Неточные совпадения
К обеду ждали Мезенцова, французика и еще какого-то англичанина;
как водится, деньги есть,
так тотчас и званый обед; по-московски.
Этот человек решительно не может смотреть мне прямо в глаза; он бы и очень хотел, но я каждый раз отвечаю ему
таким пристальным, то есть непочтительным взглядом, что он
как будто конфузится.
—
Так как я целых два дня был убежден, что придется, может быть, отправиться по нашему делу на минутку в Рим, то и пошел в канцелярию посольства святейшего отца в Париже, чтоб визировать паспорт.
Тогда мне стало очень досадно; я встал, подошел к аббату и сказал ему решительно, что
так как монсиньор принимает, то может кончить и со мной.
Самым нахальным тоном,
как бы радуясь, что может меня оскорбить, обмерил он меня с ног до головы и вскричал: «
Так неужели ж вы думаете, что монсиньор бросит для вас свой кофе?» Тогда и я закричал, но еще сильнее его: «
Так знайте ж, что мне наплевать на кофе вашего монсиньора!
— Ну,
так дал ли бы он денег, если бы не знал про бабуленьку? Заметили ли вы, за столом: он раза три, что-то говоря о бабушке, назвал ее бабуленькой: «la baboulinka».
Какие короткие и
какие дружественные отношения!
— Что ж, меня действительно развлекает,
как вы беситесь. Уж за одно то, что я позволяю вам делать
такие вопросы и догадки, следует вам расплатиться.
— Вы мне в последний раз, на Шлангенберге, сказали, что готовы по первому моему слову броситься вниз головою, а там, кажется, до тысячи футов. Я когда-нибудь произнесу это слово единственно затем, чтоб посмотреть,
как вы будете расплачиваться, и уж будьте уверены, что выдержу характер. Вы мне ненавистны, — именно тем, что я
так много вам позволила, и еще ненавистнее тем, что
так мне нужны. Но покамест вы мне нужны — мне надо вас беречь.
Как это ни смешно, что я
так много жду для себя от рулетки, но мне кажется, еще смешнее рутинное мнение, всеми признанное, что глупо и нелепо ожидать чего-нибудь от игры.
Так как я и сам был в высшей степени одержан желанием выигрыша, то вся эта корысть и вся эта корыстная грязь, если хотите, была мне, при входе в залу, как-то сподручнее, родственнее.
Очень и очень недурно было бы даже, если б ему, например, показалось, что и все эти остальные игроки, вся эта дрянь, дрожащая над гульденом, — совершенно
такие же богачи и джентльмены,
как и он сам, и играют единственно для одного только, развлечения и забавы.
Так как я для нее раб и слишком ничтожен в ее глазах, то нечего ей и обижаться грубым моим любопытством.
— A, mademoiselle Blanche… я много видел
таких женщин,
как mademoiselle Blanche!!
Они сидят с разграфленными бумажками, замечают удары, считают, выводят шансы, рассчитывают, наконец ставят и — проигрывают точно
так же,
как и мы, простые смертные, играющие без расчету.
За обедом я был опять в возбужденном состоянии,
так же
как и три дня тому назад. Француз и m-lle Blanche опять обедали с нами. Оказалось, что m-lle Blanche была утром в игорных залах и видела мои подвиги. В этот раз она заговорила со мною как-то внимательнее. Француз пошел прямее и просто спросил меня: — неужели я проиграл свои собственные деньги? Мне кажется, он подозревает Полину. Одним словом, тут что-то есть. Я тотчас же солгал и сказал, что свои.
Я думал, что генерал сделает мне какое-нибудь замечание, но он промолчал; зато я заметил в лице его волнение и беспокойство. Может быть, при крутых его обстоятельствах, ему просто тяжело было выслушать, что
такая почтительная груда золота пришла и ушла в четверть часа у
такого нерасчетливого дурака,
как я.
Тем не менее нам, русским, деньги тоже нужны, — прибавил я, — а следственно, мы очень рады и очень падки на
такие способы,
как, например, рулетки, где можно разбогатеть вдруг, в два часа, не трудясь.
Это нас очень прельщает; а
так как мы и играем зря, без труда, то и проигрываемся!
Так как я был в особенно возбужденном состоянии, то и брякнул глупо и грубо вопрос: почему наш маркиз Де-Грие, французик, не только не сопровождает ее теперь, когда она выходит куда-нибудь, но даже и не говорит с нею по целым дням?
—
Как же, — спросила она, — вы сами-то на то же самое надеетесь? Две недели назад вы сами мне говорили однажды, много и долго, о том, что вы вполне уверены в выигрыше здесь на рулетке, и убеждали меня, чтоб я не смотрела на вас,
как на безумного; или вы тогда шутили? но я помню, вы говорили
так серьезно, что никак нельзя было принять за шутку.
— Рабской теории не терпите, а рабства требуете: «отвечать и не рассуждать!» Хорошо, пусть
так. Зачем деньги, вы спрашиваете?
Как зачем? деньги — все!
Она
как будто начинала сердиться, и мне ужасно понравилось, что она
так с сердцем допрашивала.
—
Как достигну?
как, вы даже не понимаете,
как могу я достигнуть, чтоб вы взглянули на меня иначе,
как на раба! Ну вот этого-то я и не хочу,
таких удивлений и недоумений.
Так как я не имею никакой надежды и в глазах ваших нуль, то и говорю прямо: я только вас везде вижу, а остальное мне все равно.
Если я вас когда-нибудь убью, то надо ведь и себя убить будет; ну
так — я себя
как можно дольше буду не убивать, чтоб эту нестерпимую боль без вас ощутить.
Я припоминаю теперь, что и действительно у нас почти слово в слово
так шел тогда разговор,
как я здесь описал.
— Нет, почему ж, я вам верю, — произнесла она, но
так,
как она только умеет иногда выговорить, с
таким презрением и ехидством, с
таким высокомерием, что, ей-богу, я мог убить ее в эту минуту. Она рисковала. Про это я тоже не солгал, говоря ей.
Так, стало быть,
как же смотрит она на меня после этого?
Кто знает, может быть, я это все с отчаяния (
как ни глупо, впрочем,
так рассуждать).
— Позвольте, позвольте, генерал,
так это он сам непременно потребовал, чтоб я не принадлежал к вашему дому,
как вы изволите выражаться?
— Но барону я спустить не намерен, — продолжал я с полным хладнокровием, нимало не смущаясь смехом m-r Де-Грие, — и
так как вы, генерал, согласившись сегодня выслушать жалобы барона и войдя в его интерес, поставили сами себя
как бы участником во всем этом деле, то я честь имею вам доложить, что не позже
как завтра поутру потребую у барона, от своего имени, формального объяснения причин, по которым он, имея дело со мною, обратился мимо меня к другому лицу, — точно я не мог или был недостоин отвечать ему сам за себя.
—
Как, неужели вы намерены еще продолжать это проклятое дело! — вскричал он, — но что ж со мной-то вы делаете, о господи! Не смейте, не смейте, милостивый государь, или, клянусь вам!.. здесь есть тоже начальство, и я… я… одним словом, по моему чину… и барон тоже… одним словом, вас заарестуют и вышлют отсюда с полицией, чтоб вы не буянили! Понимаете это-с! — И хоть ему захватило дух от гнева, но все-таки он трусил ужасно.
— Генерал, — отвечал я с нестерпимым для него спокойствием, — заарестовать нельзя за буйство прежде совершения буйства. Я еще не начинал моих объяснений с бароном, а вам еще совершенно неизвестно, в
каком виде и на
каких основаниях я намерен приступить к этому делу. Я желаю только разъяснить обидное для меня предположение, что я нахожусь под опекой у лица, будто бы имеющего власть над моей свободной волею. Напрасно вы
так себя тревожите и беспокоите.
Наутро я позвал кельнера и объявил, чтобы счет мне писали особенно. Номер мой был не
так еще дорог, чтоб очень пугаться и совсем выехать из отеля. У меня было шестнадцать фридрихсдоров, а там… там, может быть, богатство! Странное дело, я еще не выиграл, но поступаю, чувствую и мыслю,
как богач, и не могу представлять себя иначе.
— О боже, если генерал
так заинтересован, то, разумеется, ему приятно будет узнать, что и
как вы будете делать? Это
так естественно!
Я объяснил, что
так как барон обратился к генералу с жалобою на меня, точно на генеральского слугу, то, во-первых, — лишил меня этим места, а во-вторых, третировал меня,
как лицо, которое не в состоянии за себя ответить и с которым не стоит и говорить.
— Фи,
какая щепетильность и
какие утонченности! И чего вам извиняться? Ну согласитесь, monsieur, monsieur, что вы затеваете все это нарочно, чтобы досадить генералу… а может быть, имеете какие-нибудь особые цели… mon cher monsieur… pardon, j’ai oublie votre nom, monsieur Alexis?.. n’est-ce pas? [Дорогой мой… простите, я забыл ваше имя, Алексей?.. не
так ли? (фр.)]
—
Так мне же, а не вам, потому что я уже не принадлежу к дому… (Я нарочно старался быть
как можно бестолковее.) Но позвольте,
так это решено, что mademoiselle Blanche выходит за генерала? Чего же ждут? Я хочу сказать — что скрывать об этом по крайней мере от нас, от домашних?
Тут есть начальство, вас вышлют сегодня же, — que diable! un blanc-bec comme vous [
Какого черта,
такой молокосос,
как вы (фр.).] хочет вызвать на дуэль
такое лицо,
как барон!
Разочтите теперь, что выйдет, может быть, и не
так,
как вы полагаете.
— Славный вы человек, мистер Астлей, — сказал я (меня, впрочем, ужасно поразило: откуда он знает?), — и
так как я еще не пил кофе, да и вы, вероятно, его плохо пили, то пойдемте к воксалу в кафе, там сядем, закурим, и я вам все расскажу, и… вы тоже мне расскажете.
Я опять удивился
такому категорическому вопросу от
такого застенчивого человека,
как мистер Астлей.
—
Как вы думаете, почему
так струсил генерал? почему из моего глупейшего шалопайничества они все вывели
такую историю?
Однажды, точно
так же
как и князь, исчез и граф.
Теперь поймите: mademoiselle Blanche хочет быть генеральшей, вероятно для того, чтобы впредь не получать
таких приглашений,
как третьего года от полиции воксала.
— Скажите, мистер Астлей, — повторил я в исступлении, — если вы уже знали всю эту историю, а следственно знаете наизусть, что
такое mademoiselle Blanche de Cominges, — то
каким образом не предупредили вы хоть меня, — самого генерала, наконец, а главное, главное мисс Полину, которая показывалась здесь в воксале в публике с mademoiselle Blanche под руку? Разве это возможно?
Она явилась, хотя и без ног, носимая,
как и всегда, во все последние пять лет, в креслах, но, по обыкновению своему, бойкая, задорная, самодовольная, прямо сидящая, громко и повелительно кричащая, всех бранящая, — ну, точь-в-точь
такая,
как я имел честь видеть ее раза два с того времени,
как определился в генеральский дом учителем.
— Помилуйте, Антонида Васильевна, с чего мне-то вам худого желать? — весело отвечал я, очнувшись, — я только был удивлен… Да и
как же не подивиться,
так неожиданно…
— О тетушка! Поверьте искренним чувствам… моего удовольствия, — подхватил генерал. Он уже отчасти опомнился, а
так как при случае он умел говорить удачно, важно и с претензиею на некоторый эффект, то принялся распространяться и теперь. — Мы были
так встревожены и поражены известиями о вашем нездоровье… Мы получали
такие безнадежные телеграммы, и вдруг…
— Но
каким образом, — тоже поскорей перебил и возвысил голос генерал, постаравшись не заметить этого «врешь», —
каким образом вы, однако, решились на
такую поездку? Согласитесь сами, что в ваших летах и при вашем здоровье… по крайней мере все это
так неожиданно, что понятно наше удивление. Но я
так рад… и мы все (он начал умильно и восторженно улыбаться) постараемся изо всех сил сделать вам здешний сезон наиприятнейшим препровождением…