Неточные совпадения
Наконец, на неоднократное и точное заявление, что он действительно князь Мышкин и что ему непременно надо видеть генерала по
делу необходимому, недоумевающий человек препроводил его рядом, в маленькую переднюю, перед самою приемной,
у кабинета, и сдал его с рук на руки другому человеку, дежурившему по утрам в этой передней и докладывавшему генералу о посетителях.
— Да,
у меня
дело… — начал было князь.
— О нет, в этом будьте совершенно удостоверены.
У меня другое
дело.
— Помню, помню, конечно, и буду. Еще бы,
день рождения, двадцать пять лет! Гм… А знаешь, Ганя, я уж, так и быть, тебе открою, приготовься. Афанасию Ивановичу и мне она обещала, что сегодня
у себя вечером скажет последнее слово: быть или не быть! Так смотри же, знай.
— Еще бы ты-то отказывался! — с досадой проговорил генерал, не желая даже и сдерживать досады. — Тут, брат,
дело уж не в том, что ты не отказываешься, а
дело в твоей готовности, в удовольствии, в радости, с которою примешь ее слова… Что
у тебя дома делается?
— Своего положения? — подсказал Ганя затруднившемуся генералу. — Она понимает; вы на нее не сердитесь. Я, впрочем, тогда же намылил голову, чтобы в чужие
дела не совались. И, однако, до сих пор всё тем только
у нас в доме и держится, что последнего слова еще не сказано, а гроза грянет. Если сегодня скажется последнее слово, стало быть, и все скажется.
— Гм!.. Конечно… Пожалуй, а уж тогда все
дело в том, как
у ней в голове мелькнет, — сказал генерал.
— Если уж вы так добры, — начал было князь, — то вот
у меня одно
дело. Я получил уведомление…
У нас такая общая комната есть, — обратилась она к князю, уводя его, — попросту, моя маленькая гостиная, где мы, когда одни сидим, собираемся, и каждая своим
делом занимается: Александра, вот эта, моя старшая дочь, на фортепиано играет, или читает, или шьет...
У меня тоже
дело из рук валится: ничего не выходит.
Она садилась в стороне; там
у одной, почти прямой, отвесной скалы был выступ; она садилась в самый угол, от всех закрытый, на камень и сидела почти без движения весь
день, с самого утра до того часа, когда стадо уходило.
Дети тотчас же узнали и почти все перебывали
у ней в этот
день навестить ее; она лежала в своей постели одна-одинехонька.
— Я хочу ему два слова сказать — и довольно! — быстро отрезала генеральша, останавливая возражение. Она была видимо раздражена. —
У нас, видите ли, князь, здесь теперь всё секреты. Всё секреты! Так требуется, этикет какой-то, глупо. И это в таком
деле, в котором требуется наиболее откровенности, ясности, честности. Начинаются браки, не нравятся мне эти браки…
Может быть, будут
у вас и другие
дела, но главное, для меня.
— Два слова, князь, я и забыл вам сказать за этими…
делами. Некоторая просьба: сделайте одолжение, — если только вам это не в большую натугу будет, — не болтайте ни здесь, о том, что
у меня с Аглаей сейчас было, ни там, о том, что вы здесь найдете; потому что и здесь тоже безобразия довольно. К черту, впрочем… Хоть сегодня-то по крайней мере удержитесь.
— Да ведь это лучше же, Ганя, тем более что, с одной стороны,
дело покончено, — пробормотал Птицын и, отойдя в сторону, сел
у стола, вынул из кармана какую-то бумажку, исписанную карандашом, и стал ее пристально рассматривать. Ганя стоял пасмурный и ждал с беспокойством семейной сцены. Пред князем он и не подумал извиниться.
— Отпустить! Помилуйте, я так много слышала, так давно желала видеть! И какие
у него
дела? Ведь он в отставке? Вы не оставите меня, генерал, не уйдете?
Но тут сам сатана и подвертел: светло-голубая оказалась англичанка, гувернантка, или даже какой-то там друг дома
у княгини Белоконской, а которая в черном платье, та была старшая из княжон Белоконских, старая
дева лет тридцати пяти.
— Но позвольте, как же это? — спросила вдруг Настасья Филипповна. — Пять или шесть
дней назад я читала в «Indеpendance» — а я постоянно читаю «Indеpendance», — точно такую же историю! Но решительно точно такую же! Это случилось на одной из прирейнских железных дорог, в вагоне, с одним французом и англичанкой: точно так же была вырвана сигара, точно так же была выкинута за окно болонка, наконец, точно так же и кончилось, как
у вас. Даже платье светло-голубое!
— А я вас именно хотел попросить, не можете ли вы, как знакомый, ввести меня сегодня вечером к Настасье Филипповне? Мне это надо непременно сегодня же;
у меня
дело; но я совсем не знаю, как войти. Я был давеча представлен, но все-таки не приглашен: сегодня там званый вечер. Я, впрочем, готов перескочить через некоторые приличия, и пусть даже смеются надо мной, только бы войти как-нибудь.
— А
у вас
дело? Или вы так только, pour passer le temps [чтобы провести время (фр.).] в «благородном обществе»?
—
Дело слишком ясное и слишком за себя говорит, — подхватил вдруг молчавший Ганя. — Я наблюдал князя сегодня почти безостановочно, с самого мгновения, когда он давеча в первый раз поглядел на портрет Настасьи Филипповны, на столе
у Ивана Федоровича. Я очень хорошо помню, что еще давеча о том подумал, в чем теперь убежден совершенно, и в чем, мимоходом сказать, князь мне сам признался.
Проходят
дня три, прихожу с ученья, Никифор докладывает, «что напрасно, ваше благородие, нашу миску
у прежней хозяйки оставили, не в чем суп подавать».
— В самом
деле, генерал, я и не воображала, чтоб
у вас было все-таки доброе сердце; даже жаль, — небрежно проговорила Настасья Филипповна.
Вдруг сталкиваюсь с ним уже в одиннадцать вечера, накануне
дня рождения и бала,
у Марьи Петровны Зубковой, соседки Ордынцева.
— А вам кто велел
дела не понимать? Вот и учитесь
у умных людей! — отрезала ему чуть не торжествующая Дарья Алексеевна (старинная и верная приятельница и сообщница Тоцкого).
Что же касается мужчин, то Птицын, например, был приятель с Рогожиным, Фердыщенко был как рыба в воде; Ганечка всё еще в себя прийти не мог, но хоть смутно, а неудержимо сам ощущал горячечную потребность достоять до конца
у своего позорного столба; старичок учитель, мало понимавший в чем
дело, чуть не плакал и буквально дрожал от страха, заметив какую-то необыкновенную тревогу кругом и в Настасье Филипповне, которую обожал, как свою внучку; но он скорее бы умер, чем ее в такую минуту покинул.
— Значит, в самом
деле княгиня! — прошептала она про себя как бы насмешливо и, взглянув нечаянно на Дарью Алексеевну, засмеялась. — Развязка неожиданная… я… не так ожидала… Да что же вы, господа, стоите, сделайте одолжение, садитесь, поздравьте меня с князем! Кто-то, кажется, просил шампанского; Фердыщенко, сходите, прикажите. Катя, Паша, — увидала она вдруг в дверях своих девушек, — подите сюда, я замуж выхожу, слышали? За князя,
у него полтора миллиона, он князь Мышкин и меня берет!
— Да неужто, матушка, вы нас совсем покидаете? Да куда же вы пойдете? И еще в
день рождения, в такой
день! — спрашивали расплакавшиеся девушки, целуя
у ней руки.
— Знаете, Афанасий Иванович, это, как говорят,
у японцев в этом роде бывает, — говорил Иван Петрович Птицын, — обиженный там будто бы идет к обидчику и говорит ему: «Ты меня обидел, за это я пришел распороть в твоих глазах свой живот», и с этими словами действительно распарывает в глазах обидчика свой живот и чувствует, должно быть, чрезвычайное удовлетворение, точно и в самом
деле отмстил. Странные бывают на свете характеры, Афанасий Иванович!
Дня два после странного приключения на вечере
у Настасьи Филипповны, которым мы закончили первую часть нашего рассказа, князь Мышкин поспешил выехать в Москву, по
делу о получении своего неожиданного наследства.
Конечно, странно, что такого рода известия могли так скоро доходить и узнаваться; всё происшедшее, например,
у Настасьи Филипповны стало известно в доме Епанчиных чуть не на другой же
день и даже в довольно точных подробностях.
Человек он был самого высшего света и, кроме того, с состоянием, «хорошим, серьезным, неоспоримым», как отозвался генерал, имевший случай по одному довольно серьезному
делу сойтись и познакомиться с князем
у графа, своего начальника.
Но жильцы быстро исчезли: Фердыщенко съехал куда-то три
дня спустя после приключения
у Настасьи Филипповны и довольно скоро пропал, так что о нем и всякий слух затих; говорили, что где-то пьет, но не утвердительно.
Был июнь в первых числах, и погода стояла в Петербурге уже целую неделю на редкость хорошая.
У Епанчиных была богатая собственная дача в Павловске. Лизавета Прокофьевна вдруг взволновалась и поднялась; и двух
дней не просуетились, переехали.
— Он поутру никогда много не пьет; если вы к нему за каким-нибудь
делом, то теперь и говорите. Самое время. Разве к вечеру, когда воротится, так хмелен; да и то теперь больше на ночь плачет и нам вслух из Священного писания читает, потому что
у нас матушка пять недель как умерла.
— Да перестань, пьяный ты человек! Верите ли, князь, теперь он вздумал адвокатством заниматься, по судебным искам ходить; в красноречие пустился и всё высоким слогом с детьми дома говорит. Пред мировыми судьями пять
дней тому назад говорил. И кого же взялся защищать: не старуху, которая его умоляла, просила, и которую подлец ростовщик ограбил, пятьсот рублей
у ней, всё ее достояние, себе присвоил, а этого же самого ростовщика, Зайдлера какого-то, жида, за то, что пятьдесят рублей обещал ему дать…
У него действительно болела голова, к тому же он убеждался всё больше и больше, что Лебедев его надувает и рад, что отодвигается
дело.
— Изложение
дела. Я его племянник, это он не солгал, хоть и всё лжет. Я курса не кончил, но кончить хочу и на своем настою, потому что
у меня есть характер. А покамест, чтобы существовать, место одно беру в двадцать пять рублей на железной дороге. Сознаюсь, кроме того, что он мне раза два-три уже помог.
У меня было двадцать рублей, и я их проиграл. Ну, верите ли, князь, я был так подл, так низок, что я их проиграл!
Если совершенная правда, что
у вас опять это
дело сладилось, то я и на глаза ей не покажусь, да и к тебе больше никогда не приду.
— «Так вот я тебе, говорит, дам прочесть: был такой один папа, и на императора одного рассердился, и тот
у него три
дня не пивши, не евши, босой, на коленках, пред его дворцом простоял, пока тот ему не простил; как ты думаешь, что тот император в эти три
дня, на коленках-то стоя, про себя передумал и какие зароки давал?..
Но один
у другого подглядел, в последние два
дня, часы, серебряные, на бисерном желтом снурке, которых, видно, не знал
у него прежде.
Это бы ничего-с, маленькая слабость, но сейчас уверял, что всю его жизнь, с самого прапорщичьего чина и до самого одиннадцатого июня прошлого года,
у него каждый
день меньше двухсот персон за стол не садилось.
Напрасно девицы уверяли, что человек, не писавший полгода, может быть, далеко не будет так тороплив и теперь, и что, может быть,
у него и без них много хлопот в Петербурге, — почем знать его
дела?
По этим свидетельствам и опять-таки по подтверждению матушки вашей выходит, что полюбил он вас потому преимущественно, что вы имели в детстве вид косноязычного, вид калеки, вид жалкого, несчастного ребенка (а
у Павлищева, как я вывел по точным доказательствам, была всю жизнь какая-то особая нежная склонность ко всему угнетенному и природой обиженному, особенно в детях, — факт, по моему убеждению, чрезвычайно важный для нашего
дела).
Впрочем, в первый же
день после безобразного «вечера», в беспорядках которого он был такою главною «причиной», князь имел поутру удовольствие принимать
у себя князя Щ. с Аделаидой: «они зашли, главное, с тем, чтоб узнать о его здоровье», зашли с прогулки, вдвоем.
Кроме того, если это всё так и в самом
деле важно, то, стало быть,
у ней какая-то ужасная цель, какая же цель?
От Веры Лебедевой князь узнал, что Келлер прикочевал к ним еще со вчерашнего
дня и, по всем признакам, долго от них не отстанет, потому что нашел компанию и дружески сошелся с генералом Иволгиным; впрочем, он объявил, что остается
у них единственно, чтоб укомплектовать свое образование.
(Гаврила Ардалионович, однако же, торопился; его ждала
у Лебедева сестра; оба они спешили по какому-то
делу.)
По мнению Гаврилы Ардалионовича, Евгений Павлович не знал Настасьи Филипповны, он ее и теперь тоже чуть-чуть только знает, и именно потому, что
дня четыре назад был ей кем-то представлен на прогулке, и вряд ли был хоть раз
у нее в доме, вместе с прочими.