Неточные совпадения
Я, разумеется, не сумею вам объяснить, кому именно я насолю в этом случае моей злостью; я отлично хорошо знаю, что и докторам я никак не смогу «нагадить»
тем, что у них не лечусь; я лучше всякого знаю, что всем этим я единственно только себе поврежу и никому
больше.
Чем
больше я сознавал о добре и о всем этом «прекрасном и высоком»,
тем глубже я в опускался в мою тину и
тем способнее был совершенно завязнуть в ней.
Потому, наконец, виноват, что если б и было во мне великодушие,
то было бы только мне же муки
больше от сознания всей его бесполезности.
Но довольно, ни слова
больше об этой чрезвычайно для вас интересной
теме.
То ли дело все понимать, все сознавать, все невозможности и каменные стены; не примиряться ни с одной из этих невозможностей и каменных стен, если вам мерзит примиряться; дойти путем самых неизбежных логических комбинаций до самых отвратительных заключений на вечную
тему о
том, что даже и в каменной-то стене как будто чем-то сам виноват, хотя опять-таки до ясности очевидно, что вовсе не виноват, и вследствие этого, молча и бессильно скрежеща зубами, сладострастно замереть в инерции, мечтая о
том, что даже и злиться, выходит, тебе не на кого; что предмета не находится, а может быть, и никогда не найдется, что тут подмена, подтасовка, шулерство, что тут просто бурда, — неизвестно что и неизвестно кто, но, несмотря на все эти неизвестности и подтасовки, у вас все-таки болит, и чем
больше вам неизвестно,
тем больше болит!
То есть что ж это я! романтик и всегда умен, я хотел только заметить, что хоть и бывали у нас дураки-романтики, но это не в счет, и единственно потому, что они еще в цвете сил окончательно в немцев перерождались и, чтоб удобнее сохранить свою ювелирскую вещицу, поселялись там где-нибудь,
больше в Веймаре или в Шварцвальде.
Разумеется, мне досталось
больше; он был сильнее, но не в
том было дело.
Больше двух-трех гостей, и все
тех же самых, я никогда там не видывал.
—
То и па-а-анудило, что захотелось оставить прежнюю службу, — протянул я втрое
больше, уже почти не владея собою. Ферфичкин фыркнул. Симонов иронически посмотрел на меня; Трудолюбов остановился есть и стал меня рассматривать с любопытством.
— Если б я был отец и была б у меня своя дочь, я бы, кажется, дочь
больше, чем сыновей, любил, право, — начал я сбоку, точно не об
том, чтоб развлечь ее. Признаюсь, я краснел.
— Ревновал бы, ей-богу. Ну, как это другого она станет целовать? чужого
больше отца любить? Тяжело это и вообразить. Конечно, все это вздор; конечно, всякий под конец образумится. Но я б, кажется, прежде чем отдать, уж одной заботой себя замучил: всех бы женихов перебраковал. А кончил бы все-таки
тем, что выдал бы за
того, кого она сама любит. Ведь
тот, кого дочь сама полюбит, всегда всех хуже отцу кажется. Это уж так. Много из-за этого в семьях худа бывает.
— Это, Лиза, в
тех семьях проклятых, где ни бога, ни любви не бывает, — с жаром подхватил я, — а где любви не бывает, там и рассудка не бывает. Такие есть семьи, правда, да я не об них говорю. Ты, видно, в своей семье не видала добра, что так говоришь. Подлинно несчастная ты какая-нибудь. Гм…
Больше по бедности все это бывает.
Иная сама чем
больше любит,
тем больше ссоры с мужем заваривает.
И что, если в
ту самую минуту, когда она колотила этой рыбой о грязные ступени, пьяная да растрепанная, что, если в
ту минуту ей припомнились все ее прежние, чистые годы в отцовском доме, когда еще она в школу ходила, а соседский сын ее на дороге подстерегал, уверял, что всю жизнь ее любить будет, что судьбу свою ей положит, и когда они вместе положили любить друг друга навеки и обвенчаться, только что вырастут
большие!
Давно уже предчувствовал я, что перевернул всю ее душу и разбил ее сердце, и, чем
больше я удостоверялся в
том,
тем больше желал поскорее и как можно сильнее достигнуть цели. Игра, игра увлекла меня; впрочем, не одна игра…
Молчание наше продолжалось уже минут пять. Чай стоял на столе; мы до него не дотрагивались: я до
того дошел, что нарочно не хотел начинать пить, чтоб этим отяготить ее еще
больше; ей же самой начинать было неловко. Несколько раз она с грустным недоумением взглянула на меня. Я упорно молчал. Главный мученик был, конечно, я сам, потому что вполне сознавал всю омерзительную низость моей злобной глупости, и в
то же время никак не мог удержать себя.
Я тебе сказал давеча, что я не стыжусь своей бедности; так знай же, что стыжусь,
больше всего стыжусь, пуще всего боюсь, пуще
того, если б я воровал, потому что я тщеславен так, как будто с меня кожу содрали, и мне уж от одного воздуха больно.
Я до
того привык думать и воображать все по книжке и представлять себе все на свете так, как сам еще прежде в мечтах сочинил, что даже сразу и не понял тогда этого странного обстоятельства. А случилось вот что: Лиза, оскорбленная и раздавленная мною, поняла гораздо
больше, чем я воображал себе. Она поняла из всего этого
то, что женщина всегда прежде всего поймет, если искренно любит, а именно: что я сам несчастлив.
Так мне мерещилось, когда я сидел в
тот вечер у себя дома, едва живой от душевной боли. Никогда я не выносил еще столько страдания и раскаяния; но разве могло быть хоть какое-либо сомнение, когда я выбегал из квартиры, что я не возвращусь с полдороги домой? Никогда
больше я не встречал Лизу и ничего не слыхал о ней. Прибавлю тоже, что я надолго остался доволен фразой о пользе от оскорбления и ненависти, несмотря на
то что сам чуть не заболел тогда от тоски.
Неточные совпадения
Оно чем
больше ломки,
тем больше означает деятельности градоправителя.
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из
того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце,
то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем
больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Городничий. В других городах, осмелюсь доложить вам, градоправители и чиновники
больше заботятся о своей,
то есть, пользе. А здесь, можно сказать, нет другого помышления, кроме
того, чтобы благочинием и бдительностью заслужить внимание начальства.
Когда в городе во всем порядок, улицы выметены, арестанты хорошо содержатся, пьяниц мало…
то чего ж мне
больше?
Артемий Филиппович. Человек десять осталось, не
больше; а прочие все выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок. С
тех пор, как я принял начальство, — может быть, вам покажется даже невероятным, — все как мухи выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.