Неточные совпадения
Подозрительность этого человека, казалось,
все более и более увеличивалась; слишком уж князь не подходил под разряд вседневных посетителей, и хотя генералу довольно часто, чуть не ежедневно, в известный час приходилось принимать, особенно по
делам, иногда даже очень разнообразных гостей, но, несмотря на привычку и инструкцию довольно широкую, камердинер был в большом сомнении; посредничество секретаря для доклада было необходимо.
— И это правда. Верите ли, дивлюсь на себя, как говорить по-русски не забыл. Вот с вами говорю теперь, а сам думаю: «А ведь я хорошо говорю». Я, может, потому так много и говорю. Право, со вчерашнего
дня все говорить по-русски хочется.
— Удовольствие, конечно, и для меня чрезвычайное, но не
всё же забавы, иногда, знаете, случаются и
дела… Притом же я никак не могу, до сих пор, разглядеть между нами общего… так сказать причины…
— Помилуйте, я ваш вопрос очень ценю и понимаю. Никакого состояния покамест я не имею и никаких занятий, тоже покамест, а надо бы-с. А деньги теперь у меня были чужие, мне дал Шнейдер, мой профессор, у которого я лечился и учился в Швейцарии, на дорогу, и дал ровно вплоть, так что теперь, например, у меня
всего денег несколько копеек осталось.
Дело у меня, правда, есть одно, и я нуждаюсь в совете, но…
— Вспомните, Иван Федорович, — сказал тревожливо и колеблясь Ганя, — что ведь она дала мне полную свободу решенья до тех самых пор, пока не решит сама
дела, да и тогда
все еще мое слово за мной…
— Своего положения? — подсказал Ганя затруднившемуся генералу. — Она понимает; вы на нее не сердитесь. Я, впрочем, тогда же намылил голову, чтобы в чужие
дела не совались. И, однако, до сих пор
всё тем только у нас в доме и держится, что последнего слова еще не сказано, а гроза грянет. Если сегодня скажется последнее слово, стало быть, и
все скажется.
— Да и я, брат, слышал, — подхватил генерал. — Тогда же, после серег, Настасья Филипповна
весь анекдот пересказывала. Да ведь дело-то теперь уже другое. Тут, может быть, действительно миллион сидит и… страсть. Безобразная страсть, положим, но все-таки страстью пахнет, а ведь известно, на что эти господа способны, во
всем хмелю!.. Гм!.. Не вышло бы анекдота какого-нибудь! — заключил генерал задумчиво.
Да и предоставленные вполне своей воле и своим решениям невесты натурально принуждены же будут, наконец, взяться сами за ум, и тогда
дело загорится, потому что возьмутся за
дело охотой, отложив капризы и излишнюю разборчивость; родителям оставалось бы только неусыпнее и как можно неприметнее наблюдать, чтобы не произошло какого-нибудь странного выбора или неестественного уклонения, а затем, улучив надлежащий момент, разом помочь
всеми силами и направить
дело всеми влияниями.
В этот раз он пробыл в поместье
всего несколько
дней, но успел распорядиться; в воспитании девочки произошла значительная перемена: приглашена была почтенная и пожилая гувернантка, опытная в высшем воспитании девиц, швейцарка, образованная и преподававшая, кроме французского языка, и разные науки.
Но покамест новая Настасья Филипповна хохотала и
все это излагала, Афанасий Иванович обдумывал про себя это
дело и по возможности приводил в порядок несколько разбитые свои мысли.
Под конец она даже так разгорячилась и раздражилась, излагая
всё это (что, впрочем, было так естественно), что генерал Епанчин был очень доволен и считал
дело оконченным; но раз напуганный Тоцкий и теперь не совсем поверил, и долго боялся, нет ли и тут змеи под цветами.
— Ничему не могу научить, — смеялся и князь, — я
все почти время за границей прожил в этой швейцарской деревне; редко выезжал куда-нибудь недалеко; чему же я вас научу? Сначала мне было только нескучно; я стал скоро выздоравливать; потом мне каждый
день становился дорог, и чем дальше, тем дороже, так что я стал это замечать. Ложился спать я очень довольный, а вставал еще счастливее. А почему это
все — довольно трудно рассказать.
Мари каждый
день обмывала ей ноги и ходила за ней; она принимала
все ее услуги молча и ни одного слова не сказала ей ласково.
В тот же
день все узнали,
вся деревня;
всё обрушилось опять на Мари: ее еще пуще стали не любить.
Дети тотчас же узнали и почти
все перебывали у ней в этот
день навестить ее; она лежала в своей постели одна-одинехонька.
Мне казалось, что я
всё буду там, но я увидал наконец, что Шнейдеру нельзя же было содержать меня, а тут подвернулось
дело до того, кажется, важное, что Шнейдер сам заторопил меня ехать и за меня отвечал сюда.
— Я хочу ему два слова сказать — и довольно! — быстро отрезала генеральша, останавливая возражение. Она была видимо раздражена. — У нас, видите ли, князь, здесь теперь
всё секреты.
Всё секреты! Так требуется, этикет какой-то, глупо. И это в таком
деле, в котором требуется наиболее откровенности, ясности, честности. Начинаются браки, не нравятся мне эти браки…
— Фу, какая скверная комната, — заметил Ганя, презрительно осматриваясь, — темно и окна на двор. Во
всех отношениях вы к нам не вовремя… Ну, да это не мое
дело; не я квартиры содержу.
Князь проговорил свои несколько фраз голосом неспокойным, прерываясь и часто переводя дух.
Всё выражало в нем чрезвычайное волнение. Настасья Филипповна смотрела на него с любопытством, но уже не смеялась. В эту самую минуту вдруг громкий, новый голос, послышавшийся из-за толпы, плотно обступившей князя и Настасью Филипповну, так сказать, раздвинул толпу и
разделил ее надвое. Перед Настасьей Филипповной стоял сам отец семейства, генерал Иволгин. Он был во фраке и в чистой манишке; усы его были нафабрены…
— Они здесь, в груди моей, а получены под Карсом, и в дурную погоду я их ощущаю. Во
всех других отношениях живу философом, хожу, гуляю, играю в моем кафе, как удалившийся от
дел буржуа, в шашки и читаю «Indеpendance». [«Независимость» (фр.).] Но с нашим Портосом, Епанчиным, после третьегодней истории на железной дороге по поводу болонки, покончено мною окончательно.
Сцена выходила чрезвычайно безобразная, но Настасья Филипповна продолжала смеяться и не уходила, точно и в самом
деле с намерением протягивала ее. Нина Александровна и Варя тоже встали с своих мест и испуганно, молча, ждали, до чего это дойдет; глаза Вари сверкали, и на Нину Александровну
всё это подействовало болезненно; она дрожала и, казалось, тотчас упадет в обморок.
— Я ведь и в самом
деле не такая, он угадал, — прошептала она быстро, горячо,
вся вдруг вспыхнув и закрасневшись, и, повернувшись, вышла на этот раз так быстро, что никто и сообразить не успел, зачем это она возвращалась. Видели только, что она пошептала что-то Нине Александровне и, кажется, руку ее поцеловала. Но Варя видела и слышала
всё и с удивлением проводила ее глазами.
— Это вы хорошо, что ушли, — сказал он, — там теперь кутерьма еще пуще, чем давеча, пойдет, и каждый-то
день у нас так, и
все чрез эту Настасью Филипповну заварилось.
Вы скажете, это
всё по-детски или, пожалуй, поэзия, — что ж, тем мне же веселее будет, а
дело все-таки сделается.
Я же, под видом любезности в
день рождения, изреку наконец свою волю, — косвенно, не прямо, но будет
всё как бы и прямо.
Дело шло беспрерывно о том, что чрез дурное поведение
всех членов его семейства
всё рушилось, и что этому пора наконец положить предел.
— Но, однако, что же удивительного в появлении князя? — закричал громче
всех Фердыщенко. —
Дело ясное,
дело само за себя говорит!
— А право, это бы хорошо! — заметила Настасья Филипповна, вдруг
вся оживляясь. — Право бы, попробовать, господа! В самом
деле, нам как-то невесело. Если бы каждый из нас согласился что-нибудь рассказать… в этом роде… разумеется, по согласию, тут полная воля, а? Может, мы выдержим! По крайней мере ужасно оригинально…
— Гениальная мысль! — подхватил Фердыщенко. — Барыни, впрочем, исключаются, начинают мужчины;
дело устраивается по жребию, как и тогда! Непременно, непременно! Кто очень не хочет, тот, разумеется, не рассказывает, но ведь надо же быть особенно нелюбезным! Давайте ваши жеребьи, господа, сюда, ко мне, в шляпу, князь будет вынимать. Задача самая простая, самый дурной поступок из
всей своей жизни рассказать, — это ужасно легко, господа! Вот вы увидите! Если же кто позабудет, то я тотчас берусь напомнить!
Ну, господа, конечно, я обязан подать благородный пример, но
всего более жалею в настоящую минуту о том, что я так ничтожен и ничем не замечателен; даже чин на мне самый премаленький; ну, что в самом
деле интересного в том, что Фердыщенко сделал скверный поступок?
— Но… вспомните, Настасья Филипповна, — запинаясь, пробормотал Тоцкий, — вы дали обещание… вполне добровольное, и могли бы отчасти и пощадить… Я затрудняюсь и… конечно, смущен, но… Одним словом, теперь, в такую минуту, и при… при людях, и
всё это так… кончить таким пети-жё
дело серьезное,
дело чести и сердца… от которого зависит…
Что же касается мужчин, то Птицын, например, был приятель с Рогожиным, Фердыщенко был как рыба в воде; Ганечка
всё еще в себя прийти не мог, но хоть смутно, а неудержимо сам ощущал горячечную потребность достоять до конца у своего позорного столба; старичок учитель, мало понимавший в чем
дело, чуть не плакал и буквально дрожал от страха, заметив какую-то необыкновенную тревогу кругом и в Настасье Филипповне, которую обожал, как свою внучку; но он скорее бы умер, чем ее в такую минуту покинул.
Сам же он почти совсем успел отрезвиться, но зато чуть не одурел от
всех вынесенных им впечатлений в этот безобразный и ни на что не похожий
день из
всей его жизни.
Надо, впрочем, заметить, что
все они, не исключая даже знатока Лебедева, несколько сбивались в познании границ и пределов своего могущества, и в самом ли
деле им теперь
всё дозволено или нет?
Кроме
всех потрясений этого
дня, он
всю прошедшую ночь провел в вагоне и уже почти двое суток не спал.
— Настасья Филипповна, полно, матушка, полно, голубушка, — не стерпела вдруг Дарья Алексеевна, — уж коли тебе так тяжело от них стало, так что смотреть-то на них! И неужели ты с этаким отправиться хочешь, хоть и за сто бы тысяч! Правда, сто тысяч, ишь ведь! А ты сто тысяч-то возьми, а его прогони, вот как с ними надо делать; эх, я бы на твоем месте их
всех… что в самом-то
деле!
— Одно только могу вам сказать, — заключил Птицын, обращаясь к князю, — что
всё это должно быть бесспорно и право, и
всё, что пишет вам Салазкин о бесспорности и законности вашего
дела, можете принять как за чистые деньги в кармане. Поздравляю вас, князь! Может быть, тоже миллиона полтора получите, а пожалуй, что и больше. Папушин был очень богатый купец.
Враги Гаврилы Ардалионовича могли бы предположить, что он до того уже сконфужен от
всего с ним случившегося, что стыдится и на улицу выйти; но он и в самом
деле что-то хворал: впал даже в ипохондрию, задумывался, раздражался.
Конечно, странно, что такого рода известия могли так скоро доходить и узнаваться;
всё происшедшее, например, у Настасьи Филипповны стало известно в доме Епанчиных чуть не на другой же
день и даже в довольно точных подробностях.
В
день получения письма она
всех приласкала, даже поцеловала Аглаю и Аделаиду, в чем-то собственно пред ними покаялась, но в чем именно, они не могли разобрать.
Разумеется, на другой же
день она ужасно рассердилась на свою вчерашнюю чувствительность и еще до обеда успела со
всеми перессориться, но к вечеру опять горизонт прояснился.
Князь почти
всех удовлетворил, несмотря на представления друзей о том, что
все эти людишки и кредиторишки совершенно без прав; и потому только удовлетворил, что действительно оказалось, что некоторые из них в самом
деле пострадали.
Дело в том, что
всего две недели назад он получил под рукой одно известие, хоть и короткое и потому не совсем ясное, но зато верное, о том, что Настасья Филипповна, сначала пропавшая в Москве, разысканная потом в Москве же Рогожиным, потом опять куда-то пропавшая и опять им разысканная, дала наконец ему почти верное слово выйти за него замуж.
И вот
всего только две недели спустя вдруг получено было его превосходительством сведение, что Настасья Филипповна бежала в третий раз, почти что из-под венца, и на этот раз пропала где-то в губернии, а между тем исчез из Москвы и князь Мышкин, оставив
все свои
дела на попечение Салазкина, «с нею ли, или просто бросился за ней — неизвестно, но что-то тут есть», заключил генерал.
— Да перестань, пьяный ты человек! Верите ли, князь, теперь он вздумал адвокатством заниматься, по судебным искам ходить; в красноречие пустился и
всё высоким слогом с детьми дома говорит. Пред мировыми судьями пять
дней тому назад говорил. И кого же взялся защищать: не старуху, которая его умоляла, просила, и которую подлец ростовщик ограбил, пятьсот рублей у ней,
всё ее достояние, себе присвоил, а этого же самого ростовщика, Зайдлера какого-то, жида, за то, что пятьдесят рублей обещал ему дать…
У него действительно болела голова, к тому же он убеждался
всё больше и больше, что Лебедев его надувает и рад, что отодвигается
дело.
— Изложение
дела. Я его племянник, это он не солгал, хоть и
всё лжет. Я курса не кончил, но кончить хочу и на своем настою, потому что у меня есть характер. А покамест, чтобы существовать, место одно беру в двадцать пять рублей на железной дороге. Сознаюсь, кроме того, что он мне раза два-три уже помог. У меня было двадцать рублей, и я их проиграл. Ну, верите ли, князь, я был так подл, так низок, что я их проиграл!
— Мне кажется, это
всё не совсем подходит к вашему
делу! — заметил князь.
— Я вот и сам,
дня три переждав, со
всеми домочадцами на дачу, чтоб и новорожденного птенца сохранить, и здесь в домишке тем временем
всё поисправить. И тоже в Павловск.
— Полторы сутки ровно не спал, не ел, не пил, из комнаты ее не выходил, на коленки перед ней становился: «Умру, говорю, не выйду, пока не простишь, а прикажешь вывести — утоплюсь; потому — что я без тебя теперь буду?» Точно сумасшедшая она была
весь тот
день, то плакала, то убивать меня собиралась ножом, то ругалась надо мной.