Неточные совпадения
Усатый унтер-офицер отворил мне, наконец, двери в этот странный дом, в котором я должен
был пробыть столько лет, вынести столько таких ощущений, о которых,
не испытав их на самом
деле, я бы
не мог иметь даже приблизительного понятия.
Зимний
день был короток, работа кончалась скоро, и весь наш люд возвращался в острог рано, где ему почти бы нечего
было делать, если б
не случалось кой-какой своей работы.
Между прочим, они научили меня, что должно иметь свой чай, что
не худо мне завести и чайник, а покамест достали мне на подержание чужой и рекомендовали мне кашевара, говоря, что копеек за тридцать в месяц он
будет стряпать мне что угодно, если я пожелаю
есть особо и покупать себе провиант… Разумеется, они заняли у меня денег, и каждый из них в один первый
день приходил занимать раза по три.
Заметит несправедливость и тотчас же ввяжется, хоть бы
не его
было дело.
Не было ремесла, которого бы
не знал Аким Акимыч. Он
был столяр, сапожник, башмачник, маляр, золотильщик, слесарь, и всему этому обучился уже в каторге. Он делал все самоучкой: взглянет раз и сделает. Он делал тоже разные ящики, корзинки, фонарики, детские игрушки и продавал их в городе. Таким образом, у него водились деньжонки, и он немедленно употреблял их на лишнее белье, на подушку помягче, завел складной тюфячок. Помещался он в одной казарме со мною и многим услужил мне в первые
дни моей каторги.
— Смотрю я на Трезорку, — рассказывал он потом арестантам, впрочем, долго спустя после своего визита к майору, когда уже все
дело было забыто, — смотрю: лежат пес на диване, на белой подушке; и ведь вижу, что воспаление, что надоть бы кровь пустить, и вылечился бы пес, ей-ей говорю! да думаю про себя: «А что, как
не вылечу, как околеет?» «Нет, говорю, ваше высокоблагородие, поздно позвали; кабы вчера или третьего
дня, в это же время, так вылечил бы пса; а теперь
не могу,
не вылечу…»
Даже странно
было смотреть, как иной из них работает,
не разгибая шеи, иногда по нескольку месяцев, единственно для того, чтоб в один
день спустить весь заработок, все дочиста, а потом опять, до нового кутежа, несколько месяцев корпеть за работой.
Я всем покоряюсь, живу в аккурат; винишка
не пью, ничем
не заимствуюсь; а уж это, Александр Петрович, плохое
дело, коли чем заимствуется человек.
Именно: что все
не арестанты, кто бы они ни
были, начиная с непосредственно имеющих связь с арестантами, как то: конвойных, караульных солдат, до всех вообще, имевших хоть какое-нибудь
дело с каторжным бытом, — как-то преувеличенно смотрят на арестантов.
Алей помогал мне в работе, услуживал мне, чем мог в казармах, и видно
было, что ему очень приятно
было хоть чем-нибудь облегчить меня и угодить мне, и в этом старании угодить
не было ни малейшего унижения или искания какой-нибудь выгоды, а теплое, дружеское чувство, которое он уже и
не скрывал ко мне. Между прочим, у него
было много способностей механических; он выучился порядочно шить белье, тачал сапоги и впоследствии выучился, сколько мог, столярному
делу. Братья хвалили его и гордились им.
Я лег на голых нарах, положив в голову свое платье (подушки у меня еще
не было), накрылся тулупом, но долго
не мог заснуть, хотя и
был весь измучен и изломан от всех чудовищных и неожиданных впечатлений этого первого
дня.
Уж как он
был зажарен — это другой вопрос, да
не в том
было и
дело.
Вот краткая его история:
не докончив нигде курса и рассорившись в Москве с родными, испугавшимися развратного его поведения, он прибыл в Петербург и, чтоб добыть денег, решился на один подлый донос, то
есть решился продать кровь десяти человек, для немедленного удовлетворения своей неутолимой жажды к самым грубым и развратным наслаждениям, до которых он, соблазненный Петербургом, его кондитерскими и Мещанскими, сделался падок до такой степени, что,
будучи человеком неглупым, рискнул на безумное и бессмысленное
дело.
День был теплый и туманный; снег чуть
не таял.
Кое-как, наконец, поднялись и спустились к реке, едва волоча ноги. В толпе тотчас же появились и «распорядители», по крайней мере на словах. Оказалось, что барку
не следовало рубить зря, а надо
было по возможности сохранить бревна и в особенности поперечные кокоры, [Кокора — комлевая часть ствола с корнем клюкою, с коленом; использовалась при строительстве барок.] прибитые по всей длине своей ко
дну барки деревянными гвоздями, — работа долгая и скучная.
Он, видимо, наслаждался и гордился своим искусством и небрежно принимал заработанную копейку, как будто и в самом
деле дело было в искусстве, а
не в копейке.
Любопытно, что такие же отношения продолжались между нами
не только в первые
дни, но и в продолжение нескольких лет сряду и почти никогда
не становились короче, хотя он действительно
был мне предан.
Страннее всего то, что
дела у него
не было никогда, никакого; жил он в совершенной праздности (кроме казенных работ, разумеется).
Спрашивал он всегда скоро, отрывисто, как будто ему надо
было как можно поскорее об чем-то узнать. Точно он справку наводил по какому-то очень важному
делу,
не терпящему ни малейшего отлагательства.
И странное
дело: несколько лет сряду я знал потом Петрова, почти каждый
день говорил с ним; всё время он
был ко мне искренно привязан (хоть и решительно
не знаю за что), — и во все эти несколько лет, хотя он и жил в остроге благоразумно и ровно ничего
не сделал ужасного, но я каждый раз, глядя на него и разговаривая с ним, убеждался, что М.
был прав и что Петров, может
быть, самый решительный, бесстрашный и
не знающий над собою никакого принуждения человек.
Но на ругань Петров
не обратил никакого внимания, даже и
не отвечал:
дело было не в ругани, и выигралось оно в его пользу; он остался очень доволен и взял себе ветошку.
Но он и под розги ложился как будто с собственного согласия, то
есть как будто сознавал, что за
дело; в противном случае ни за что бы
не лег, хоть убей.
Они
не люди слова и
не могут
быть зачинщиками и главными предводителями
дела; но они главные исполнители его и первые начинают.
Как узнал я, что в воскресенье они, может
быть, все
дело решат, так меня зло взяло, что и с собой совладать
не могу.
То
есть черт этого дурака немца знает!
Не поджег бы он меня сам,
был бы жив до сих пор; за спором только и стало
дело.
Иные ходили с заботливым и суетливым видом единственно потому, что и другие
были суетливы и заботливы, и хоть иным, например, ниоткуда
не предстояло получить денег, но они смотрели так, как будто и они тоже получат от кого-нибудь деньги; одним словом, все как будто ожидали к завтрашнему
дню какой-то перемены, чего-то необыкновенного.
В этот
день арестант
не мог
быть выслан на работу, и таких
дней всего
было три в году. […таких
дней всего
было три в году.
Кроме врожденного благоговения к великому
дню, арестант бессознательно ощущал, что он этим соблюдением праздника как будто соприкасается со всем миром, что
не совсем же он, стало
быть, отверженец, погибший человек, ломоть отрезанный, что и в остроге то же, что у людей.
Вследствие всего этого он готовился встретить торжественный
день не суетясь,
не волнуясь,
не смущаясь тоскливыми и совершенно бесполезными воспоминаниями, а с тихим, методическим благонравием, которого
было ровно настолько, сколько нужно для исполнения обязанности и раз навсегда указанного обряда.
И хоть ему
не суждено
было судьбою понять хоть когда-нибудь, в чем именно он провинился, но зато он вывел из своего приключения спасительное правило —
не рассуждать никогда и ни в каких обстоятельствах, потому что рассуждать «
не его ума
дело», как выражались промеж себя арестанты.
Может
быть, он еще с детства привык видеть на столе в этот
день поросенка и вывел, что поросенок необходим для этого
дня, и я уверен, если б хоть раз в этот
день он
не покушал поросенка, то на всю жизнь у него бы осталось некоторое угрызение совести о неисполненном долге.
Не было ни спору, ни брани;
дело вели честно, поровну.
Щи вышли славные; отпущено
было для такого
дня чуть
не по фунту говядины на каждого арестанта.
Весь этот бедный народ хотел повеселиться, провесть весело великий праздник — и, господи! какой тяжелый и грустный
был этот
день чуть
не для каждого.
Вот сидят на нарах отдельно два друга: один высокий, плотный, мясистый, настоящий мясник; лицо его красно. Он чуть
не плачет, потому что очень растроган. Другой — тщедушный, тоненький, худой, с длинным носом, с которого как будто что-то каплет, и с маленькими свиными глазками, обращенными в землю. Это человек политичный и образованный;
был когда-то писарем и трактует своего друга несколько свысока, что тому втайне очень неприятно. Они весь
день вместе
пили.
Предварительных хлопот по устройству, вероятно,
было много, но актеры взяли все на себя, так что все мы, остальные, и
не знали: в каком положении
дело? что именно делается? даже хорошенько
не знали, что
будет представляться.
В продолжение праздника обыкновенно каждый
день, перед вечером, посылали из острога с покорнейшей просьбой к караульному офицеру: «позволить театр и
не запирать подольше острога», прибавляя, что и вчера
был театр и долго
не запирался, а беспорядков никаких
не было.
Но арестант, игравший писаря, вероятно когда-то
был на провинциальном или домашнем театре, и ему вообразилось, что наши актеры, все до единого,
не понимают
дела и
не так ходят, как следует ходить на сцене.
В самом
деле, он
был как-то неразговорчив, даже как будто конфузился нас, чуть
не краснел, изменял порции чуть
не по первой просьбе больных и даже, кажется, готов
был назначать им и лекарства по их же просьбе.
В самом
деле, простолюдин скорее несколько лет сряду, страдая самою тяжелою болезнию,
будет лечиться у знахарки или своими домашними, простонародными лекарствами (которыми отнюдь
не надо пренебрегать), чем пойдет к доктору или лежать в госпитале.
«Ваше благородие, — кричит несчастный, — помилуйте,
будьте отец родной, заставьте за себя век бога молить,
не погубите, помилосердствуйте!» Жеребятников только, бывало, того и ждет; тотчас остановит
дело и тоже с чувствительным видом начинает разговор с арестантом...
— Видишь что, любезный, — говорит он, — накажу я тебя как следует, потому ты и стоишь того. Но вот что я для тебя, пожалуй, сделаю: к прикладам я тебя
не привяжу. Один пойдешь, только по-новому: беги что
есть силы через весь фрунт! Тут хоть и каждая палка ударит, да ведь дело-то
будет короче, как думаешь? Хочешь испробовать?
Дело в том, что это вовсе
не был какой-нибудь особенный охотник высечь; в нем отнюдь
не было чисто жеребятнического элемента.
Но все-таки он
был отнюдь
не прочь и высечь; в том-то и
дело, что самые розги его вспоминались у нас с какою-то сладкою любовью, — так умел угодить этот человек арестантам!
Если назначенное по преступлению число ударов большое, так что арестанту всего разом
не вынести, то
делят ему это число на две, даже на три части, судя по тому, что скажет доктор во время уже самого наказания, то
есть может ли наказуемый продолжать идти сквозь строй дальше, или это
будет сопряжено с опасностью для его жизни.
Они всегда производили довольно сильное впечатление, как, впрочем, и
было уже упомянуто; но
не каждый же
день их приводили, и в тот
день, когда их
не было, становилось у нас как-то вяло, как будто все эти лица одно другому страшно надоели, начинались даже ссоры.
Прямо, без дальних предисловий, но с таким видом, как будто сообщает мне чрезвычайную тайну, он стал мне рассказывать, что на
днях ему выходит две тысячи, но что этого теперь
не будет, потому что дочь полковника Г. об нем хлопочет.
Да мы и сами-то еще тогда вполне
не догадывались, в чем
было главное
дело.
Но я справлялся о нем и узнал, что он во все восемь
дней ни с кем
не сказал ни слова,
был смущен и чрезвычайно грустен…
Вообще это можно
было сравнить с тем, когда иной человек, твердый и даже спокойный в каком-нибудь серьезном
деле, хандрит и капризничает дома, когда нечего делать,
не ест, что подают, бранится и ругается; всё
не по нем, все ему досаждают, все ему грубят, все его мучают, — одним словом, с жиру бесится, как говорят иногда о таких господах, встречающихся, впрочем, и в простонародии; а в нашем остроге, при взаимном всеобщем сожитии, даже слишком часто.