Неточные совпадения
В последнем отношении с ним приключилось даже несколько забавных анекдотов; но
генерал никогда не унывал, даже и при самых забавных анекдотах; к тому же и везло ему, даже в картах, а он играл по чрезвычайно большой и даже с намерением не только не
хотел скрывать эту свою маленькую будто бы слабость к картишкам, так существенно и во многих случаях ему пригождавшуюся, но и выставлял ее.
Генерал жил во втором этаже и занимал помещение по возможности скромное,
хотя и пропорциональное своему значению.
Подозрительность этого человека, казалось, все более и более увеличивалась; слишком уж князь не подходил под разряд вседневных посетителей, и
хотя генералу довольно часто, чуть не ежедневно, в известный час приходилось принимать, особенно по делам, иногда даже очень разнообразных гостей, но, несмотря на привычку и инструкцию довольно широкую, камердинер был в большом сомнении; посредничество секретаря для доклада было необходимо.
Взгляд князя был до того ласков в эту минуту, а улыбка его до того без всякого оттенка
хотя бы какого-нибудь затаенного неприязненного ощущения, что
генерал вдруг остановился и как-то вдруг другим образом посмотрел на своего гостя; вся перемена взгляда совершилась в одно мгновение.
— Очень может быть,
хотя это и здесь куплено. Ганя, дайте князю бумагу; вот перья и бумага, вот на этот столик пожалуйте. Что это? — обратился
генерал к Гане, который тем временем вынул из своего портфеля и подал ему фотографический портрет большого формата, — ба! Настасья Филипповна! Это сама, сама тебе прислала, сама? — оживленно и с большим любопытством спрашивал он Ганю.
— Это главное, — договорил Ганя, опять помогая затруднившемуся
генералу и скорчив свои губы в ядовитейшую улыбку, которую уже не
хотел скрывать. Он глядел своим воспаленным взглядом прямо в глаза
генералу, как бы даже желая, чтобы тот прочел в его взгляде всю его мысль.
Генерал побагровел и вспылил.
Мы уже сказали сейчас, что сам
генерал,
хотя был человек и не очень образованный, а, напротив, как он сам выражался о себе, «человек самоучный», но был, однако же, опытным супругом и ловким отцом.
Он даже достиг того, что склонил и Лизавету Прокофьевну к своей системе,
хотя дело вообще было трудное, — трудное потому, что и неестественное; но аргументы
генерала были чрезвычайно значительны, основывались на осязаемых фактах.
Известно было, что
генерал приготовил ко дню рождения Настасьи Филипповны от себя в подарок удивительный жемчуг, стоивший огромной суммы, и подарком этим очень интересовался,
хотя и знал, что Настасья Филипповна — женщина бескорыстная.
— В Твери, — подтвердил
генерал, — перед самою смертью состоялся перевод в Тверь, и даже еще пред развитием болезни. Вы были еще слишком малы и не могли упомнить ни перевода, ни путешествия; Павлищев же мог ошибиться,
хотя и превосходнейший был человек.
В сущности, он и не доверялся никогда; он рассчитывал на
генерала, чтобы только как-нибудь войти к Настасье Филипповне,
хотя бы даже с некоторым скандалом, но не рассчитывал же на чрезвычайный скандал:
генерал оказался решительно пьян, в сильнейшем красноречии, и говорил без умолку, с чувством, со слезой в душе.
—
Генерал, кажется, по очереди следует вам, — обратилась к нему Настасья Филипповна, — если и вы откажетесь, то у нас всё вслед за вами расстроится, и мне будет жаль, потому что я рассчитывала рассказать в заключение один поступок «из моей собственной жизни», но только
хотела после вас и Афанасия Ивановича, потому что вы должны же меня ободрить, — заключила она, рассмеявшись.
— Князь, — резко и неподвижно обратилась к нему вдруг Настасья Филипповна, — вот здесь старые мои друзья,
генерал да Афанасий Иванович, меня всё замуж выдать
хотят. Скажите мне, как вы думаете: выходить мне замуж иль нет? Как скажете, так и сделаю.
— Ах,
генерал, — перебила его тотчас же Настасья Филипповна, только что он обратился к ней с заявлением, — я и забыла! Но будьте уверены, что о вас я предвидела. Если уж вам так обидно, то я и не настаиваю и вас не удерживаю,
хотя бы мне очень желалось именно вас при себе теперь видеть. Во всяком случае, очень благодарю вас за ваше знакомство и лестное внимание, но если вы боитесь…
— Позвольте, Настасья Филипповна, — вскричал
генерал в припадке рыцарского великодушия, — кому вы говорите? Да я из преданности одной останусь теперь подле вас, и если, например, есть какая опасность… К тому же я, признаюсь, любопытствую чрезмерно. Я только насчет того
хотел, что они испортят ковры и, пожалуй, разобьют что-нибудь… Да и не надо бы их совсем, по-моему, Настасья Филипповна!
— Я теперь во хмелю,
генерал, — засмеялась вдруг Настасья Филипповна, — я гулять
хочу! Сегодня мой день, мой табельный день, мой высокосный день, я его давно поджидала. Дарья Алексеевна, видишь ты вот этого букетника, вот этого monsieur aux camеlias, [господина с камелиями (фр.).] вот он сидит да смеется на нас…
Генерал,
хотя и был в опале и чувствовал, что сам виноват, но все-таки надолго надулся; жаль ему было Афанасия Ивановича: «такое состояние и ловкий такой человек!» Недолго спустя
генерал узнал, что Афанасий Иванович пленился одною заезжею француженкой высшего общества, маркизой и легитимисткой, что брак состоится, и что Афанасия Ивановича увезут в Париж, а потом куда-то в Бретань.
— Коля здесь ночевал, но наутро пошел своего
генерала разыскивать, которого вы из «отделения», князь, бог знает для чего, выкупили.
Генерал еще вчера обещал сюда же ночевать пожаловать, да не пожаловал. Вероятнее всего в гостинице «Весы», тут очень недалеко, заночевал. Коля, стало быть, там, или в Павловске, у Епанчиных. У него деньги были, он еще вчера
хотел ехать. Итак, стало быть, в «Весах» или в Павловске.
Осталось и всё остальное общество; никто не
хотел уходить, даже
генерал Иволгин, которому Лебедев, впрочем, что-то шепнул мимоходом, вероятно, не совсем приятное, потому что
генерал тотчас же стушевался куда-то в угол.
Лизавета Прокофьевна! — заключил раскрасневшийся
генерал, — если
хочешь идти, то простимся с нашим добрым князем и…
Впрочем, может быть, только одна Лизавета Прокофьевна и тревожилась: девицы были еще молоды, —
хотя народ очень проницательный и иронический, а
генерал хоть и проницал (не без туготы, впрочем), но в затруднительных случаях говорил только: «гм!» и в конце концов возлагал все упования на Лизавету Прокофьевну.
— Это не так-с! У нас, князь, полчаса тому составился уговор, чтобы не прерывать; чтобы не хохотать, покамест один говорит; чтоб ему свободно дали всё выразить, а потом уж пусть и атеисты, если
хотят, возражают; мы
генерала председателем посадили, вот-с! А то что же-с? Этак всякого можно сбить, на высокой идее-с, на глубокой идее-с…
—
Генерал! Вспомни осаду Карса, а вы, господа, узнайте, что анекдот мой голая истина. От себя же замечу, что всякая почти действительность,
хотя и имеет непреложные законы свои, но почти всегда невероятна и неправдоподобна. И чем даже действительнее, тем иногда и неправдоподобнее.
— Это винт! — кричал
генерал. — Он сверлит мою душу и сердце! Он
хочет, чтоб я атеизму поверил! Знай, молокосос, что еще ты не родился, а я уже был осыпан почестями; а ты только завистливый червь, перерванный надвое, с кашлем… и умирающий от злобы и от неверия… И зачем тебя Гаврила перевел сюда? Все на меня, от чужих до родного сына!
Но великодушная борьба с беспорядком обыкновенно продолжалась недолго;
генерал был тоже человек слишком «порывчатый»,
хотя и в своем роде; он обыкновенно не выносил покаянного и праздного житья в своем семействе и кончал бунтом; впадал в азарт, в котором сам, может быть, в те же самые минуты и упрекал себя, но выдержать не мог: ссорился, начинал говорить пышно и красноречиво, требовал безмерного и невозможного к себе почтения и в конце концов исчезал из дому, иногда даже на долгое время.
Я, видите ли, отчасти
хотел, чтоб и
генерал отыскал-с.
Утонченность выражений, почтительный тон видимо польстили
генералу,
хотя он всё еще иногда взглядывал со внезапною недоверчивостью. Но тон князя был так натурален и искренен, что невозможно было усомниться.
— Ну куда мы теперь потащимся, как вы думаете,
генерал? — сказал он. — К князю не
хотите, с Лебедевым рассорились, денег у вас нет, у меня никогда не бывает: вот и сели теперь на бобах, среди улицы.
— Я… я… — зашептал опять
генерал, все крепче и крепче цепляясь за плечо «своего мальчика», — я…
хочу… я тебе… все, Марья, Марья… Петровна Су-су-су…
— Это, это… мог ты вообразить что-нибудь подобное, Лев Николаич? — резко вскричал
генерал, видимо сам не понимая, что
хочет сказать, — нет, серьезно, серьезно говоря?
Нина Александровна, видя искренние слезы его, проговорила ему наконец безо всякого упрека и чуть ли даже не с лаской: «Ну, бог с вами, ну, не плачьте, ну, бог вас простит!» Лебедев был до того поражен этими словами и тоном их, что во весь этот вечер не
хотел уже и отходить от Нины Александровны (и во все следующие дни, до самой смерти
генерала, он почти с утра до ночи проводил время в их доме).
Кроме Белоконской и «старичка сановника», в самом деле важного лица, кроме его супруги, тут был, во-первых, один очень солидный военный
генерал, барон или граф, с немецким именем, — человек чрезвычайной молчаливости, с репутацией удивительного знания правительственных дел и чуть ли даже не с репутацией учености, — один из тех олимпийцев-администраторов, которые знают всё, «кроме разве самой России», человек, говорящий в пять лет по одному «замечательному по глубине своей» изречению, но, впрочем, такому, которое непременно входит в поговорку и о котором узнается даже в самом чрезвычайном кругу; один из тех начальствующих чиновников, которые обыкновенно после чрезвычайно продолжительной (даже до странности) службы, умирают в больших чинах, на прекрасных местах и с большими деньгами,
хотя и без больших подвигов и даже с некоторою враждебностью к подвигам.
Этот
генерал был непосредственный начальник Ивана Федоровича по службе и которого тот, по горячности своего благодарного сердца и даже по особенному самолюбию, считал своим благодетелем, но который отнюдь не считал себя благодетелем Ивана Федоровича, относился к нему совершенно спокойно,
хотя и с удовольствием пользовался многоразличными его услугами, и сейчас же заместил бы его другим чиновником, если б это потребовалось какими-нибудь соображениями, даже вовсе и не высшими.