Неточные совпадения
Приведите и поставьте солдата против самой пушки на сражении и стреляйте в него, он еще
все будет надеяться, но прочтите этому самому солдату приговор наверно, и он с ума
сойдет или заплачет.
Сначала с грустною улыбкой, а потом, весело и резво рассмеявшись, она призналась, что прежней бури во всяком случае и быть не могло; что она давно уже изменила отчасти свой взгляд на вещи, и что хотя и не изменилась в сердце, но все-таки принуждена была очень многое допустить в виде совершившихся фактов; что сделано, то сделано, что
прошло, то
прошло, так что ей даже странно, что Афанасий Иванович
все еще продолжает быть так напуганным.
— С тех пор я ужасно люблю ослов. Это даже какая-то во мне симпатия. Я стал о них расспрашивать, потому что прежде их не видывал, и тотчас же сам убедился, что это преполезнейшее животное, рабочее, сильное, терпеливое, дешевое, переносливое; и чрез этого осла мне вдруг
вся Швейцария стала нравиться, так что совершенно
прошла прежняя грусть.
— Да и об осле было умно, — заметила Александра, — князь рассказал очень интересно свой болезненный случай и как
все ему понравилось чрез один внешний толчок. Мне всегда было интересно, как люди
сходят с ума и потом опять выздоравливают. Особенно если это вдруг сделается.
— И философия ваша точно такая же, как у Евлампии Николавны, — подхватила опять Аглая, — такая чиновница, вдова, к нам
ходит, вроде приживалки. У ней
вся задача в жизни — дешевизна; только чтоб было дешевле прожить, только о копейках и говорит, и, заметьте, у ней деньги есть, она плутовка. Так точно и ваша огромная жизнь в тюрьме, а может быть, и ваше четырехлетнее счастье в деревне, за которое вы ваш город Неаполь продали, и, кажется, с барышом, несмотря на то что на копейки.
Напротив, голова ужасно живет и работает, должно быть, сильно, сильно, сильно, как машина в ходу; я воображаю, так и стучат разные мысли,
всё неконченные и, может быть, и смешные, посторонние такие мысли: «Вот этот глядит — у него бородавка на лбу, вот у палача одна нижняя пуговица заржавела…», а между тем
все знаешь и
все помнишь; одна такая точка есть, которой никак нельзя забыть, и в обморок упасть нельзя, и
все около нее, около этой точки
ходит и вертится.
Я не то чтоб учил их; о нет, там для этого был школьный учитель, Жюль Тибо; я, пожалуй, и учил их, но я больше так был с ними, и
все мои четыре года так и
прошли.
Мари каждый день обмывала ей ноги и
ходила за ней; она принимала
все ее услуги молча и ни одного слова не сказала ей ласково.
По одной стороне коридора находились те три комнаты, которые назначались внаем, для «особенно рекомендованных» жильцов; кроме того, по той же стороне коридора, в самом конце его, у кухни, находилась четвертая комнатка, потеснее
всех прочих, в которой помещался сам отставной генерал Иволгин, отец семейства, и спал на широком диване, а
ходить и выходить из квартиры обязан был чрез кухню и по черной лестнице.
В этой же комнатке помещался и тринадцатилетний брат Гаврилы Ардалионовича, гимназист Коля; ему тоже предназначалось здесь тесниться, учиться, спать на другом, весьма старом, узком и коротком диванчике, на дырявой простыне и, главное,
ходить и смотреть за отцом, который
все более и более не мог без этого обойтись.
Проходя близко мимо выходных дверей на лестницу, он услышал и заметил, что за дверьми кто-то старается изо
всех сил позвонить в колокольчик; но в колокольчике, должно быть, что-то испортилось: он только чуть-чуть вздрагивал, а звука не было.
— Они здесь, в груди моей, а получены под Карсом, и в дурную погоду я их ощущаю. Во
всех других отношениях живу философом,
хожу, гуляю, играю в моем кафе, как удалившийся от дел буржуа, в шашки и читаю «Indеpendance». [«Независимость» (фр.).] Но с нашим Портосом, Епанчиным, после третьегодней истории на железной дороге по поводу болонки, покончено мною окончательно.
Вы и не подозреваете, на какие фокусы человеческое самолюбие способно: вот она считает меня подлецом, за то, что я ее, чужую любовницу, так откровенно за ее деньги беру, а и не знает, что иной бы ее еще подлее надул: пристал бы к ней и начал бы ей либерально-прогрессивные вещи рассыпать, да из женских разных вопросов вытаскивать, так она бы
вся у него в игольное ушко как нитка
прошла.
Тогда Ганя сухо, сдержанно, но совершенно откровенно рассказал
все, что давеча произошло, и как он уже
ходил к князю просить извинения.
Гости продолжали изумляться, шептаться и переглядываться, но стало совершенно ясно, что
всё это было рассчитано и устроено заранее, и что Настасью Филипповну, — хоть она и, конечно, с ума
сошла, — теперь не собьешь.
Для этого одного он провел
все время, с пяти часов пополудни вплоть до одиннадцати, в бесконечной тоске и тревоге, возясь с Киндерами и Бискупами, которые тоже чуть с ума не
сошли, мечась как угорелые по его надобности.
Он от радости задыхался: он
ходил вокруг Настасьи Филипповны и кричал на
всех: «Не подходи!»
Вся компания уже набилась в гостиную. Одни пили, другие кричали и хохотали,
все были в самом возбужденном и непринужденном состоянии духа. Фердыщенко начинал пробовать к ним пристроиться. Генерал и Тоцкий сделали опять движение поскорее скрыться. Ганя тоже был со шляпой в руке, но он стоял молча и
все еще как бы оторваться не мог от развивавшейся пред ним картины.
Это ты прав, давно мечтала, еще в деревне у него, пять лет прожила одна-одинехонька; думаешь-думаешь, бывало-то, мечтаешь-мечтаешь, — и вот
всё такого, как ты воображала, доброго, честного, хорошего и такого же глупенького, что вдруг придет да и скажет: «Вы не виноваты, Настасья Филипповна, а я вас обожаю!» Да так, бывало, размечтаешься, что с ума
сойдешь…
Прошло всего две недели, и что-то вдруг опять изменилось, генеральша нахмурилась, а генерал, пожав несколько раз плечами, подчинился опять «льду молчания».
— Все-таки смешно доверяться такому пузырю, — обидчиво произнесла Аглая, отдавая Коле записку, и презрительно
прошла мимо него.
— Да перестань, пьяный ты человек! Верите ли, князь, теперь он вздумал адвокатством заниматься, по судебным искам
ходить; в красноречие пустился и
всё высоким слогом с детьми дома говорит. Пред мировыми судьями пять дней тому назад говорил. И кого же взялся защищать: не старуху, которая его умоляла, просила, и которую подлец ростовщик ограбил, пятьсот рублей у ней,
всё ее достояние, себе присвоил, а этого же самого ростовщика, Зайдлера какого-то, жида, за то, что пятьдесят рублей обещал ему дать…
И Лебедев потащил князя за руку. Они вышли из комнаты,
прошли дворик и вошли в калитку. Тут действительно был очень маленький и очень миленький садик, в котором благодаря хорошей погоде уже распустились
все деревья. Лебедев посадил князя на зеленую деревянную скамейку, за зеленый вделанный в землю стол, и сам поместился напротив него. Чрез минуту, действительно, явился и кофей. Князь не отказался. Лебедев подобострастно и жадно продолжал засматривать ему в глаза.
— Я, как тебя нет предо мною, то тотчас же к тебе злобу и чувствую, Лев Николаевич. В эти три месяца, что я тебя не видал, каждую минуту на тебя злобился, ей-богу. Так бы тебя взял и отравил чем-нибудь! Вот как. Теперь ты четверти часа со мной не сидишь, а уж
вся злоба моя
проходит, и ты мне опять по-прежнему люб. Посиди со мной…
— «А о чем же ты теперь думаешь?» — «А вот встанешь с места,
пройдешь мимо, а я на тебя гляжу и за тобою слежу; прошумит твое платье, а у меня сердце падает, а выйдешь из комнаты, я о каждом твоем словечке вспоминаю, и каким голосом и что сказала; а ночь
всю эту ни о чем и не думал,
всё слушал, как ты во сне дышала, да как раза два шевельнулась…» — «Да ты, — засмеялась она, — пожалуй, и о том, что меня избил, не думаешь и не помнишь?» — «Может, говорю, и думаю, не знаю».
Она ведь со мной
всё про вздоры говорит али насмехается; да и тут смеясь начала, а потом такая стала сумрачная;
весь этот дом
ходила, осматривала, и точно пужалась чего.
Оно внушает страдание, оно захватывает
всю душу, оно… и жгучее, мучительное воспоминание
прошло вдруг по сердцу князя.
— Вы бы пока не
ходили за ним, — остановил князь Колю, который побежал было вслед за отцом. — А то через минуту он подосадует, и
вся минута испортится.
— Во-первых, милый князь, на меня не сердись, и если было что с моей стороны — позабудь. Я бы сам еще вчера к тебе зашел, но не знал, как на этот счет Лизавета Прокофьевна… Дома у меня… просто ад, загадочный сфинкс поселился, а я
хожу, ничего не понимаю. А что до тебя, то, по-моему, ты меньше
всех нас виноват, хотя, конечно, чрез тебя много вышло. Видишь, князь, быть филантропом приятно, но не очень. Сам, может, уже вкусил плоды. Я, конечно, люблю доброту и уважаю Лизавету Прокофьевну, но…
Никто больше не последовал за эксцентричною дамой; но,
сходя вниз, она даже и не оглянулась назад, как будто ей решительно
всё равно было, следуют ли за ней или нет.
В сознании его оставалось воспоминание, что по этой аллее он уже
прошел, начиная от скамейки до одного старого дерева, высокого и заметного,
всего шагов сотню, раз тридцать или сорок взад и вперед.
Он расположился на диване; потом к нему
сошел Лебедев, затем
всё его семейство, то есть генерал Иволгин и дочери.
Эта комната была еще уже и теснее предыдущей, так что я не знал даже, где повернуться; узкая, односпальная кровать в углу занимала ужасно много места; прочей мебели было
всего три простые стула, загроможденные всякими лохмотьями, и самый простой кухонный, деревянный стол пред стареньким клеенчатым диваном, так что между столом и кроватью почти уже нельзя было
пройти.
Он делал свое дело в высшей степени серьезно и набожно; он являлся,
проходил по рядам ссыльных, которые окружали его, останавливался пред каждым, каждого расспрашивал о его нуждах, наставлений не читал почти никогда никому, звал
всех «голубчиками».
Между тем он продолжал
всё сидеть и
всё смотрел на меня с тою же усмешкой. Я злобно повернулся на постели, тоже облокотился на подушку и нарочно решился тоже молчать, хотя бы мы
всё время так просидели. Я непременно почему-то хотел, чтоб он начал первый. Я думаю, так
прошло минут с двадцать. Вдруг мне представилась мысль: что, если это не Рогожин, а только видение?
Я положил умереть в Павловске, на восходе солнца и
сойдя в парк, чтобы не обеспокоить никого на даче. Мое «Объяснение» достаточно объяснит
всё дело полиции. Охотники до психологии и те, кому надо, могут вывести из него
всё, что им будет угодно. Я бы не желал, однако ж, чтоб эта рукопись предана была гласности. Прошу князя сохранить экземпляр у себя и сообщить другой экземпляр Аглае Ивановне Епанчиной. Такова моя воля. Завещаю мой скелет в Медицинскую академию для научной пользы.
Час спустя, уже в четвертом часу, князь
сошел в парк. Он пробовал было заснуть дома, но не мог, от сильного биения сердца. Дома, впрочем,
всё было устроено и по возможности успокоено; больной заснул, и прибывший доктор объявил, что никакой нет особенной опасности. Лебедев, Коля, Бурдовский улеглись в комнате больного, чтобы чередоваться в дежурстве; опасаться, стало быть, было нечего.
— Да ведь я
всю ночь не спал, а потом
ходил,
ходил, был на музыке…
— Хорошо, хорошо, потом; вы
всё меня перебиваете, и что мне за дело, что вы
ходили на музыку? О какой это женщине вам приснилось?
— Вы
всё дома жили, Аглая Ивановна? — спросил он, — я хочу сказать, вы никуда не
ходили в школу какую-нибудь, не учились в институте?
— Никогда и никуда не
ходила;
всё дома сидела, закупоренная как в бутылке, и из бутылки прямо и замуж пойду; что вы опять усмехаетесь? Я замечаю, что вы тоже, кажется, надо мной смеетесь и их сторону держите, — прибавила она, грозно нахмурившись, — не сердите меня, я и без того не знаю, что со мной делается… я убеждена, что вы пришли сюда в полной уверенности, что я в вас влюблена и позвала вас на свидание, — отрезала она раздражительно.
— Что ж, это ясно было, — сказал он, подумав, — конец, значит! — прибавил он с какою-то странною усмешкой, лукаво заглядывая в лицо сестры и
всё еще продолжая
ходить взад и вперед по комнате, но уже гораздо потише.
Над князем она, говорят, смеется изо
всех сил, с утра до ночи, чтобы виду не показать, но уж наверно умеет сказать ему каждый день что-нибудь потихоньку, потому что он точно по небу
ходит, сияет…
— Вынимал и смотрел-с,
всё цело-с. Опять опустил, и так со вчерашнего утра и
хожу, в поле ношу, по ногам даже бьет.
Воротилась она к себе в Павловск еще в большем раздражении, чем когда поехала, и тотчас же
всем досталось, главное за то, что «с ума
сошли», что ни у кого решительно так не ведутся дела, только у них одних; «чего заторопились?
Аглая взбесилась ужасно, даже совсем забылась; наговорила князю таких колкостей и дерзостей, что он уже перестал и смеяться, и совсем побледнел, когда она сказала ему наконец, что «нога ее не будет в этой комнате, пока он тут будет сидеть, и что даже бессовестно с его стороны к ним
ходить, да еще по ночам, в первом часу, после
всего, что случилось.
— Это жаль; а то бы я посмеялась. Разбейте по крайней мере китайскую вазу в гостиной! Она дорого стоит; пожалуйста, разбейте; она дареная, мамаша с ума
сойдет и при
всех заплачет, — так она ей дорога. Сделайте какой-нибудь жест, как вы всегда делаете, ударьте и разбейте. Сядьте нарочно подле.
Еще мгновение, и как будто
всё пред ним расширилось, вместо ужаса — свет и радость, восторг; стало спирать дыхание, и… но мгновение
прошло.
Ипполит вышел. Князю не для чего было просить кого-нибудь шпионить, если бы даже он был и способен на это. Приказание ему Аглаи сидеть дома теперь почти объяснялось: может быть, она хотела за ним зайти. Правда, может быть, она именно не хотела, чтоб он туда попал, а потому и велела ему дома сидеть… Могло быть и это. Голова его кружилась;
вся комната
ходила кругом. Он лег на диван и закрыл глаза.
Так или этак, а дело было решительное, окончательное. Нет, князь не считал Аглаю за барышню или за пансионерку; он чувствовал теперь, что давно уже боялся, и именно чего-нибудь в этом роде; но для чего она хочет ее видеть? Озноб
проходил по
всему телу его; опять он был в лихорадке.
Аглая покраснела. Может быть, ей вдруг показалось ужасно странно и невероятно, что она сидит теперь с этою женщиной, в доме «этой женщины» и нуждается в ее ответе. При первых звуках голоса Настасьи Филипповны как бы содрогание
прошло по ее телу.
Всё это, конечно, очень хорошо заметила «эта женщина».