Неточные совпадения
— Вы сами знаете, что такое mademoiselle Blanche. Больше ничего с
тех пор
не прибавилось. Mademoiselle Blanche наверно будет генеральшей, — разумеется, если слух
о кончине бабушки подтвердится, потому что и mademoiselle Blanche, и ее матушка, и троюродный cousin-маркиз, — все очень хорошо знают, что мы разорились.
Мало
того, в пренебрежении ее ко мне были, например, вот какие утонченности: она знает, положим, что мне известно какое-нибудь обстоятельство ее жизни или что-нибудь
о том, что сильно ее тревожит; она даже сама расскажет мне что-нибудь из ее обстоятельств, если надо употребить меня как-нибудь для своих целей, вроде раба или на побегушки; но расскажет всегда ровно столько, сколько надо знать человеку, употребляющемуся на побегушки, и — если мне еще
не известна целая связь событий, если она и сама видит, как я мучусь и тревожусь ее же мучениями и тревогами,
то никогда
не удостоит меня успокоить вполне своей дружеской откровенностию, хотя, употребляя меня нередко по поручениям
не только хлопотливым, но даже опасным, она, по моему мнению, обязана быть со мной откровенною.
По обыкновению своему, он
не договорил. Если наш генерал начинал
о чем-нибудь говорить, хотя капельку позначительнее обыкновенного обыденного разговора,
то никогда
не договаривал. Француз небрежно слушал, немного выпучив глаза. Он почти ничего
не понял из
того, что я говорил. Полина смотрела с каким-то высокомерным равнодушием. Казалось, она
не только меня, но и ничего
не слыхала из сказанного в этот раз за столом.
— Как же, — спросила она, — вы сами-то на
то же самое надеетесь? Две недели назад вы сами мне говорили однажды, много и долго,
о том, что вы вполне уверены в выигрыше здесь на рулетке, и убеждали меня, чтоб я
не смотрела на вас, как на безумного; или вы тогда шутили? но я помню, вы говорили так серьезно, что никак нельзя было принять за шутку.
— Хорошо, — ответил я, — скажите, чтобы made-moiselle была спокойна. Позвольте же, однако, вас спросить, — прибавил я резко, — почему вы так долго
не передавали мне эту записку? Вместо
того чтобы болтать
о пустяках, мне кажется, вы должны были начать с этого… если вы именно и пришли с этим поручением.
—
О той старой ведьме в Москве, которая
не умирает и
о которой ждут телеграммы, что она умрет.
Если бы
не думал
о Полине,
то я просто весь отдался бы одному комическому интересу предстоящей развязки и хохотал бы во все горло.
Когда же бабушка проигрывала уже последние монеты,
то все они
не только ее уж
не слушались, но даже и
не замечали, лезли прямо чрез нее к столу, сами хватали деньги, сами распоряжались и ставили, спорили и кричали, переговариваясь с гоноровым паном запанибрата, а гоноровый пан чуть ли даже и
не забыл
о существовании бабушки.
К
тому же мне было почему-то ужасно совестно заговаривать
о Полине; он же сам ни слова
о ней
не спросил.
Ну, что же мне было спрашивать дальше? Впрочем, я все еще шел подле него, но он вдруг повернул в стоявший на дороге отель «Des quatre saisons», [«Четыре времени года» (фр.).] кивнул мне головой и скрылся. Возвращаясь домой, я мало-помалу догадался, что если бы я и два часа с ним проговорил,
то решительно бы ничего
не узнал, потому… что мне
не о чем было его спрашивать. Да, конечно, так! Я никаким образом
не мог бы теперь формулировать моего вопроса.
Некоторое время, давно уж, месяца два назад, я стал замечать, что она хочет сделать меня своим другом, поверенным и даже отчасти уж и пробует. Но это почему-то
не пошло у нас тогда в ход; вот взамен
того и остались странные теперешние отношения; оттого-то и стал я так говорить с нею. Но, если ей противна моя любовь, зачем прямо
не запретить мне говорить
о ней?
Он задумчиво посмотрел, но, кажется, ничего
не понял и даже, может быть,
не расслышал меня. Я попробовал было заговорить
о Полине Александровне,
о детях; он наскоро отвечал: «Да! да!» — но тотчас же опять пускался говорить
о князе,
о том, что теперь уедет с ним Blanche и тогда… «и тогда — что же мне делать, Алексей Иванович? — обращался он вдруг ко мне, — клянусь Богом! Что же мне делать, — скажите, ведь это неблагодарность! Ведь это же неблагодарность?»
О, это был
не тот человек прежде, тысячу раз
не тот, а теперь, а теперь!..
Мелькал предо мною и образ Полины; я помнил и сознавал, что иду к ней, сейчас с нею сойдусь и буду ей рассказывать, покажу… но я уже едва вспомнил
о том, что она мне давеча говорила, и зачем я пошел, и все
те недавние ощущения, бывшие всего полтора часа назад, казались мне уж теперь чем-то давно прошедшим, исправленным, устаревшим, —
о чем мы уже
не будем более поминать, потому что теперь начнется все сызнова.
— Разве в чемодан положить до завтра? — спросил я, вдруг обернувшись к Полине, и вдруг вспомнил
о ней. Она же все сидела,
не шевелясь, на
том же месте, но пристально следила за мной. Странно как-то было выражение ее лица;
не понравилось мне это выражение!
Не ошибусь, если скажу, что в нем была ненависть.
— Ты мой верный!..» — и опять клала мне руки свои на плечи, опять в меня всматривалась и продолжала повторять: «Ты меня любишь… любишь… будешь любить?» Я
не сводил с нее глаз; я еще никогда
не видал ее в этих припадках нежности и любви; правда, это, конечно, был бред, но… заметив мой страстный взгляд, она вдруг начинала лукаво улыбаться; ни с
того ни с сего она вдруг заговаривала
о мистере Астлее.
—
О да, я заметил и уже вам сказал, что она больна. Если б она была
не больна,
то у вас
не провела бы ночь.
— Хорошо, прощайте, только я в Париж
не поеду. Подумайте, мистер Астлей,
о том, что теперь будет у нас? Одним словом, генерал… и теперь это приключение с мисс Полиной, — ведь это на весь город пойдет.
Просидев час или два (я замечал это раза два, когда Blanche уезжала на целый день, вероятно к Альберту), он вдруг начинает озираться, суетиться, оглядывается, припоминает и как будто хочет кого-то сыскать; но,
не видя никого и так и
не припомнив,
о чем хотел спросить, он опять впадал в забытье до
тех пор, пока вдруг
не являлась Blanche, веселая, резвая, разодетая, с своим звонким хохотом; она подбегала к нему, начинала его тормошить и даже целовала, — чем, впрочем, редко его жаловала.
Что же касается до
того, как генерал все это время смотрел на меня,
то, мне кажется, он даже и
не догадывался
о моих отношениях к Blanche.
У меня у самого оставалось еще франков пятьсот; кроме
того, есть великолепные часы в тысячу франков, бриллиантовые запонки и прочее, так что можно еще протянуть довольно долгое время, ни
о чем
не заботясь.
— Ну, довольно, — прервал я с нетерпением, — и чтоб вам доказать, что я
не так-то забывчив на прошлое, позвольте узнать: где теперь мисс Полина? Если
не вы меня выкупили,
то уж наверно она. С самого
того времени я
не имел
о ней никакого известия.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).
О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет!
Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать
не куды пошло! Что будет,
то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом,
то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Городничий.
О, черт возьми! нужно еще повторять! как будто оно там и без
того не стоит.
Артемий Филиппович.
О! насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры: чем ближе к натуре,
тем лучше, — лекарств дорогих мы
не употребляем. Человек простой: если умрет,
то и так умрет; если выздоровеет,
то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно было б с ними изъясняться: он по-русски ни слова
не знает.
Потом свою вахлацкую, // Родную, хором грянули, // Протяжную, печальную, // Иных покамест нет. //
Не диво ли? широкая // Сторонка Русь крещеная, // Народу в ней
тьма тём, // А ни в одной-то душеньке // Спокон веков до нашего //
Не загорелась песенка // Веселая и ясная, // Как вёдреный денек. //
Не дивно ли?
не страшно ли? //
О время, время новое! // Ты тоже в песне скажешься, // Но как?.. Душа народная! // Воссмейся ж наконец!
Не только
не гнушалися // Крестьяне Божьим странником, // А спорили
о том, // Кто первый приютит его, // Пока их спорам Ляпушкин // Конца
не положил: // «Эй! бабы! выносите-ка // Иконы!» Бабы вынесли;
