Неточные совпадения
Наконец, на неоднократное и точное заявление, что он действительно князь Мышкин и что ему непременно надо видеть генерала по делу необходимому, недоумевающий человек препроводил его рядом,
в маленькую переднюю, перед самою приемной, у кабинета, и сдал его с
рук на
руки другому человеку, дежурившему по утрам
в этой передней и докладывавшему генералу о посетителях.
— Сейчас, когда я был с поздравлением, дала. Я давно уже просил. Не знаю, уж не намек ли это с ее стороны, что я сам приехал с пустыми
руками, без подарка,
в такой день, — прибавил Ганя, неприятно улыбаясь.
Правда, характер весьма часто не слушался и не подчинялся решениям благоразумия; Лизавета Прокофьевна становилась с каждым годом всё капризнее и нетерпеливее, стала даже какая-то чудачка, но так как под
рукой все-таки оставался весьма покорный и приученный муж, то излишнее и накопившееся изливалось обыкновенно на его голову, а затем гармония
в семействе восстановлялась опять, и всё шло как не надо лучше.
Оба приехали к Настасье Филипповне, и Тоцкий прямехонько начал с того, что объявил ей о невыносимом ужасе своего положения; обвинил он себя во всем; откровенно сказал, что не может раскаяться
в первоначальном поступке с нею, потому что он сластолюбец закоренелый и
в себе не властен, но что теперь он хочет жениться, и что вся судьба этого
в высшей степени приличного и светского брака
в ее
руках; одним словом, что он ждет всего от ее благородного сердца.
Она пришла домой, побираясь, вся испачканная, вся
в лохмотьях, с ободранными башмаками; шла она пешком всю неделю, ночевала
в поле и очень простудилась; ноги были
в ранах,
руки опухли и растрескались.
Накануне ее смерти, пред закатом солнца, я к ней заходил; кажется, она меня узнала, и я
в последний раз пожал ее
руку; как иссохла у ней
рука!
Генеральша несколько времени, молча и с некоторым оттенком пренебрежения, рассматривала портрет Настасьи Филипповны, который она держала пред собой
в протянутой
руке, чрезвычайно и эффектно отдалив от глаз.
Господин приблизился к князю, не спеша, с приветливою улыбкой, молча взял его
руку, и, сохраняя ее
в своей, несколько времени всматривался
в его лицо, как бы узнавая знакомые черты.
Несколько времени Ганя стоял как молнией пораженный при выходке сестры; но, увидя, что Настасья Филипповна этот раз действительно уходит, как исступленный бросился на Варю и
в бешенстве схватил ее за
руку.
Несколько мгновений они простояли так друг против друга, лицом к лицу. Ганя всё еще держал ее
руку в своей
руке. Варя дернула раз, другой, изо всей силы, но не выдержала и вдруг, вне себя, плюнула брату
в лицо.
У Гани
в глазах помутилось, и он, совсем забывшись, изо всей силы замахнулся на сестру. Удар пришелся бы ей непременно
в лицо. Но вдруг другая
рука остановила на лету Ганину
руку.
— Да вечно, что ли, ты мне дорогу переступать будешь! — заревел Ганя, бросив
руку Вари, и освободившеюся
рукой,
в последней степени бешенства, со всего размаха дал князю пощечину.
— Ну, это пусть мне… а ее… все-таки не дам!.. — тихо проговорил он наконец, но вдруг не выдержал, бросил Ганю, закрыл
руками лицо, отошел
в угол, стал лицом к стене и прерывающимся голосом проговорил: — О, как вы будете стыдиться своего поступка!
— Я ведь и
в самом деле не такая, он угадал, — прошептала она быстро, горячо, вся вдруг вспыхнув и закрасневшись, и, повернувшись, вышла на этот раз так быстро, что никто и сообразить не успел, зачем это она возвращалась. Видели только, что она пошептала что-то Нине Александровне и, кажется,
руку ее поцеловала. Но Варя видела и слышала всё и с удивлением проводила ее глазами.
Князь, может быть, и ответил бы что-нибудь на ее любезные слова, но был ослеплен и поражен до того, что не мог даже выговорить слова. Настасья Филипповна заметила это с удовольствием.
В этот вечер она была
в полном туалете и производила необыкновенное впечатление. Она взяла его за
руку и повела к гостям. Перед самым входом
в гостиную князь вдруг остановился и с необыкновенным волнением, спеша, прошептал ей...
Князь молча опустил
руку в шляпу и вынул первый жребий — Фердыщенка, второй — Птицына, третий — генерала, четвертый — Афанасия Ивановича, пятый — свой, шестой — Гани и т. д. Дамы жребиев не положили.
Прихожу к старухе, так сказать, уже вне себя; гляжу, она сидит
в сенцах одна-одинёшенька,
в углу, точно от солнца забилась,
рукой щеку себе подперла.
Подойдя к столу, он положил на него один странный предмет, с которым и вступил
в гостиную, держа его пред собой
в обеих
руках.
— Вы ли, вы ли это, Настасья Филипповна! — всплеснул
руками генерал
в истинной горести, — вы, такая деликатная, с такими тонкими мыслями, и вот! Какой язык! Какой слог!
— Вы, кажется, сказали, князь, что письмо к вам от Салазкина? — спросил Птицын. — Это очень известный
в своем кругу человек; это очень известный ходок по делам, и если действительно он вас уведомляет, то вполне можете верить. К счастию, я
руку знаю, потому что недавно дело имел… Если бы вы дали мне взглянуть, может быть, мог бы вам что-нибудь и сказать.
Но Рогожин постиг,
в чем дело. Невыразимое страдание отпечатлелось
в лице его. Он всплеснул
руками, и стон вырвался из его груди.
Как только огонь обхватит ее всю, — полезай
в камин, но только без перчаток, с голыми
руками, и рукава отверни, и тащи пачку из огня!
— Матушка! Королевна! Всемогущая! — вопил Лебедев, ползая на коленках перед Настасьей Филипповной и простирая
руки к камину. — Сто тысяч! Сто тысяч! Сам видел, при мне упаковывали! Матушка! Милостивая! Повели мне
в камин: весь влезу, всю голову свою седую
в огонь вложу!.. Больная жена без ног, тринадцать человек детей — всё сироты, отца схоронил на прошлой неделе, голодный сидит, Настасья Филипповна!! — и, провопив, он пополз было
в камин.
— Да неужто, матушка, вы нас совсем покидаете? Да куда же вы пойдете? И еще
в день рождения,
в такой день! — спрашивали расплакавшиеся девушки, целуя у ней
руки.
Дело
в том, что всего две недели назад он получил под
рукой одно известие, хоть и короткое и потому не совсем ясное, но зато верное, о том, что Настасья Филипповна, сначала пропавшая
в Москве, разысканная потом
в Москве же Рогожиным, потом опять куда-то пропавшая и опять им разысканная, дала наконец ему почти верное слово выйти за него замуж.
Вот и это обстоятельство вошло отчасти
в число причин тогдашнего тяжелого настроения
в семействе Епанчиных, хотя генеральша и высказала тогда же, что она теперь рада «обеими
руками перекреститься».
Но со времени «случая с генералом», как выражался Коля, и вообще с самого замужества сестры, Коля почти совсем у них отбился от
рук и до того дошел, что
в последнее время даже редко являлся и ночевать
в семью.
Но вдруг, всё еще как бы не
в силах добыть контенансу, оборотился и, ни с того, ни с сего, набросился сначала на девушку
в трауре, державшую на
руках ребенка, так что та даже несколько отшатнулась от неожиданности, но тотчас же, оставив ее, накинулся на тринадцатилетнюю девочку, торчавшую на пороге
в следующую комнату и продолжавшую улыбаться остатками еще недавнего смеха.
— Ни-ни-ни! Типун, типун… — ужасно испугался вдруг Лебедев и, бросаясь к спавшему на
руках дочери ребенку, несколько раз с испуганным видом перекрестил его. — Господи, сохрани, господи, предохрани! Это собственный мой грудной ребенок, дочь Любовь, — обратился он к князю, — и рождена
в законнейшем браке от новопреставленной Елены, жены моей, умершей
в родах. А эта пигалица есть дочь моя Вера,
в трауре… А этот, этот, о, этот…
— Да вы его у нас, пожалуй, этак захвалите! Видите, уж он и
руку к сердцу, и рот
в ижицу, тотчас разлакомился. Не бессердечный-то, пожалуй, да плут, вот беда; да к тому же еще и пьян, весь развинтился, как и всякий несколько лет пьяный человек, оттого у него всё и скрипит. Детей-то он любит, положим, тетку покойницу уважал… Меня даже любит и ведь
в завещании, ей-богу, мне часть оставил…
И Лебедев потащил князя за
руку. Они вышли из комнаты, прошли дворик и вошли
в калитку. Тут действительно был очень маленький и очень миленький садик,
в котором благодаря хорошей погоде уже распустились все деревья. Лебедев посадил князя на зеленую деревянную скамейку, за зеленый вделанный
в землю стол, и сам поместился напротив него. Чрез минуту, действительно, явился и кофей. Князь не отказался. Лебедев подобострастно и жадно продолжал засматривать ему
в глаза.
Ономнясь подумал: стану приезжать не с пустыми
руками, — так только ее насмешил, а потом и
в злость даже вошла.
Видя, что князь обращает особенное внимание на то, что у него два раза вырывают из
рук этот нож, Рогожин с злобною досадой схватил его, заложил
в книгу и швырнул книгу на другой стол.
— Матушка, — сказал Рогожин, поцеловав у нее
руку, — вот мой большой друг, князь Лев Николаевич Мышкин; мы с ним крестами поменялись; он мне за родного брата
в Москве одно время был, много для меня сделал. Благослови его, матушка, как бы ты родного сына благословила. Постой, старушка, вот так, дай я сложу тебе
руку…
Но старушка, прежде чем Парфен успел взяться, подняла свою правую
руку, сложила пальцы
в три перста и три раза набожно перекрестила князя. Затем еще раз ласково и нежно кивнула ему головой.
А теперь, у дома, он стоял по другой стороне улицы, шагах
в пятидесяти наискось, на противоположном тротуаре, скрестив
руки, и ждал.
Глаза Рогожина засверкали, и бешеная улыбка исказила его лицо. Правая
рука его поднялась, и что-то блеснуло
в ней; князь не думал ее останавливать. Он помнил только, что, кажется, крикнул...
Беспрерывно осведомлялся, не нужно ли ему чего, и когда князь стал ему наконец замечать, чтоб он оставил его
в покое, послушно и безмолвно оборачивался, пробирался обратно на цыпочках к двери и всё время, пока шагал, махал
руками, как бы давая знать, что он только так, что он не промолвит ни слова, и что вот он уж и вышел, и не придет, и, однако ж, чрез десять минут или по крайней мере чрез четверть часа являлся опять.
В эту минуту из комнат вышла на террасу Вера, по своему обыкновению, с ребенком на
руках. Лебедев, извивавшийся около стульев и решительно не знавший, куда девать себя, но ужасно не хотевший уйти, вдруг набросился на Веру, замахал на нее
руками, гоня прочь с террасы, и даже, забывшись, затопал ногами.
— Сироты, сироты! — таял он, подходя. — И этот ребенок на
руках ее — сирота, сестра ее, дочь Любовь, и рождена
в наизаконнейшем браке от новопреставленной Елены, жены моей, умершей тому назад шесть недель,
в родах, по соизволению господню… да-с… вместо матери, хотя только сестра и не более, как сестра… не более, не более…
— Лжешь, батюшка, по своему обыкновению, никогда ты ее на
руках не носил, — отрезала она ему
в негодовании.
Завидев их, он привстал, любезно кивнул издали головой генералу, подал знак, чтобы не прерывали чтения, а сам успел отретироваться за кресла, где, облокотясь левою
рукой на спинку, продолжал слушать балладу уже, так сказать,
в более удобном и не
в таком «смешном» положении, как сидя
в креслах.
Взаимные вежливости были произнесены, оба пожали друг другу
руку и пристально заглянули друг другу
в глаза.
Это был молодой человек, бедно и неряшливо одетый,
в сюртуке, с засаленными до зеркального лоску рукавами, с жирною, застегнутою доверху жилеткой, с исчезнувшим куда-то бельем, с черным шелковым замасленным донельзя и скатанным
в жгут шарфом, с немытыми
руками, с чрезвычайно угреватым лицом, белокурый и, если можно так выразиться, с невинно-нахальным взглядом.
Все наконец расселись
в ряд на стульях напротив князя, все, отрекомендовавшись, тотчас же нахмурились и для бодрости переложили из одной
руки в другую свои фуражки, все приготовились говорить, и все, однако ж, молчали, чего-то выжидая с вызывающим видом,
в котором так и читалось: «Нет, брат, врешь, не надуешь!» Чувствовалось, что стоит только кому-нибудь для началу произнести одно только первое слово, и тотчас же все они заговорят вместе, перегоняя и перебивая друг друга.
Странные дела случаются на нашей, так называемой святой Руси,
в наш век реформ и компанейских инициатив, век национальности и сотен миллионов, вывозимых каждый год за границу, век поощрения промышленности и паралича рабочих
рук! и т. д., и т. д., всего не перечтешь, господа, а потому прямо к делу.
Когда Коля кончил, то передал поскорей газету князю и, ни слова не говоря, бросился
в угол, плотно уткнулся
в него и закрыл
руками лицо. Ему было невыносимо стыдно, и его детская, еще не успевшая привыкнуть к грязи впечатлительность была возмущена даже сверх меры. Ему казалось, что произошло что-то необычайное, всё разом разрушившее, и что чуть ли уж и сам он тому не причиной, уж тем одним, что вслух прочел это.
Никакой растраты ротной суммы и никаких обид подчиненным не было —
в этом я положительно убежден, и как у вас
рука поднялась такую клевету написать?)
— Не беспокойтесь, Аглая Ивановна, — спокойно отвечал Ипполит, которого подскочившая к нему Лизавета Прокофьевна схватила и неизвестно зачем крепко держала за
руку; она стояла пред ним и как бы впилась
в него своим бешеным взглядом, — не беспокойтесь, ваша maman разглядит, что нельзя бросаться на умирающего человека… я готов разъяснить, почему я смеялся… очень буду рад позволению…
Он, кажется, еще много хотел сказать, но не договорил, бросился
в кресла, закрыл лицо
руками и заплакал как маленькое дитя.