Неточные совпадения
Сначала
начали, разумеется, о делах. Полина просто рассердилась, когда я передал ей
всего только семьсот гульденов. Она была уверена, что я ей привезу из Парижа, под залог ее бриллиантов, по крайней мере две тысячи гульденов или даже более.
Мне
все казалось, что,
начиная для Полины, я подрываю собственное счастье.
Генерал был чрезвычайно удивлен: откуда я взял такие деньги? Я объяснил, что
начал с десяти фридрихсдоров, что шесть или семь ударов сряду, на двое, довели меня до пяти или до шести тысяч гульденов и что потом я
все спустил с двух ударов.
— Но прошу же вас, —
начал он совершенно умоляющим голосом, — оставьте
все это! Вам точно приятно, что выйдет история! Вам не удовлетворения надобно, а истории! Я сказал, что
все это выйдет забавно и даже остроумно, — чего, может быть, вы и добиваетесь, но, — одним словом, — заключил он, видя, что я встал и беру шляпу, — я пришел вам передать эти два слова от одной особы, прочтите, — мне поручено ждать ответа.
«Мне показалось, что вы намерены продолжать эту историю. Вы рассердились и
начинаете школьничать. Но тут есть особые обстоятельства, и я вам их потом, может быть, объясню; а вы, пожалуйста, перестаньте и уймитесь. Какие
все это глупости! Вы мне нужны и сами обещались слушаться. Вспомните Шлангенберг. Прошу вас быть послушным и, если надо, приказываю. Ваша П. P. S. Если на меня за вчерашнее сердитесь, то простите меня».
— Но каким образом, — тоже поскорей перебил и возвысил голос генерал, постаравшись не заметить этого «врешь», — каким образом вы, однако, решились на такую поездку? Согласитесь сами, что в ваших летах и при вашем здоровье… по крайней мере
все это так неожиданно, что понятно наше удивление. Но я так рад… и мы
все (он
начал умильно и восторженно улыбаться) постараемся изо
всех сил сделать вам здешний сезон наиприятнейшим препровождением…
— Я, тетушка… —
начал генерал,
весь сконфузившись, — я удивляюсь, тетушка… Я, кажется, могу и без чьего-либо контроля… притом же мои расходы не превышают моих средств, и мы здесь…
Своя прислуга, особое помещение в вагоне, бездна ненужных баулов, чемоданов и даже сундуков, прибывших с бабушкой, вероятно послужили
началом престижа; а кресла, резкий тон и голос бабушки, ее эксцентрические вопросы, делаемые с самым не стесняющимся и не терпящим никаких возражений видом, одним словом,
вся фигура бабушки — прямая, резкая, повелительная, — довершали всеобщее к ней благоговение.
— Помилуйте, вы беретесь быть руководителем (или как это сказать?) этой старухи, cette pauvre terrible vieille, [Этой бедной, ужасной старухи (фр.).] — сбивался сам Де-Грие, — но ведь она проиграется; она проиграется
вся в пух! Вы сами видели, вы были свидетелем, как она играет! Если она
начнет проигрывать, то она уж и не отойдет от стола, из упрямства, из злости, и
все будет играть,
все будет играть, а в таких случаях никогда не отыгрываются, и тогда… тогда…
Я подивился было, как она выдержала
все эти семь или восемь часов, сидя в креслах и почти не отходя от стола, но Потапыч рассказывал, что раза три она действительно
начинала сильно выигрывать; а увлеченная вновь надеждою, она уж и не могла отойти.
«Passe» — это ряд цифр от девятнадцати включительно до тридцати шести. Первый же ряд, от первого до восемнадцати включительно, называется «Manque», но какое мне было до этого дело? Я не рассчитывал, я даже не слыхал, на какую цифру лег последний удар, и об этом не справился,
начиная игру, как бы сделал всякий чуть-чуть рассчитывающий игрок. Я вытащил
все мои двадцать фридрихсдоров и бросил на бывший предо мною «passe».
То
начинал я приводить в порядок эти кучи банковых билетов, складывал их вместе, то откладывал в одну общую кучу золото; то бросал
все и пускался быстрыми шагами ходить по комнате, задумывался, потом вдруг опять подходил к столу, опять
начинал считать деньги.
Она выставила действительно восхитительную ножку, смуглую, маленькую, неисковерканную, как
все почти эти ножки, которые смотрят такими миленькими в ботинках. Я засмеялся и
начал натягивать на нее шелковый чулочек. M-lle Blanche между тем сидела на постели и тараторила...
Иной раз
начнет горячо-горячо, но, увидя, что я молчу, — чаще
всего валяясь на кушетке и неподвижно смотря в потолок, — даже, наконец, удивится.
— За что же? Ты умно делаешь, что запасаешься некоторыми необходимыми для тебя вещами.
Все это потом тебе пригодится. Я вижу, что тебе действительно нужно поставить себя на такую ногу; иначе миллиона не наживешь. Тут наши сто тысяч франков только
начало, капля в море.
— Бе-ри-те! — вскричал он. — Я убежден, что вы еще благородны, и даю вам, как может дать друг истинному другу. Если б я мог быть уверен, что вы сейчас же бросите игру, Гомбург и поедете в ваше отечество, я бы готов был немедленно дать вам тысячу фунтов для
начала новой карьеры. Но я потому именно не даю тысячи фунтов, а даю только десять луидоров, что тысяча ли фунтов, или десять луидоров — в настоящее время для вас совершенно одно и то же;
все одно — проиграете. Берите и прощайте.
Неточные совпадения
Марья Антоновна. Право, маменька,
все смотрел. И как
начал говорить о литературе, то взглянул на меня, и потом, когда рассказывал, как играл в вист с посланниками, и тогда посмотрел на меня.
И я теперь живу у городничего, жуирую, волочусь напропалую за его женой и дочкой; не решился только, с которой
начать, — думаю, прежде с матушки, потому что, кажется, готова сейчас на
все услуги.
Хлестаков. Дурак! еще
начал высчитывать.
Всего сколько следует?
Сам Государев посланный // К народу речь держал, // То руганью попробует // И плечи с эполетами // Подымет высоко, // То ласкою попробует // И грудь с крестами царскими // Во
все четыре стороны // Повертывать
начнет.
«Бабенка, а умней тебя! — // Помещик вдруг осклабился // И
начал хохотать. — // Ха-ха! дурак!.. Ха-ха-ха-ха! // Дурак! дурак! дурак! // Придумали: господский срок! // Ха-ха… дурак! ха-ха-ха-ха! // Господский срок —
вся жизнь раба! // Забыли, что ли, вы: // Я Божиею милостью, // И древней царской грамотой, // И родом и заслугами // Над вами господин!..»