Неточные совпадения
Я
то есть тогда не сказался, что это я самый и есть; а «от Парфена, дескать, Рогожина», говорит Залёжев, «вам
в память встречи вчерашнего
дня; соблаговолите принять».
А так как люди гораздо умнее, чем обыкновенно думают про них их господа,
то и камердинеру зашло
в голову, что тут два
дела: или князь так, какой-нибудь потаскун и непременно пришел на бедность просить, или князь просто дурачок и амбиции не имеет, потому что умный князь и с амбицией не стал бы
в передней сидеть и с лакеем про свои
дела говорить, а стало быть, и
в том и
в другом случае не пришлось бы за него отвечать?
— Вот что, князь, — сказал генерал с веселою улыбкой, — если вы
в самом
деле такой, каким кажетесь,
то с вами, пожалуй, и приятно будет познакомиться; только видите, я человек занятой, и вот тотчас же опять сяду кой-что просмотреть и подписать, а потом отправлюсь к его сиятельству, а потом на службу, так и выходит, что я хоть и рад людям… хорошим,
то есть… но… Впрочем, я так убежден, что вы превосходно воспитаны, что… А сколько вам лет, князь?
— Еще бы ты-то отказывался! — с досадой проговорил генерал, не желая даже и сдерживать досады. — Тут, брат,
дело уж не
в том, что ты не отказываешься, а
дело в твоей готовности,
в удовольствии,
в радости, с которою примешь ее слова… Что у тебя дома делается?
— Своего положения? — подсказал Ганя затруднившемуся генералу. — Она понимает; вы на нее не сердитесь. Я, впрочем, тогда же намылил голову, чтобы
в чужие
дела не совались. И, однако, до сих пор всё
тем только у нас
в доме и держится, что последнего слова еще не сказано, а гроза грянет. Если сегодня скажется последнее слово, стало быть, и все скажется.
Так как и сам Тоцкий наблюдал покамест, по некоторым особым обстоятельствам, чрезвычайную осторожность
в своих шагах, и только еще сондировал
дело,
то и родители предложили дочерям на вид только еще самые отдаленные предположения.
С другой стороны, опытность и глубокий взгляд на вещи подсказали Тоцкому очень скоро и необыкновенно верно, что он имеет теперь
дело с существом совершенно из ряду вон, что это именно такое существо, которое не только грозит, но и непременно сделает, и, главное, ни пред чем решительно не остановится,
тем более что решительно ничем
в свете не дорожит, так что даже и соблазнить его невозможно.
Тоцкий до
того было уже струсил, что даже и Епанчину перестал сообщать о своих беспокойствах; но бывали мгновения, что он, как слабый человек, решительно вновь ободрялся и быстро воскресал духом: он ободрился, например, чрезвычайно, когда Настасья Филипповна дала, наконец, слово обоим друзьям, что вечером,
в день своего рождения, скажет последнее слово.
— Ничему не могу научить, — смеялся и князь, — я все почти время за границей прожил
в этой швейцарской деревне; редко выезжал куда-нибудь недалеко; чему же я вас научу? Сначала мне было только нескучно; я стал скоро выздоравливать; потом мне каждый
день становился дорог, и чем дальше,
тем дороже, так что я стал это замечать. Ложился спать я очень довольный, а вставал еще счастливее. А почему это все — довольно трудно рассказать.
Мать
в то время уж очень больна была и почти умирала; чрез два месяца она и
в самом
деле померла; она знала, что она умирает, но все-таки с дочерью помириться не подумала до самой смерти, даже не говорила с ней ни слова, гнала спать
в сени, даже почти не кормила.
В тот же
день все узнали, вся деревня; всё обрушилось опять на Мари: ее еще пуще стали не любить.
Она садилась
в стороне; там у одной, почти прямой, отвесной скалы был выступ; она садилась
в самый угол, от всех закрытый, на камень и сидела почти без движения весь
день, с самого утра до
того часа, когда стадо уходило.
Два
дня ухаживали за ней одни дети, забегая по очереди, но потом, когда
в деревне прослышали, что Мари уже
в самом
деле умирает,
то к ней стали ходить из деревни старухи сидеть и дежурить.
Аглая остановилась, взяла записку и как-то странно поглядела на князя. Ни малейшего смущения не было
в ее взгляде, разве только проглянуло некоторое удивление, да и
то, казалось, относившееся к одному только князю. Аглая своим взглядом точно требовала от него отчета, — каким образом он очутился
в этом
деле вместе с Ганей? — и требовала спокойно и свысока. Они простояли два-три мгновения друг против друга; наконец что-то насмешливое чуть-чуть обозначилось
в лице ее; она слегка улыбнулась и прошла мимо.
— Два слова, князь, я и забыл вам сказать за этими…
делами. Некоторая просьба: сделайте одолжение, — если только вам это не
в большую натугу будет, — не болтайте ни здесь, о
том, что у меня с Аглаей сейчас было, ни там, о
том, что вы здесь найдете; потому что и здесь тоже безобразия довольно. К черту, впрочем… Хоть сегодня-то по крайней мере удержитесь.
— Да ведь это лучше же, Ганя,
тем более что, с одной стороны,
дело покончено, — пробормотал Птицын и, отойдя
в сторону, сел у стола, вынул из кармана какую-то бумажку, исписанную карандашом, и стал ее пристально рассматривать. Ганя стоял пасмурный и ждал с беспокойством семейной сцены. Пред князем он и не подумал извиниться.
Но тут сам сатана и подвертел: светло-голубая оказалась англичанка, гувернантка, или даже какой-то там друг дома у княгини Белоконской, а которая
в черном платье,
та была старшая из княжон Белоконских, старая
дева лет тридцати пяти.
В самом
деле, если бы, говоря к примеру, Настасья Филипповна выказала вдруг какое-нибудь милое и изящное незнание, вроде, например,
того, что крестьянки не могут носить батистового белья, какое она носит,
то Афанасий Иванович, кажется, был бы этим чрезвычайно доволен.
— Да меня для
того только и держат, и пускают сюда, — воскликнул раз Фердыщенко, — чтоб я именно говорил
в этом духе. Ну возможно ли
в самом
деле такого, как я, принимать? Ведь я понимаю же это. Ну можно ли меня, такого Фердыщенка, с таким утонченным джентльменом, как Афанасий Иванович, рядом посадить? Поневоле остается одно толкование: для
того и сажают, что это и вообразить невозможно.
—
Дело слишком ясное и слишком за себя говорит, — подхватил вдруг молчавший Ганя. — Я наблюдал князя сегодня почти безостановочно, с самого мгновения, когда он давеча
в первый раз поглядел на портрет Настасьи Филипповны, на столе у Ивана Федоровича. Я очень хорошо помню, что еще давеча о
том подумал,
в чем теперь убежден совершенно, и
в чем, мимоходом сказать, князь мне сам признался.
— Даже большая, а не маленькая, я для
того и
в мантилью закуталась, — ответила Настасья Филипповна,
в самом
деле ставшая бледнее и как будто по временам сдерживавшая
в себе сильную дрожь.
— Гениальная мысль! — подхватил Фердыщенко. — Барыни, впрочем, исключаются, начинают мужчины;
дело устраивается по жребию, как и тогда! Непременно, непременно! Кто очень не хочет,
тот, разумеется, не рассказывает, но ведь надо же быть особенно нелюбезным! Давайте ваши жеребьи, господа, сюда, ко мне,
в шляпу, князь будет вынимать. Задача самая простая, самый дурной поступок из всей своей жизни рассказать, — это ужасно легко, господа! Вот вы увидите! Если же кто позабудет,
то я тотчас берусь напомнить!
Ну, господа, конечно, я обязан подать благородный пример, но всего более жалею
в настоящую минуту о
том, что я так ничтожен и ничем не замечателен; даже чин на мне самый премаленький; ну, что
в самом
деле интересного
в том, что Фердыщенко сделал скверный поступок?
Понятно, что если бы Пете промыслить где-нибудь
в эту интересную минуту букет,
то дела его могли бы очень сильно подвинуться; благодарность женщины
в таких случаях безгранична.
— Так
тому и быть! Гаврила Ардалионович! — властно и как бы торжественно обратилась она к нему, — вы слышали, как решил князь? Ну, так
в том и мой ответ; и пусть это
дело кончено раз навсегда!
— Мне остается только отблагодарить Настасью Филипповну за чрезвычайную деликатность, с которою она… со мной поступила, — проговорил наконец дрожащим голосом и с кривившимися губами бледный Ганя, — это, конечно, так
тому и следовало… Но… князь… Князь
в этом
деле…
Что же касается мужчин,
то Птицын, например, был приятель с Рогожиным, Фердыщенко был как рыба
в воде; Ганечка всё еще
в себя прийти не мог, но хоть смутно, а неудержимо сам ощущал горячечную потребность достоять до конца у своего позорного столба; старичок учитель, мало понимавший
в чем
дело, чуть не плакал и буквально дрожал от страха, заметив какую-то необыкновенную тревогу кругом и
в Настасье Филипповне, которую обожал, как свою внучку; но он скорее бы умер, чем ее
в такую минуту покинул.
Что же касается Афанасия Ивановича,
то, конечно, он себя компрометировать
в таких приключениях не мог; но он слишком был заинтересован
в деле, хотя бы и принимавшем такой сумасшедший оборот; да и Настасья Филипповна выронила на его счет два-три словечка таких, что уехать никак нельзя было, не разъяснив окончательно
дела.
–…Но мы, может быть, будем не бедны, а очень богаты, Настасья Филипповна, — продолжал князь
тем же робким голосом. — Я, впрочем, не знаю наверно, и жаль, что до сих пор еще узнать ничего не мог
в целый
день, но я получил
в Швейцарии письмо из Москвы, от одного господина Салазкина, и он меня уведомляет, что я будто бы могу получить очень большое наследство. Вот это письмо…
— Вы, кажется, сказали, князь, что письмо к вам от Салазкина? — спросил Птицын. — Это очень известный
в своем кругу человек; это очень известный ходок по
делам, и если действительно он вас уведомляет,
то вполне можете верить. К счастию, я руку знаю, потому что недавно
дело имел… Если бы вы дали мне взглянуть, может быть, мог бы вам что-нибудь и сказать.
Враги Гаврилы Ардалионовича могли бы предположить, что он до
того уже сконфужен от всего с ним случившегося, что стыдится и на улицу выйти; но он и
в самом
деле что-то хворал: впал даже
в ипохондрию, задумывался, раздражался.
«Видно из
того, что она его каждый
день пригласила ходить к ней по утрам, от часу до двух, и
тот каждый
день к ней таскается и до сих пор не надоел», — заключила генеральша, прибавив к
тому, что чрез «старуху» князь
в двух-трех домах хороших стал принят.
Князь почти всех удовлетворил, несмотря на представления друзей о
том, что все эти людишки и кредиторишки совершенно без прав; и потому только удовлетворил, что действительно оказалось, что некоторые из них
в самом
деле пострадали.
И вот всего только две недели спустя вдруг получено было его превосходительством сведение, что Настасья Филипповна бежала
в третий раз, почти что из-под венца, и на этот раз пропала где-то
в губернии, а между
тем исчез из Москвы и князь Мышкин, оставив все свои
дела на попечение Салазкина, «с нею ли, или просто бросился за ней — неизвестно, но что-то тут есть», заключил генерал.
На другой или на третий
день после переезда Епанчиных, с утренним поездом из Москвы прибыл и князь Лев Николаевич Мышкин. Его никто не встретил
в воксале; но при выходе из вагона князю вдруг померещился странный, горячий взгляд чьих-то двух глаз,
в толпе, осадившей прибывших с поездом. Поглядев внимательнее, он уже ничего более не различил. Конечно, только померещилось; но впечатление осталось неприятное. К
тому же князь и без
того был грустен и задумчив и чем-то казался озабоченным.
— Да перестань, пьяный ты человек! Верите ли, князь, теперь он вздумал адвокатством заниматься, по судебным искам ходить;
в красноречие пустился и всё высоким слогом с детьми дома говорит. Пред мировыми судьями пять
дней тому назад говорил. И кого же взялся защищать: не старуху, которая его умоляла, просила, и которую подлец ростовщик ограбил, пятьсот рублей у ней, всё ее достояние, себе присвоил, а этого же самого ростовщика, Зайдлера какого-то, жида, за
то, что пятьдесят рублей обещал ему дать…
— Изложение
дела. Я его племянник, это он не солгал, хоть и всё лжет. Я курса не кончил, но кончить хочу и на своем настою, потому что у меня есть характер. А покамест, чтобы существовать, место одно беру
в двадцать пять рублей на железной дороге. Сознаюсь, кроме
того, что он мне раза два-три уже помог. У меня было двадцать рублей, и я их проиграл. Ну, верите ли, князь, я был так подл, так низок, что я их проиграл!
— Я вот и сам,
дня три переждав, со всеми домочадцами на дачу, чтоб и новорожденного птенца сохранить, и здесь
в домишке
тем временем всё поисправить. И тоже
в Павловск.
— «Так вот я тебе, говорит, дам прочесть: был такой один папа, и на императора одного рассердился, и
тот у него три
дня не пивши, не евши, босой, на коленках, пред его дворцом простоял, пока
тот ему не простил; как ты думаешь, что
тот император
в эти три
дня, на коленках-то стоя, про себя передумал и какие зароки давал?..
Да постой, говорит, я тебе сама про это прочту!» Вскочила, принесла книгу: «Это стихи», говорит, и стала мне
в стихах читать о
том, как этот император
в эти три
дня заклинался отомстить
тому папе: «Неужели, говорит, это тебе не нравится, Парфен Семенович?» — «Это всё верно, говорю, что ты прочла».
—
В воду или под нож! — проговорил
тот наконец. — Хе! Да потому-то и идет за меня, что наверно за мной нож ожидает! Да неужто уж ты и впрямь, князь, до сих пор не спохватился,
в чем тут всё
дело?
— А насчет веры, — начал он, улыбнувшись (видимо не желая так оставлять Рогожина) и, кроме
того, оживляясь под впечатлением одного внезапного воспоминания, — насчет веры я, на прошлой неделе,
в два
дня четыре разные встречи имел.
Ведь он и
в самом
деле чувствует себя сегодня
в особенно болезненном настроении, почти
в том же, какое бывало с ним прежде при начале припадков его прежней болезни.
— Какое до
того дело, что это напряжение ненормальное, если самый результат, если минута ощущения, припоминаемая и рассматриваемая уже
в здоровом состоянии, оказывается
в высшей степени гармонией, красотой, дает неслыханное и негаданное дотоле чувство полноты, меры, примирения и встревоженного молитвенного слития с самым высшим синтезом жизни?» Эти туманные выражения казались ему самому очень понятными, хотя еще слишком слабыми.
Это было судорожное желание его, и отчего же он так раздавлен и поражен теперь
тем, что их
в самом
деле сейчас увидел?
Или
в самом
деле было что-то такое
в Рогожине,
то есть
в целом сегодняшнем образе этого человека, во всей совокупности его слов, движений, поступков, взглядов, что могло оправдывать ужасные предчувствия князя и возмущающие нашептывания его демона?
Когда все деревья были наконец свезены на дачу и расставлены, Лебедев несколько раз
в тот день сбегал по ступенькам террасы на улицу и с улицы любовался на свое владение, каждый раз мысленно надбавляя сумму, которую предполагал запросить с будущего своего дачного жильца.
Впрочем,
в день переезда
в Павловск,
то есть на третий
день после припадка, князь уже имел по наружности вид почти здорового человека, хотя внутренно чувствовал себя всё еще не оправившимся.
В результате Лизавета Прокофьевна торжествовала, но во всяком случае Коле крепко досталось: «
То по целым
дням здесь вертится и не выживешь, а тут хоть бы знать-то дал, если уж сам не рассудил пожаловать».
Это, собственно, некоторое последствие нигилизма, но не прямым путем, а понаслышке и косвенно, и не
в статейке какой-нибудь журнальной заявляют себя, а уж прямо на деле-с; не о бессмысленности, например, какого-нибудь там Пушкина
дело идет, и не насчет, например, необходимости распадения на части России; нет-с, а теперь уже считается прямо за право, что если очень чего-нибудь захочется,
то уж ни пред какими преградами не останавливаться, хотя бы пришлось укокошить при этом восемь персон-с.