Неточные совпадения
— Я вас не спрашиваю, какое именно
дело, —
мое дело только об вас доложить. А без секретаря, я сказал, докладывать о вас не пойду.
— Это уж не
мое дело-с. Принимают розно, судя по лицу. Модистку и в одиннадцать допустит. Гаврилу Ардалионыча тоже раньше других допускают, даже к раннему завтраку допускают.
—
Дела неотлагательного я никакого не имею; цель
моя была просто познакомиться с вами. Не желал бы беспокоить, так как я не знаю ни вашего
дня, ни ваших распоряжений… Но я только что сам из вагона… приехал из Швейцарии…
— Помилуйте, я ваш вопрос очень ценю и понимаю. Никакого состояния покамест я не имею и никаких занятий, тоже покамест, а надо бы-с. А деньги теперь у меня были чужие, мне дал Шнейдер,
мой профессор, у которого я лечился и учился в Швейцарии, на дорогу, и дал ровно вплоть, так что теперь, например, у меня всего денег несколько копеек осталось.
Дело у меня, правда, есть одно, и я нуждаюсь в совете, но…
— Вспомните, Иван Федорович, — сказал тревожливо и колеблясь Ганя, — что ведь она дала мне полную свободу решенья до тех самых пор, пока не решит сама
дела, да и тогда все еще
мое слово за мной…
Понимаешь, что я относительно
моей собственной выгоды, которая тут сидит, уже давно обеспечен; я, так или иначе, а в свою пользу
дело решу.
— Ах, друг
мой, не придавай такого смыслу… впрочем, ведь как тебе угодно; я имел в виду обласкать его и ввести к нам, потому что это почти доброе
дело.
У нас такая общая комната есть, — обратилась она к князю, уводя его, — попросту,
моя маленькая гостиная, где мы, когда одни сидим, собираемся, и каждая своим
делом занимается: Александра, вот эта,
моя старшая дочь, на фортепиано играет, или читает, или шьет...
— Фу, какая скверная комната, — заметил Ганя, презрительно осматриваясь, — темно и окна на двор. Во всех отношениях вы к нам не вовремя… Ну, да это не
мое дело; не я квартиры содержу.
— Они здесь, в груди
моей, а получены под Карсом, и в дурную погоду я их ощущаю. Во всех других отношениях живу философом, хожу, гуляю, играю в
моем кафе, как удалившийся от
дел буржуа, в шашки и читаю «Indеpendance». [«Независимость» (фр.).] Но с нашим Портосом, Епанчиным, после третьегодней истории на железной дороге по поводу болонки, покончено мною окончательно.
— Два года назад, да! без малого, только что последовало открытие новой — ской железной дороги, я (и уже в штатском пальто), хлопоча о чрезвычайно важных для меня
делах по сдаче
моей службы, взял билет, в первый класс: вошел, сижу, курю.
— Представьте себе, господа, своим замечанием, что я не мог рассказать о
моем воровстве так, чтобы стало похоже на правду, Афанасий Иванович тончайшим образом намекает, что я и не мог в самом
деле украсть (потому что это вслух говорить неприлично), хотя, может быть, совершенно уверен сам про себя, что Фердыщенко и очень бы мог украсть!
— Так тому и быть! Гаврила Ардалионович! — властно и как бы торжественно обратилась она к нему, — вы слышали, как решил князь? Ну, так в том и
мой ответ; и пусть это
дело кончено раз навсегда!
— Я теперь во хмелю, генерал, — засмеялась вдруг Настасья Филипповна, — я гулять хочу! Сегодня
мой день,
мой табельный
день,
мой высокосный
день, я его давно поджидала. Дарья Алексеевна, видишь ты вот этого букетника, вот этого monsieur aux camеlias, [господина с камелиями (фр.).] вот он сидит да смеется на нас…
— Сын Павлищева! Боже
мой! — вскричал князь в чрезвычайном смущении. — Я знаю… но ведь я… я поручил это
дело Гавриле Ардалионовичу. Сейчас Гаврила Ардалионович мне говорил…
— Господа, я никого из вас не ожидал, — начал князь, — сам я до сего
дня был болен, а
дело ваше (обратился он к Антипу Бурдовскому) я еще месяц назад поручил Гавриле Ардалионовичу Иволгину, о чем тогда же вас и уведомил. Впрочем, я не удаляюсь от личного объяснения, только согласитесь, такой час… я предлагаю пойти со мной в другую комнату, если ненадолго… Здесь теперь
мои друзья, и поверьте…
Это была только слепая ошибка фортуны; они следовали сыну П. На него должны были быть употреблены, а не на меня — порождение фантастической прихоти легкомысленного и забывчивого П. Если б я был вполне благороден, деликатен, справедлив, то я должен бы был отдать его сыну половину всего
моего наследства; но так как я прежде всего человек расчетливый и слишком хорошо понимаю, что это
дело не юридическое, то я половину
моих миллионов не дам.
— Я ведь только удивился, что господину Бурдовскому удалось… но… я хочу сказать, что если вы уже предали это
дело гласности, то почему же вы давеча так обиделись, когда я при друзьях
моих об этом же
деле заговорил?
— В этом вы правы, признаюсь, но это было невольно, и я тотчас же сказал себе тогда же, что
мои личные чувства не должны иметь влияния на
дело, потому что если я сам себя признаю уже обязанным удовлетворить требования господина Бурдовского, во имя чувств
моих к Павлищеву, то должен удовлетворить в каком бы то ни было случае, то есть, уважал бы или не уважал бы я господина Бурдовского.
— Если можете, господин Бурдовский, — тихо и сладко остановил его Гаврила Ардалионович, — то останьтесь еще минут хоть на пять. По этому
делу обнаруживается еще несколько чрезвычайно важных фактов, особенно для вас, во всяком случае, весьма любопытных. По мнению
моему, вам нельзя не познакомиться с ними, и самим вам, может быть, приятнее станет, если
дело будет совершенно разъяснено…
По этим свидетельствам и опять-таки по подтверждению матушки вашей выходит, что полюбил он вас потому преимущественно, что вы имели в детстве вид косноязычного, вид калеки, вид жалкого, несчастного ребенка (а у Павлищева, как я вывел по точным доказательствам, была всю жизнь какая-то особая нежная склонность ко всему угнетенному и природой обиженному, особенно в детях, — факт, по
моему убеждению, чрезвычайно важный для нашего
дела).
— Не напоминайте мне про
мой поступок три
дня назад! Мне очень стыдно было эти три
дня… Я знаю, что я виноват…
Мне это, князь, всё равно, да и
дело оно не
мое: если ты ее разлюбил, так она еще не разлюбила тебя.
Наконец, хотя бессовестно и непорядочно так прямо преследовать человека, но я вам прямо скажу: я пришел искать вашей дружбы, милый
мой князь; вы человек бесподобнейший, то есть не лгущий на каждом шагу, а может быть, и совсем, а мне в одном
деле нужен друг и советник, потому что я решительно теперь из числа несчастных…
—
Дело в следующем анекдоте из прошедших веков, ибо я в необходимости рассказать анекдот из прошедших веков. В наше время, в нашем отечестве, которое, надеюсь, вы любите одинаково со мной, господа, ибо я, с своей стороны, готов излить из себя даже всю кровь
мою…
«Не хочу солгать: действительность ловила и меня на крючок в эти шесть месяцев и до того иногда увлекала, что я забывал о
моем приговоре или, лучше, не хотел о нем думать и даже делал
дела.
В самом
деле, в истории
моего медика и в развязке ее, которой я нечаянно способствовал, всё сошлось и уладилось, как будто нарочно было к тому приготовлено, решительно точно в романе.
— Нет, покамест одно только рассуждение, следующее: вот мне остается теперь месяца два-три жить, может, четыре; но, например, когда будет оставаться всего только два месяца, и если б я страшно захотел сделать одно доброе
дело, которое бы потребовало работы, беготни и хлопот, вот вроде
дела нашего доктора, то в таком случае я ведь должен бы был отказаться от этого
дела за недостатком остающегося мне времени и приискивать другое «доброе
дело», помельче, и которое в
моих средствах (если уж так будет разбирать меня на добрые
дела).
Я написал сейчас выше, что окончательная решимость, которой недоставало мне для исполнения
моего «последнего убеждения», произошла во мне, кажется, вовсе не из логического вывода, а от какого-то странного толчка, от одного странного обстоятельства, может быть, вовсе не связанного ничем с ходом
дела.
Я положил умереть в Павловске, на восходе солнца и сойдя в парк, чтобы не обеспокоить никого на даче.
Мое «Объяснение» достаточно объяснит всё
дело полиции. Охотники до психологии и те, кому надо, могут вывести из него всё, что им будет угодно. Я бы не желал, однако ж, чтоб эта рукопись предана была гласности. Прошу князя сохранить экземпляр у себя и сообщить другой экземпляр Аглае Ивановне Епанчиной. Такова
моя воля. Завещаю
мой скелет в Медицинскую академию для научной пользы.
Наконец, и соблазн: природа до такой степени ограничила
мою деятельность своими тремя неделями приговора, что, может быть, самоубийство есть единственное
дело, которое я еще могу успеть начать и окончить по собственной воле
моей.
— Вот в чем всё
дело, для чего я вас позвала: я хочу сделать вам предложение быть
моим другом. Что вы так вдруг на меня уставились? — прибавила она почти с гневом.
— Единственно на минуту, многоуважаемый князь, по некоторому значительному в
моих глазах
делу, — натянуто и каким-то проникнутым тоном вполголоса проговорил вошедший Лебедев и с важностию поклонился. Он только что воротился и даже к себе не успел зайти, так что и шляпу еще держал в руках. Лицо его было озабоченное и с особенным, необыкновенным оттенком собственного достоинства. Князь пригласил его садиться.
— Ну да, разумеется, разумеется, не
мое дело! До свидания, князь! — тотчас же удалился Коля.
Когда же, уже поздно, вошел этот Келлер и возвестил о вашем торжественном
дне и о распоряжении насчет шампанского, то я, дорогой и многоуважаемый князь, имея сердце (что вы уже, вероятно, заметили, ибо я заслуживаю), имея сердце, не скажу чувствительное, но благодарное, чем и горжусь, — я, для пущей торжественности изготовляемой встречи и во ожидании лично поздравить вас, вздумал пойти переменить старую рухлядь
мою на снятый мною по возвращении
моем вицмундир, что и исполнил, как, вероятно, князь, вы и заметили, видя меня в вицмундире весь вечер.
Идем мы с ним давеча по горячим следам к Вилкину-с… а надо вам заметить, что генерал был еще более
моего поражен, когда я, после пропажи, первым
делом его разбудил, даже так, что в лице изменился, покраснел, побледнел, и, наконец, вдруг в такое ожесточенное и благородное негодование вошел, что я даже и не ожидал такой степени-с.
Что вам за
дело до
моей страсти к вам?
— Если вы тоже знаете настоящую причину, почему старик в таком состоянии (а вы так у меня шпионили в эти пять
дней, что наверно знаете), то вам вовсе бы не следовало раздражать… несчастного и мучить
мою мать преувеличением
дела, потому что всё это
дело вздор, одна только пьяная история, больше ничего, ничем даже не доказанная, и я вот во столечко ее не ценю…
Четыре
дня тому я просил
мою мать отыскать в Павловске для меня квартиру и самой переехать, потому что я, действительно, чувствую себя здесь легче, хотя вовсе не потолстел и все-таки кашляю.
— Напрасно вы так свысока, — прервал Ипполит, — я, с своей стороны, еще в первый
день переезда
моего сюда дал себе слово не отказать себе в удовольствии отчеканить вам всё и совершенно откровеннейшим образом, когда мы будем прощаться. Я намерен это исполнить именно теперь, после вас, разумеется.
— Я моложав на вид, — тянул слова генерал, — но я несколько старее годами, чем кажусь в самом
деле. В двенадцатом году я был лет десяти или одиннадцати. Лет
моих я и сам хорошенько не знаю. В формуляре убавлено; я же имел слабость убавлять себе года и сам в продолжение жизни.
С пятнадцатилетним того уже не было бы, и это непременно так, потому что пятнадцатилетний я бы не убежал из нашего деревянного дома, в Старой Басманной, в
день вшествия Наполеона в Москву, от
моей матери, опоздавшей выехать из Москвы и трепетавшей от страха.
— Позвольте же, maman, и мне говорить; ведь я и сама в таком
деле что-нибудь значу: решается чрезвычайная минута судьбы
моей (Аглая именно так и выразилась), и я хочу узнать сама и, кроме того, рада, что при всех… Позвольте же спросить вас, князь, если вы «питаете такие намерения», то чем же вы именно полагаете составить
мое счастье?
Так вы… ах, боже
мой, так неужели же вы в самом
деле родственник Николаю Андреичу Павлищеву?
Аглая Ивановна вспыхнула и, верьте не верьте, немножко даже потерялась, оттого ли, что я тут был, или просто увидав Гаврилу Ардалионовича, потому что уж ведь слишком хорош, но только вся вспыхнула и
дело кончила в одну секунду, очень смешно: привстала, ответила на поклон Гаврилы Ардалионовича, на заигрывающую улыбку Варвары Ардалионовны и вдруг отрезала: «Я только затем, чтобы вам выразить лично
мое удовольствие за ваши искренние и дружелюбные чувства, и если буду в них нуждаться, то, поверьте…».
Выслушайте же
мой ответ на все ваши письма: мне стало жаль князя Льва Николаевича в первый раз в тот самый
день, когда я с ним познакомилась и когда потом узнала обо всем, что произошло на вашем вечере.
Потому, когда меня нет, я и ключи увожу, и никто без меня по три, по четыре
дня и прибирать не входит, таково
мое заведение.