Неточные совпадения
— Истинная правда! — ввязался
в разговор один сидевший рядом и дурно одетый господин, нечто вроде закорузлого
в подьячестве чиновника, лет сорока,
сильного сложения, с красным носом и угреватым лицом, — истинная правда-с, только все русские силы даром к себе переводят!
Преступник был человек умный, бесстрашный,
сильный,
в летах, Легро по фамилии.
А ведь главная, самая
сильная боль, может, не
в ранах, а вот, что вот знаешь наверно, что вот через час, потом через десять минут, потом через полминуты, потом теперь, вот сейчас — душа из тела вылетит, и что человеком уж больше не будешь, и что это уж наверно; главное то, что наверно.
А тут, всю эту последнюю надежду, с которою умирать
в десять раз легче, отнимают наверно; тут приговор, и
в том, что наверно не избегнешь, вся ужасная-то мука и сидит, и
сильнее этой муки нет на свете.
Это было после ряда
сильных и мучительных припадков моей болезни, а я всегда, если болезнь усиливалась и припадки повторялись несколько раз сряду, впадал
в полное отупение, терял совершенно память, а ум хотя и работал, но логическое течение мысли как бы обрывалось.
Вот тут-то, бывало, и зовет все куда-то, и мне все казалось, что если пойти все прямо, идти долго, долго и зайти вот за эту линию, за ту самую, где небо с землей встречается, то там вся и разгадка, и тотчас же новую жизнь увидишь,
в тысячу раз
сильней и шумней, чем у нас; такой большой город мне все мечтался, как Неаполь,
в нем все дворцы, шум, гром, жизнь…
— Даже большая, а не маленькая, я для того и
в мантилью закуталась, — ответила Настасья Филипповна,
в самом деле ставшая бледнее и как будто по временам сдерживавшая
в себе
сильную дрожь.
Я всё сидел и ждал,
в довольно
сильном волнении, болтал без умолку, анекдоты рассказывал, смеялся; подсел потом к барыням.
Настасья Филипповна мельком взглянула на генерала и тоже про себя улыбнулась. Но видно было, что тоска и раздражительность усиливались
в ней всё
сильнее и
сильнее. Афанасий Иванович испугался вдвое, услышав про обещание рассказа.
— Настасья Филипповна! Настасья Филипповна! — послышалось со всех сторон. Все заволновались, все встали с мест; все окружили ее, все с беспокойством слушали эти порывистые, лихорадочные, исступленные слова; все ощущали какой-то беспорядок, никто не мог добиться толку, никто не мог ничего понять.
В это мгновение раздался вдруг звонкий,
сильный удар колокольчика, точь-в-точь как давеча
в Ганечкину квартиру.
Не садясь и остановившись неподвижно, он некоторое время смотрел Рогожину прямо
в глаза; они еще как бы
сильнее блеснули
в первое мгновение.
«Ты вот точно такой бы и был, — усмехнулась мне под конец, — у тебя, говорит, Парфен Семеныч,
сильные страсти, такие страсти, что ты как раз бы с ними
в Сибирь, на каторгу, улетел, если б у тебя тоже ума не было, потому что у тебя большой ум есть, говорит» (так и сказала, вот веришь или нет?
Я, брат, тогда под самым
сильным впечатлением был всего того, что так и хлынуло на меня на Руси; ничего-то я
в ней прежде не понимал, точно бессловесный рос, и как-то фантастически вспоминал о ней
в эти пять лет за границей.
Значит, эта вещь заключала
в себе такой
сильный для него интерес, что привлекла его внимание даже
в то самое время, когда он был
в таком тяжелом смущении, только что выйдя из воксала железной дороги.
Видна была чахотка
в весьма
сильной степени.
Девицы хоть и негодовали отчасти про себя на слишком уже
сильный испуг и такое явное бегство мамаши, но
в первое время сумятицы беспокоить ее вопросами не решались.
Чтение наконец началось.
В начале, минут с пять, автор неожиданной статьи всё еще задыхался и читал бессвязно и неровно; но потом голос его отвердел и стал вполне выражать смысл прочитанного. Иногда только довольно
сильный кашель прерывал его; с половины статьи он сильно охрип; чрезвычайное одушевление, овладевавшее им все более и более по мере чтения, под конец достигло высшей степени, как и болезненное впечатление на слушателей. Вот вся эта «статья...
Ипполит смотрел на смеющихся гостей. Князь заметил, что зубы его стучат, как
в самом
сильном ознобе.
Час спустя, уже
в четвертом часу, князь сошел
в парк. Он пробовал было заснуть дома, но не мог, от
сильного биения сердца. Дома, впрочем, всё было устроено и по возможности успокоено; больной заснул, и прибывший доктор объявил, что никакой нет особенной опасности. Лебедев, Коля, Бурдовский улеглись
в комнате больного, чтобы чередоваться
в дежурстве; опасаться, стало быть, было нечего.
Он проснулся
в девятом часу, с головною болью, с беспорядком
в мыслях, с странными впечатлениями. Ему ужасно почему-то захотелось видеть Рогожина; видеть и много говорить с ним, — о чем именно, он и сам не знал; потом он уже совсем решился было пойти зачем-то к Ипполиту. Что-то смутное было
в его сердце, до того, что приключения, случившиеся с ним
в это утро, произвели на него хотя и чрезвычайно
сильное, но все-таки какое-то неполное впечатление. Одно из этих приключений состояло
в визите Лебедева.
В продолжение вечера другие
сильные, но светлые впечатления стали наплывать
в его душу; мы уже говорили об этом.
Правда,
в ней было много книжного, мечтательного, затворившегося
в себе и фантастического, но зато
сильного и глубокого…
Вообще же мы вполне и
в высшей степени сочувствуем некоторым, весьма
сильным и даже глубоким по своей психологии словам Евгения Павловича, которые тот прямо и без церемонии высказал князю,
в дружеском разговоре, на шестой или на седьмой день после события у Настасьи Филипповны.
Отпевание произвело на князя впечатление
сильное и болезненное; он шепнул Лебедеву еще
в церкви,
в ответ на какой-то его вопрос, что
в первый раз присутствует при православном отпевании и только
в детстве помнит еще другое отпевание
в какой-то деревенской церкви.
Они вышли, уселись опять
в тех же стульях, опять один против другого. Князь дрожал всё
сильнее и
сильнее и не спускал своего вопросительного взгляда с лица Рогожина.
Неточные совпадения
Пир кончился, расходится // Народ. Уснув, осталися // Под ивой наши странники, // И тут же спал Ионушка // Да несколько упившихся // Не
в меру мужиков. // Качаясь, Савва с Гришею // Вели домой родителя // И пели;
в чистом воздухе // Над Волгой, как набатные, // Согласные и
сильные // Гремели голоса:
— По времени Шалашников // Удумал штуку новую, // Приходит к нам приказ: // «Явиться!» Не явились мы, // Притихли, не шелохнемся //
В болотине своей. // Была засу́ха
сильная, // Наехала полиция,
Поймал его Пахомушка, // Поднес к огню, разглядывал // И молвил: «Пташка малая, // А ноготок востер! // Дыхну — с ладони скатишься, // Чихну —
в огонь укатишься, // Щелкну — мертва покатишься, // А все ж ты, пташка малая, //
Сильнее мужика! // Окрепнут скоро крылышки, // Тю-тю! куда ни вздумаешь, // Туда и полетишь! // Ой ты, пичуга малая! // Отдай свои нам крылышки, // Все царство облетим, // Посмотрим, поразведаем, // Поспросим — и дознаемся: // Кому живется счастливо, // Вольготно на Руси?»
Прилетела
в дом // Сизым голубем… // Поклонился мне // Свекор-батюшка, // Поклонилася // Мать-свекровушка, // Деверья, зятья // Поклонилися, // Поклонилися, // Повинилися! // Вы садитесь-ка, // Вы не кланяйтесь, // Вы послушайте. // Что скажу я вам: // Тому кланяться, // Кто
сильней меня, — // Кто добрей меня, // Тому славу петь. // Кому славу петь? // Губернаторше! // Доброй душеньке // Александровне!
Судья, который, не убояся ни мщения, ни угроз
сильного, отдал справедливость беспомощному,
в моих глазах герой.