Неточные совпадения
— Эх! Ух! — кривился чиновник, и даже дрожь его пробирала, — а ведь покойник не то что за десять тысяч, а за десять целковых на тот
свет сживывал, — кивнул он князю. Князь с любопытством рассматривал Рогожина; казалось, тот был еще бледнее
в эту минуту.
А тут, всю эту последнюю надежду, с которою умирать
в десять раз легче, отнимают наверно; тут приговор, и
в том, что наверно не избегнешь, вся ужасная-то мука и сидит, и сильнее этой муки нет на
свете.
Ну, вот, это простой, обыкновенный и чистейший английский шрифт: дальше уж изящество не может идти, тут все прелесть, бисер, жемчуг; это законченно; но вот и вариация, и опять французская, я ее у одного французского путешествующего комми заимствовал: тот же английский шрифт, но черная; линия капельку почернее и потолще, чем
в английском, ан — пропорция
света и нарушена; и заметьте тоже: овал изменен, капельку круглее и вдобавок позволен росчерк, а росчерк — это наиопаснейшая вещь!
Почти
в то же самое время и Афанасий Иванович Тоцкий, человек высшего
света, с высшими связями и необыкновенного богатства, опять обнаружил свое старинное желание жениться.
Себя, свой покой и комфорт он любил и ценил более всего на
свете, как и следовало
в высшей степени порядочному человеку.
Вошел тюремный пристав, тихонько, со стражей, и осторожно тронул его за плечо; тот приподнялся, облокотился, — видит
свет: «Что такое?» — «
В десятом часу смертная казнь».
Уж одно то, что Настасья Филипповна жаловала
в первый раз; до сих пор она держала себя до того надменно, что
в разговорах с Ганей даже и желания не выражала познакомиться с его родными, а
в самое последнее время даже и не упоминала о них совсем, точно их и не было на
свете.
Князь, позвольте вас спросить, как вы думаете, мне вот всё кажется, что на
свете гораздо больше воров, чем неворов, и что нет даже такого самого честного человека, который бы хоть раз
в жизни чего-нибудь не украл.
К тому времени был
в ужасной моде и только что прогремел
в высшем
свете прелестный роман Дюма-фиса «La dame aux camеlias», [«Дама с камелиями» (фр.).] поэма, которой, по моему мнению, не суждено ни умереть, ни состариться.
— «Помилуй, да это не верно, ну, как не даст?» — «Стану на колени и буду
в ногах валяться до тех пор, пока даст, без того не уеду!» — «Когда едешь-то?» — «Завтра чем
свет в пять часов».
— Знаете, Афанасий Иванович, это, как говорят, у японцев
в этом роде бывает, — говорил Иван Петрович Птицын, — обиженный там будто бы идет к обидчику и говорит ему: «Ты меня обидел, за это я пришел распороть
в твоих глазах свой живот», и с этими словами действительно распарывает
в глазах обидчика свой живот и чувствует, должно быть, чрезвычайное удовлетворение, точно и
в самом деле отмстил. Странные бывают на
свете характеры, Афанасий Иванович!
Заметим
в скобках, что и о Гавриле Ардалионовиче
в доме Епанчиных никогда даже и не упоминалось, — как будто и на
свете такого человека не было, не только
в их доме.
Уединение скоро стало ему невыносимо; новый порыв горячо охватил его сердце, и на мгновение ярким
светом озарился мрак,
в котором тосковала душа его.
Ум, сердце озарялись необыкновенным
светом; все волнения, все сомнения его, все беспокойства как бы умиротворялись разом, разрешались
в какое-то высшее спокойствие, полное ясной, гармоничной радости и надежды, полное разума и окончательной причины.
В этих воротах, и без того темных,
в эту минуту было очень темно: надвинувшаяся грозовая туча поглотила вечерний
свет, и
в то самое время, как князь подходил к дому, туча вдруг разверзлась и пролилась.
Два давешних глаза, те же самые, вдруг встретились с его взглядом. Человек, таившийся
в нише, тоже успел уже ступить из нее один шаг. Одну секунду оба стояли друг перед другом почти вплоть. Вдруг князь схватил его за плечи и повернул назад, к лестнице, ближе к
свету: он яснее хотел видеть лицо.
А то, что вы написали про Павлищева, то уж совершенно невыносимо: вы называете этого благороднейшего человека сладострастным и легкомысленным так смело, так положительно, как будто вы и
в самом деле говорите правду, а между тем это был самый целомудренный человек, какие были на
свете!
Она со слезами благодарности сообщила мне, что только чрез вас и чрез помощь вашу и живет на
свете; она много ожидает от вас
в будущем и горячо верит
в будущие ваши успехи…
— Я бы удивился, совсем, впрочем, не зная
света (я сознаюсь
в этом), тому, что вы не только сами остались
в обществе давешней нашей компании, для вас неприличной, но и оставили этих… девиц выслушивать дело скандальное, хотя они уже всё прочли
в романах.
— Да почти ничего дальше, — продолжал Евгений Павлович, — я только хотел заметить, что от этого дело может прямо перескочить на право силы, то есть на право единичного кулака и личного захотения, как, впрочем, и очень часто кончалось на
свете. Остановился же Прудон на праве силы.
В американскую войну многие самые передовые либералы объявили себя
в пользу плантаторов,
в том смысле, что негры суть негры, ниже белого племени, а стало быть, право силы за белыми…
Оставшись один на перекрестке, князь осмотрелся кругом, быстро перешел через улицу, близко подошел к освещенному окну одной дачи, развернул маленькую бумажку, которую крепко сжимал
в правой руке во всё время разговора с Иваном Федоровичем, и прочел, ловя слабый луч
света...
Записка была написана наскоро и сложена кое-как, всего вероятнее, пред самым выходом Аглаи на террасу.
В невыразимом волнении, похожем на испуг, князь крепко зажал опять
в руку бумажку и отскочил поскорей от окна, от
света, точно испуганный вор; но при этом движении вдруг плотно столкнулся с одним господином, который очутился прямо у него за плечами.
— Я, милый князь, завтра чем
свет еду по этому несчастному делу (ну, вот о дяде-то)
в Петербург; представьте себе: всё это верно, и все уже знают, кроме меня.
— Увидите; скорее усаживайтесь; во-первых, уж потому, что собрался весь этот ваш… народ. Я так и рассчитывал, что народ будет;
в первый раз
в жизни мне расчет удается! А жаль, что не знал о вашем рождении, а то бы приехал с подарком… Ха-ха! Да, может, я и с подарком приехал! Много ли до
света?
В моей комнате, пред образом, всегда зажигают на ночь лампадку, —
свет тусклый и ничтожный, но, однако ж, разглядеть всё можно, а под лампадкой даже можно читать.
Еще недавно рассмешило меня предположение: что если бы мне вдруг вздумалось теперь убить кого угодно, хоть десять человек разом, или сделать что-нибудь самое ужасное, что только считается самым ужасным на этом
свете, то
в какой просак поставлен бы был предо мной суд с моими двумя-тремя неделями сроку и с уничтожением пыток и истязаний?
— Любовное письмо? Мое письмо — любовное! Это письмо самое почтительное, это письмо из сердца моего вылилось
в самую тяжелую минуту моей жизни! Я вспомнил тогда о вас, как о каком-то
свете… я…
Иногда я доводил ее до того, что она как бы опять видела кругом себя
свет; но тотчас же опять возмущалась и до того доходила, что меня же с горечью обвиняла за то, что я высоко себя над нею ставлю (когда у меня и
в мыслях этого не было), и прямо объявила мне, наконец, на предложение брака, что она ни от кого не требует ни высокомерного сострадания, ни помощи, ни «возвеличения до себя».
«Я, однако же, замечаю (писала она
в другом письме), что я вас с ним соединяю, и ни разу не спросила еще, любите ли вы его? Он вас полюбил, видя вас только однажды. Он о вас как о „
свете“ вспоминал; это его собственные слова, я их от него слышала. Но я и без слов поняла, что вы для него
свет. Я целый месяц подле него прожила и тут поняла, что и вы его любите; вы и он для меня одно».
А если, может быть, и хорошо (что тоже возможно), то чем же опять хорошо?» Сам отец семейства, Иван Федорович, был, разумеется, прежде всего удивлен, но потом вдруг сделал признание, что ведь, «ей-богу, и ему что-то
в этом же роде всё это время мерещилось, нет-нет и вдруг как будто и померещится!» Он тотчас же умолк под грозным взглядом своей супруги, но умолк он утром, а вечером, наедине с супругой, и принужденный опять говорить, вдруг и как бы с особенною бодростью выразил несколько неожиданных мыслей: «Ведь
в сущности что ж?..» (Умолчание.) «Конечно, всё это очень странно, если только правда, и что он не спорит, но…» (Опять умолчание.) «А с другой стороны, если глядеть на вещи прямо, то князь, ведь, ей-богу, чудеснейший парень, и… и, и — ну, наконец, имя же, родовое наше имя, всё это будет иметь вид, так сказать, поддержки родового имени, находящегося
в унижении,
в глазах
света, то есть, смотря с этой точки зрения, то есть, потому… конечно,
свет;
свет есть
свет; но всё же и князь не без состояния, хотя бы только даже и некоторого.
Почему она одна, Лизавета Прокофьевна, осуждена обо всех заботиться, всё замечать и предугадывать, а все прочие — одних ворон считать?» и пр., и пр. Александра Ивановна сначала была осторожна и заметила только, что ей кажется довольно верною идея папаши о том, что
в глазах
света может показаться очень удовлетворительным выбор князя Мышкина
в мужья для одной из Епанчиных.
В первый раз
в жизни он видел уголок того, что называется страшным именем «
света».
Откройте жаждущим и воспаленным Колумбовым спутникам берег Нового
Света, откройте русскому человеку русский
Свет, дайте отыскать ему это золото, это сокровище, сокрытое от него
в земле!
К этому прибавляли,
в виде современной характеристики нравов, что бестолковый молодой человек действительно любил свою невесту, генеральскую дочь, но отказался от нее единственно из нигилизма и ради предстоящего скандала, чтобы не отказать себе
в удовольствии жениться пред всем
светом на потерянной женщине и тем доказать, что
в его убеждении нет ни потерянных, ни добродетельных женщин, а есть только одна свободная женщина; что он
в светское и старое разделение не верит, а верует
в один только «женский вопрос».
«Там он меня, говорит, чем
свет разыщет, а ты меня скроешь, а завтра чем
свет в Москву», а потом
в Орел куда-то хотела.