала его… В Твери?
— Но,
друг мой, se trompe, это легко сказать, но разреши-ка сама подобный случай! Все стали в тупик. Я первый сказал бы qu’on se trompe. [Мой муж ошибается (фр.).] Но,
к несчастию, я был свидетелем и участвовал сам в комиссии. Все очные ставки показали, что это тот самый, совершенно тот же самый рядовой Колпаков, который полгода назад был схоронен при обыкновенном параде и с барабанным боем. Случай действительно редкий, почти невозможный, я соглашаюсь, но…
—
Друг мой!
Друг мой! — укорительно произнес он, торжественно обращаясь
к жене и положа руку на сердце.
Несколько мгновений они простояли так
друг против
друга, лицом
к лицу. Ганя всё еще держал ее руку в своей руке. Варя дернула раз,
другой, изо всей силы, но не выдержала и вдруг, вне себя, плюнула брату в лицо.
— Мне всё кажется, — осторожно заметил князь, — что Настасья Филипповна умна.
К чему ей, предчувствуя такую муку, в западню идти? Ведь могла бы и за
другого выйти. Вот что мне удивительно.
— И вы совершенно, совершенно попали на мою идею, молодой
друг мой, — воскликнул генерал восторженно, — я вас не за этою мелочью звал! — продолжал он, подхватывая, впрочем, деньги и отправляя их в карман, — я именно звал вас, чтобы пригласить в товарищи на поход
к Настасье Филипповне или, лучше сказать, на поход на Настасью Филипповну!
Этот генерал Соколович (а давненько, впрочем, я у него не бывал и не видал Анну Федоровну)… знаете, милый князь, когда сам не принимаешь, так как-то невольно прекращаешь и
к другим.
— Нет! Я хочу…
к капитанше Терентьевой, вдове капитана Терентьева, бывшего моего подчиненного… и даже
друга… Здесь, у капитанши, я возрождаюсь духом, и сюда несу мои житейские и семейные горести… И так как сегодня я именно с большим нравственным грузом, то я…
— Князь, — резко и неподвижно обратилась
к нему вдруг Настасья Филипповна, — вот здесь старые мои
друзья, генерал да Афанасий Иванович, меня всё замуж выдать хотят. Скажите мне, как вы думаете: выходить мне замуж иль нет? Как скажете, так и сделаю.
Но
другие, и преимущественно кулачный господин, хотя и не вслух, но в сердце своем, относились
к Настасье Филипповне с глубочайшим презрением, и даже с ненавистью, и шли
к ней как на осаду.
За ним стали вставать и
другие, и тоже полезли
к князю.
Он от радости задыхался: он ходил вокруг Настасьи Филипповны и кричал на всех: «Не подходи!» Вся компания уже набилась в гостиную. Одни пили,
другие кричали и хохотали, все были в самом возбужденном и непринужденном состоянии духа. Фердыщенко начинал пробовать
к ним пристроиться. Генерал и Тоцкий сделали опять движение поскорее скрыться. Ганя тоже был со шляпой в руке, но он стоял молча и все еще как бы оторваться не мог от развивавшейся пред ним картины.
Доходили, правда,
к иным, хотя и очень редко, кой-какие слухи, но тоже большею частью странные и всегда почти один
другому противоречившие.
В доме генерала Епанчина он тоже не появлялся ни разу, так что и
к генералу стал ходить
другой чиновник.
Разумеется, на
другой же день она ужасно рассердилась на свою вчерашнюю чувствительность и еще до обеда успела со всеми перессориться, но
к вечеру опять горизонт прояснился.
На
другой или на третий день после переезда Епанчиных, с утренним поездом из Москвы прибыл и князь Лев Николаевич Мышкин. Его никто не встретил в воксале; но при выходе из вагона князю вдруг померещился странный, горячий взгляд чьих-то двух глаз, в толпе, осадившей прибывших с поездом. Поглядев внимательнее, он уже ничего более не различил. Конечно, только померещилось; но впечатление осталось неприятное.
К тому же князь и без того был грустен и задумчив и чем-то казался озабоченным.
— Ну, этот, положим, соврал. Один вас любит, а
другой у вас заискивает; а я вам вовсе льстить не намерен, было бы вам это известно. Но не без смысла же вы: вот рассудите-ка меня с ним. Ну, хочешь, вот князь нас рассудит? — обратился он
к дяде. — Я даже рад, князь, что вы подвернулись.
Иначе на место явиться невозможно, а не явись я
к назначенному сроку, место займет
другой, тогда я опять на экваторе и когда-то еще
другое место сыщу.
„Я всё это переменю, говорю, и отделаю, а то и
другой дом
к свадьбе, пожалуй, куплю“.
Два давешних глаза, те же самые, вдруг встретились с его взглядом. Человек, таившийся в нише, тоже успел уже ступить из нее один шаг. Одну секунду оба стояли
друг перед
другом почти вплоть. Вдруг князь схватил его за плечи и повернул назад,
к лестнице, ближе
к свету: он яснее хотел видеть лицо.
— Идут-с, идут-с. И даже генерал вслед за ними. Все двери отворю и дочерей созову всех, всех, сейчас, сейчас, — испуганно шептал Лебедев, махая руками и кидаясь от одной двери
к другой.
На
другой день она прождала целое утро; ждали
к обеду,
к вечеру, и когда уже совершенно смерклось, Лизавета Прокофьевна рассердилась на всё и перессорилась со всеми, разумеется, в мотивах ссоры ни слова не упоминая о князе.
Она даже остановилась в недоумении,
к чрезвычайному удовольствию Коли, который, конечно, мог бы отлично объяснить, еще когда она и не трогалась с своей дачи, что никто ровно не умирает и никакого смертного одра нет, но не объяснил, лукаво предчувствуя будущий комический гнев генеральши, когда она, по его расчетам, непременно рассердится за то, что застанет князя, своего искреннего
друга, здоровым.
— Ведь это Гаврила Ардалионович вышел? — спросила она вдруг, как любила иногда делать, громко, резко, прерывая своим вопросом разговор
других и ни
к кому лично не обращаясь.
— Господа, я никого из вас не ожидал, — начал князь, — сам я до сего дня был болен, а дело ваше (обратился он
к Антипу Бурдовскому) я еще месяц назад поручил Гавриле Ардалионовичу Иволгину, о чем тогда же вас и уведомил. Впрочем, я не удаляюсь от личного объяснения, только согласитесь, такой час… я предлагаю пойти со мной в
другую комнату, если ненадолго… Здесь теперь мои
друзья, и поверьте…
— Слышали! Так ведь на это-то ты и рассчитываешь, — обернулась она опять
к Докторенке, — ведь уж деньги теперь у тебя всё равно что в кармане лежат, вот ты и фанфаронишь, чтобы нам пыли задать… Нет, голубчик,
других дураков найди, а я вас насквозь вижу… всю игру вашу вижу!
Он говорил одно, но так, как будто бы этими самыми словами хотел сказать совсем
другое. Говорил с оттенком насмешки и в то же время волновался несоразмерно, мнительно оглядывался, видимо путался и терялся на каждом слове, так что всё это, вместе с его чахоточным видом и с странным, сверкающим и как будто исступленным взглядом, невольно продолжало привлекать
к нему внимание.
— Еще две минуты, милый Иван Федорович, если позволишь, — с достоинством обернулась
к своему супругу Лизавета Прокофьевна, — мне кажется, он весь в лихорадке и просто бредит; я в этом убеждена по его глазам; его так оставить нельзя. Лев Николаевич! мог бы он у тебя ночевать, чтоб его в Петербург не тащить сегодня? Cher prince, [Дорогой князь (фр.).] вы скучаете? — с чего-то обратилась она вдруг
к князю Щ. — Поди сюда, Александра, поправь себе волосы,
друг мой.
Вот князь хочет помочь Бурдовскому, от чистого сердца предлагает ему свою нежную дружбу и капитал, и, может быть, один из всех вас не чувствует
к нему отвращения, и вот они-то и стоят
друг пред
другом как настоящие враги…
— Ваше превосходительство, — неожиданно и восторженно подскочил
к генералу господин Келлер, — если требуется удовлетворительный человек на ночь, я готов жертвовать для
друга… это такая душа! Я давно уже считаю его великим, ваше превосходительство! Я, конечно, моим образованием манкировал, но если он критикует, то ведь это перлы, перлы сыплются, ваше превосходительство!..
— Спасибо вам, князь, эксцентрический
друг нашего дома, за приятный вечер, который вы нам всем доставили. Небось ваше сердце радуется теперь, что удалось вам и нас прицепить
к вашим дурачествам… Довольно, милый
друг дома, спасибо, что хоть себя-то дали наконец разглядеть хорошенько!..
Но слишком, слишком много собралось в это утро и
других неразрешимых обстоятельств, и всё
к одному времени, и всё требовало разрешения немедленно, так что князь был очень грустен.
— Трудно объяснить, только не тех, про какие вы теперь, может быть, думаете, — надежд… ну, одним словом, надежд будущего и радости о том, что, может быть, я там не чужой, не иностранец. Мне очень вдруг на родине понравилось. В одно солнечное утро я взял перо и написал
к ней письмо; почему
к ней — не знаю. Иногда ведь хочется
друга подле; и мне, видно,
друга захотелось… — помолчав, прибавил князь.
— И я не верю, хоть есть улики. Девка своевольная, девка фантастическая, девка сумасшедшая! Девка злая, злая, злая! Тысячу лет буду утверждать, что злая! Все они теперь у меня такие, даже эта мокрая курица, Александра, но эта уж из рук вон выскочила. Но тоже не верю! Может быть, потому что не хочу верить, — прибавила она как будто про себя. — Почему ты не приходил? — вдруг обернулась она опять
к князю. — Все три дня почему не приходил? — нетерпеливо крикнула ему она
другой раз.
Эту ненависть
к России, еще не так давно, иные либералы наши принимали чуть не за истинную любовь
к отечеству и хвалились тем, что видят лучше
других, в чем она должна состоять; но теперь уже стали откровеннее и даже слова «любовь
к отечеству» стали стыдиться, даже понятие изгнали и устранили, как вредное и ничтожное.
— Келлер! Поручик в отставке, — отрекомендовался он с форсом. — Угодно врукопашную, капитан, то, заменяя слабый пол,
к вашим услугам; произошел весь английский бокс. Не толкайтесь, капитан; сочувствую кровавой обиде, но не могу позволить кулачного права с женщиной в глазах публики. Если же, как прилично блага-ароднейшему лицу, на
другой манер, то — вы меня, разумеется, понимать должны, капитан…
Но согласись, милый
друг, согласись сам, какова вдруг загадка и какова досада слышать, когда вдруг этот хладнокровный бесенок (потому что она стояла пред матерью с видом глубочайшего презрения ко всем нашим вопросам, а
к моим преимущественно, потому что я, черт возьми, сглупил, вздумал было строгость показать, так как я глава семейства, — ну, и сглупил), этот хладнокровный бесенок так вдруг и объявляет с усмешкой, что эта «помешанная» (так она выразилась, и мне странно, что она в одно слово с тобой: «Разве вы не могли, говорит, до сих пор догадаться»), что эта помешанная «забрала себе в голову во что бы то ни стало меня замуж за князя Льва Николаича выдать, а для того Евгения Павлыча из дому от нас выживает…»; только и сказала; никакого больше объяснения не дала, хохочет себе, а мы рот разинули, хлопнула дверью и вышла.
Лебедев мне «по случаю» продал третьего дня, на
другой же день, как я
к нему переехал, я все и купил!
Ему мерещилось, что это была просто шалость с ее стороны, если действительно тут что-нибудь есть; но он как-то слишком был равнодушен собственно
к шалости и находил ее слишком в порядке вещей; сам же был занят и озабочен чем-то совершенно
другим.
— Да что это? Да что тут такое? Что будут читать? — мрачно бормотали некоторые;
другие молчали. Но все уселись и смотрели с любопытством. Может быть, действительно ждали чего-то необыкновенного. Вера уцепилась за стул отца и от испуга чуть не плакала; почти в таком же испуге был и Коля. Уже усевшийся Лебедев вдруг приподнялся, схватился за свечки и приблизил их ближе
к Ипполиту, чтобы светлее было читать.