Неточные совпадения
Ну, а я этой порой, по матушкину благословению, у Сережки Протушина двадцать рублей достал, да во Псков по машине и отправился, да приехал-то в лихорадке; меня там святцами зачитывать старухи принялись, а я пьян сижу, да пошел потом по кабакам на последние, да в бесчувствии
всю ночь на улице и провалялся, ан к утру горячка, а тем
временем за ночь еще собаки обгрызли.
Но
все было впереди,
время терпело,
время все терпело, и
все должно было прийти со
временем и своим чередом.
Да тут именно чрез ум надо бы с самого начала дойти; тут именно надо понять и… и поступить с обеих сторон: честно и прямо, не то… предуведомить заранее, чтобы не компрометировать других, тем паче, что и
времени к тому было довольно, и даже еще и теперь его остается довольно (генерал значительно поднял брови), несмотря на то, что остается
всего только несколько часов…
И однако же, дело продолжало идти
все еще ощупью. Взаимно и дружески, между Тоцким и генералом положено было до
времени избегать всякого формального и безвозвратного шага. Даже родители
всё еще не начинали говорить с дочерьми совершенно открыто; начинался как будто и диссонанс: генеральша Епанчина, мать семейства, становилась почему-то недовольною, а это было очень важно. Тут было одно мешавшее
всему обстоятельство, один мудреный и хлопотливый случай, из-за которого
все дело могло расстроиться безвозвратно.
Слух этот оказался потом не во
всех подробностях верным: свадьба и тогда была еще только в проекте, и
все еще было очень неопределенно, но в судьбе Настасьи Филипповны все-таки произошел с этого
времени чрезвычайный переворот.
Тоцкий, который, как
все погулявшие на своем веку джентльмены, с презрением смотрел вначале, как дешево досталась ему эта нежившая душа, в последнее
время несколько усомнился в своем взгляде.
— Maman, да ведь этак очень странно рассказывать, — заметила Аделаида, которая тем
временем поправила свой мольберт, взяла кисти, палитру и принялась было копировать давно уже начатый пейзаж с эстампа. Александра и Аглая сели вместе на маленьком диване и, сложа руки, приготовились слушать разговор. Князь заметил, что на него со
всех сторон устремлено особенное внимание.
— Ничему не могу научить, — смеялся и князь, — я
все почти
время за границей прожил в этой швейцарской деревне; редко выезжал куда-нибудь недалеко; чему же я вас научу? Сначала мне было только нескучно; я стал скоро выздоравливать; потом мне каждый день становился дорог, и чем дальше, тем дороже, так что я стал это замечать. Ложился спать я очень довольный, а вставал еще счастливее. А почему это
все — довольно трудно рассказать.
И представьте, эта низость почти
всем им понравилась, но… тут вышла особенная история; тут вступились дети, потому что в это
время дети были
все уже на моей стороне и стали любить Мари.
С некоторого
времени он стал раздражаться всякою мелочью безмерно и непропорционально, и если еще соглашался на
время уступать и терпеть, то потому только, что уж им решено было
все это изменить и переделать в самом непродолжительном
времени.
Взгляд ее серых глаз подчас мог быть очень весел и ласков, если бы не бывал
всего чаще серьезен и задумчив, иногда слишком даже, особенно в последнее
время.
— Я ничего за себя и не боялась, Ганя, ты знаешь; я не о себе беспокоилась и промучилась
всё это
время. Говорят, сегодня
всё у вас кончится? Что же, кончится?
Самолюбивый и тщеславный до мнительности, до ипохондрии; искавший во
все эти два месяца хоть какой-нибудь точки, на которую мог бы опереться приличнее и выставить себя благороднее; чувствовавший, что еще новичок на избранной дороге и, пожалуй, не выдержит; с отчаяния решившийся наконец у себя дома, где был деспотом, на полную наглость, но не смевший решиться на это перед Настасьей Филипповной, сбивавшей его до последней минуты с толку и безжалостно державшей над ним верх; «нетерпеливый нищий», по выражению самой Настасьи Филипповны, о чем ему уже было донесено; поклявшийся
всеми клятвами больно наверстать ей
всё это впоследствии, и в то же
время ребячески мечтавший иногда про себя свести концы и примирить
все противоположности, — он должен теперь испить еще эту ужасную чашу, и, главное, в такую минуту!
И вот генерал тут, пред
всеми, да еще торжественно приготовившись и во фраке, и именно в то самое
время, когда Настасья Филипповна «только случая ищет, чтоб осыпать его и его домашних насмешками».
Она продолжала сидеть и некоторое
время оглядывала
всех странным, удивленным каким-то взглядом, как бы не понимая и силясь сообразить.
—
Времени верь —
всё пройдет!
Князь пробыл в отлучке ровно шесть месяцев, и даже те, кто имел некоторые причины интересоваться его судьбой, слишком мало могли узнать о нем за
всё это
время.
Генеральша на это отозвалась, что в этом роде ей и Белоконская пишет, и что «это глупо, очень глупо; дурака не вылечишь», резко прибавила она, но по лицу ее видно было, как она рада была поступкам этого «дурака». В заключение
всего генерал заметил, что супруга его принимает в князе участие точно как будто в родном своем сыне, и что Аглаю она что-то ужасно стала ласкать; видя это, Иван Федорович принял на некоторое
время весьма деловую осанку.
Со
времени отъезда князя
все вдруг затихло с обеих сторон.
Все засмеялись. Князю пришло на ум, что Лебедев и действительно, может быть, жмется и кривляется потому только, что, предчувствуя его вопросы, не знает, как на них ответить, и выгадывает
время.
Видит, что он ее за шею под нож нагибает и пинками подталкивает, — те-то смеются, — и стала кричать: «Encore un moment, monsieur le bourreau, encore un moment!» Что и означает: «Минуточку одну еще
повремените, господин буро,
всего одну!» И вот за эту-то минуточку ей, может, господь и простит, ибо дальше этакого мизера с человеческою душой вообразить невозможно.
— Я вот и сам, дня три переждав, со
всеми домочадцами на дачу, чтоб и новорожденного птенца сохранить, и здесь в домишке тем
временем всё поисправить. И тоже в Павловск.
В самый день переезда, состоявшегося уже к вечеру, вокруг него на террасе собралось довольно много гостей: сперва пришел Ганя, которого князь едва узнал, — так он за
все это
время переменился и похудел.
Князь заметил (а он замечал теперь
всё быстро и жадно и даже, может, и то, чего совсем не было), что штатское платье Евгения Павловича производило всеобщее и какое-то необыкновенно сильное удивление, до того, что даже
все остальные впечатления на
время забылись и изгладились.
Надо признаться, что ему везло-таки счастье, так что он, уж и не говоря об интересной болезни своей, от которой лечился в Швейцарии (ну можно ли лечиться от идиотизма, представьте себе это?!!), мог бы доказать собою верность русской пословицы: «Известному разряду людей — счастье!» Рассудите сами: оставшись еще грудным ребенком по смерти отца, говорят, поручика, умершего под судом за внезапное исчезновение в картишках
всей ротной суммы, а может быть, и за пересыпанную с излишком дачу розог подчиненному (старое-то
время помните, господа!), наш барон взят был из милости на воспитание одним из очень богатых русских помещиков.
— Если вы позволите, то я попросил бы у князя чашку чаю… Я очень устал. Знаете что, Лизавета Прокофьевна, вы хотели, кажется, князя к себе вести чай пить; останьтесь-ка здесь, проведемте
время вместе, а князь наверно нам
всем чаю даст. Простите, что я так распоряжаюсь… Но ведь я знаю вас, вы добрая, князь тоже… мы
все до комизма предобрые люди…
Он говорил одно, но так, как будто бы этими самыми словами хотел сказать совсем другое. Говорил с оттенком насмешки и в то же
время волновался несоразмерно, мнительно оглядывался, видимо путался и терялся на каждом слове, так что
всё это, вместе с его чахоточным видом и с странным, сверкающим и как будто исступленным взглядом, невольно продолжало привлекать к нему внимание.
— Если вы не бросите сейчас же этих мерзких людей, то я
всю жизнь,
всю жизнь буду вас одного ненавидеть! — прошептала Аглая; она была как бы в исступлении, но она отвернулась, прежде чем князь успел на нее взглянуть. Впрочем, ему уже нечего и некого было бросать: больного Ипполита тем
временем успели кое-как усадить на извозчика, и дрожки отъехали.
Все три дня оно разрасталось прогрессивно в мнительности князя (а князь с недавнего
времени винил себя в двух крайностях: в необычной «бессмысленной и назойливой» своей доверчивости и в то же
время в «мрачной, низкой» мнительности).
Но слишком, слишком много собралось в это утро и других неразрешимых обстоятельств, и
всё к одному
времени, и
всё требовало разрешения немедленно, так что князь был очень грустен.
— Вы ужасный скептик, князь, — минуты чрез две прибавил Коля, — я замечаю, что с некоторого
времени вы становитесь чрезвычайный скептик; вы начинаете ничему не верить и
всё предполагать… а правильно я употребил в этом случае слово «скептик»?
В последнее
время Лизавета Прокофьевна стала находить виноватою во
всем одну себя и свой «несчастный» характер, — отчего и увеличились ее страдания.
В последний год и особенно в самое последнее
время эта грустная мысль стала
всё более и более в ней укрепляться.
Все наши отъявленные, афишованные социалисты, как здешние, так и заграничные, больше ничего как либералы из помещиков
времен крепостного права.
«Лихорадка, может быть, потому что нервный человек, и
всё это подействовало, но уж, конечно, не струсит. Вот эти-то и не трусят, ей-богу! — думал про себя Келлер. — Гм! шампанское! Интересное, однако ж, известие. Двенадцать бутылок-с; дюжинка; ничего, порядочный гарнизон. А бьюсь об заклад, что Лебедев под заклад от кого-нибудь это шампанское принял. Гм… он, однако ж, довольно мил, этот князь; право, я люблю этаких; терять, однако же,
времени нечего и… если шампанское, то самое
время и есть…»
Ипполит
всё это
время ждал князя и беспрерывно поглядывал на него и на Евгения Павловича, когда они разговаривали в стороне.
— Не железные дороги, нет-с! — возражал Лебедев, в одно и то же
время и выходивший из себя, и ощущавший непомерное наслаждение. — Собственно одни железные дороги не замутят источников жизни, а
всё это в целом-с проклято,
всё это настроение наших последних веков, в его общем целом, научном и практическом, может быть, и действительно проклято-с.
— Дело в следующем анекдоте из прошедших веков, ибо я в необходимости рассказать анекдот из прошедших веков. В наше
время, в нашем отечестве, которое, надеюсь, вы любите одинаково со мной, господа, ибо я, с своей стороны, готов излить из себя даже
всю кровь мою…
В последнее
время и он меня мучил:
всё это было натурально, люди и созданы, чтобы друг друга мучить.
Господин этот некоторое
время смотрел на меня с изумлением, а жена с испугом, как будто в том была страшная диковина, что и к ним кто-нибудь мог войти; но вдруг он набросился на меня чуть не с бешенством; я не успел еще пробормотать двух слов, а он, особенно видя, что я одет порядочно, почел, должно быть, себя страшно обиженным тем, что я осмелился так бесцеремонно заглянуть в его угол и увидать
всю безобразную обстановку, которой он сам так стыдился.
— Нет, покамест одно только рассуждение, следующее: вот мне остается теперь месяца два-три жить, может, четыре; но, например, когда будет оставаться
всего только два месяца, и если б я страшно захотел сделать одно доброе дело, которое бы потребовало работы, беготни и хлопот, вот вроде дела нашего доктора, то в таком случае я ведь должен бы был отказаться от этого дела за недостатком остающегося мне
времени и приискивать другое «доброе дело», помельче, и которое в моих средствах (если уж так будет разбирать меня на добрые дела).
Коля уверял меня, когда я совсем очнулся, что я вовсе не спал и что
всё это
время говорил с ним о Сурикове.
Я не встал с постели; не помню, сколько
времени я пролежал еще с открытыми глазами и
всё думал; бог знает, о чем я думал; не помню тоже, как я забылся.
Иногда снятся странные сны, невозможные и неестественные; пробудясь, вы припоминаете их ясно и удивляетесь странному факту: вы помните прежде
всего, что разум не оставлял вас во
всё продолжение вашего сновидения; вспоминаете даже, что вы действовали чрезвычайно хитро и логично во
всё это долгое, долгое
время, когда вас окружали убийцы, когда они с вами хитрили, скрывали свое намерение, обращались с вами дружески, тогда как у них уже было наготове оружие, и они лишь ждали какого-то знака; вы вспоминаете, как хитро вы их наконец обманули, спрятались от них; потом вы догадались, что они наизусть знают
весь ваш обман и не показывают вам только вида, что знают, где вы спрятались; но вы схитрили и обманули их опять,
всё это вы припоминаете ясно.
Один из ваших убийц в ваших глазах обратился в женщину, а из женщины в маленького, хитрого, гадкого карлика, — и вы
всё это допустили тотчас же, как совершившийся факт, почти без малейшего недоумения, и именно в то самое
время, когда, с другой стороны, ваш разум был в сильнейшем напряжении, выказывал чрезвычайную силу, хитрость, догадку, логику?
Вы усмехаетесь нелепости вашего сна и чувствуете в то же
время, что в сплетении этих нелепостей заключается какая-то мысль, но мысль уже действительная, нечто принадлежащее к вашей настоящей жизни, нечто существующее и всегда существовавшее в вашем сердце; вам как будто было сказано вашим сном что-то новое, пророческое, ожидаемое вами; впечатление ваше сильно, оно радостное или мучительное, но в чем оно заключается и что было сказано вам —
всего этого вы не можете ни понять, ни припомнить.
В самом деле, нет ничего досаднее, как быть, например, богатым, порядочной фамилии, приличной наружности, недурно образованным, не глупым, даже добрым, и в то же
время не иметь никакого таланта, никакой особенности, никакого даже чудачества, ни одной своей собственной идеи, быть решительно «как и
все».
Потом, во
время своей истории с Настасьей Филипповной, он вдруг вообразил себе, что достижение
всего в деньгах.
Коля же настаивал, уверяя мать, что
всё это тоска по хмельном, а может, и по Лебедеве, с которым генерал необыкновенно сдружился в последнее
время.
Всё это
время Коля был в каком-то особенно озабоченном настроении.