Неточные совпадения
Видели его иногда и пешком, в пальто и в соломенной широкополой шляпке, с розовым дамским платочком
на шее, с стеклышком в
глазу и с соломенной корзинкой
на левой руке для собирания грибков, полевых цветков, васильков...
— Вовсе не что вы, Марья Александровна, а сущая правда! Ведь это полукомпозиция, а не человек. Вы его видели шесть лет назад, а я час тому назад его видел. Ведь это полупокойник! Ведь это только воспоминание о человеке; ведь его забыли похоронить! Ведь у него
глаза вставные, ноги пробочные, он весь
на пружинах и говорит
на пружинах!
Он старичок, и потому,
на ваши
глаза, смешон!
—
На вас? За что же? — сказала Зина, слегка покраснев и подняв
на него чудные
глаза.
Зина ходила по комнате взад и вперед, сложив накрест руки, понурив голову, бледная и расстроенная. В
глазах ее стояли слезы; но решимость сверкала во взгляде, который она устремила
на мать. Она поспешно скрыла слезы, и саркастическая улыбка появилась
на губах ее.
Марья Александровна была так озадачена неожиданным заключением Зины, что некоторое время стояла перед ней, немая и неподвижная от изумления, и глядела
на нее во все
глаза. Приготовившись воевать с упорным романтизмом своей дочери, сурового благородства которой она постоянно боялась, она вдруг слышит, что дочь совершенно согласна с нею и готова
на все, даже вопреки своим убеждениям! Следственно, дело принимало необыкновенную прочность, — и радость засверкала в
глазах ее.
И непритворные слезы заблистали в
глазах ее. Марья Александровна действительно любила Зину, по-своему, а в этот раз, от удачи и от волнения, чрезвычайно расчувствовалась. Зина, несмотря
на некоторую ограниченность своего настоящего взгляда
на вещи, понимала, что мать ее любит, — и тяготилась этой любовью. Ей даже было бы легче, если б мать ее ненавидела…
— Ну да… замки. Я тоже люблю зам-ки, — бормочет князь в восторге, впиваясь в Зину единственным своим
глазом. — Но… боже мой! — восклицает он, — это романс!.. Но… я знаю этот ро-манс! Я давно уже слышал этот романс… Это так мне на-по-ми-нает… Ах, боже мой!
— Кто я такая! — повторила Зина, смотря
на него как
на сумасшедшего, и вдруг
глаза ее заблистали гневом.
Какими
глазами будет она глядеть
на вас?
— Где болван? — закричала Марья Александровна, как ураган врываясь в комнаты. — Зачем тут это полотенце? А! он утирался! Опять был в бане? И вечно-то хлещет свой чай! Ну, что
на меня
глаза выпучил, отпетый дурак? Зачем у него волосы не выстрижены? Гришка! Гришка! Гришка! Зачем ты не обстриг барина, как я тебе
на прошлой неделе приказывала?
Между тем болван, или, если сказать учтивее, тот, которого называли болваном, сидел за самоваром и, в бессмысленном испуге, раскрыв рот и выпуча
глаза, глядел
на свою супругу, почти окаменившую его своим появлением.
Из передней выставилась заспанная и неуклюжая фигура Гришки, хлопавшего
глазами на всю эту сцену.
— Ма-матушка! — пробормотал запуганный супруг, не вставая с места и смотря умоляющими
глазами на свою повелительницу, — ма-ма-матушка!..
Гостьи выпрыгнули
на крыльцо и защебетали, как ласточки. Марья Александровна не верила
глазам и ушам своим.
Он сидел, как-то весь опустившись, хлопая
глазами, измятый и раскисший, и глядел
на Мозглякова, как будто не узнавая его.
Фелисата Михайловна даже утверждала утром (конечно, не серьезно), что она готова сесть к нему
на колени, если это ему будет приятно, — «потому что он милый-милый старичок, милый до бесконечности!» Марья Александровна впилась в него своими
глазами, желая хоть что-нибудь прочесть
на его лице и предугадать выход из своего критического положения.
Афанасий Матвеич улыбался, кланялся и даже расшаркивался. Но при последнем замечании князя не утерпел и вдруг, ни с того ни с сего, самым глупейшим образом прыснул от смеха. Все захохотали. Дамы визжали от удовольствия. Зина вспыхнула и сверкающими
глазами посмотрела
на Марью Александровну, которая, в свою очередь, разрывалась от злости. Пора было переменить разговор.
— Разумеется, те-с, которые здесь первые красавицы считаются-с, — проговорила Наталья Дмитриевна, потирая свои красные ручищи и посматривая своими кошачьими
глазами на Зину. Вместе с нею и все посмотрели
на Зину.
При объятиях матери с дочерью он вынул платок и утер свой
глаз,
на котором показалась слезинка.
Но Афанасию Матвеичу не суждено было докончить свою остроумную догадку. До сих пор еще гостьи удерживались и коварно принимали
на себя вид какой-то чинной солидности. Но тут громкий залп самого неудержимого смеха огласил всю комнату. Марья Александровна, забыв все приличия, бросилась было
на своего супруга, вероятно затем, чтоб немедленно выцарапать ему
глаза. Но ее удержали силою. Наталья Дмитриевна воспользовалась обстоятельствами и хоть капельку, да подлила еще яду.
Они бросаются
на препятствия, как-то зажмурив
глаза, и всегда почти не по силам берут себе ношу
на плечи.
Она сжимала его руки, плакала над ним, улыбалась ему, опять смотрела
на него своими чудными
глазами, и — и все прежнее, невозвратное воскресло вновь в душе умирающего.
И бедный указал иссохшею рукою
на замерзлое, тусклое окно. Потом схватил руки Зины, прижал их к
глазам своим и горько-горько зарыдал. Рыдания почти разрывали истерзанную грудь его.
До самой последней минуты он все смотрел
на Зину, все искал ее
глазами, и когда уже свет начал меркнуть в его
глазах, он все еще блуждающею, неверною рукою искал руку ее, чтоб сжать ее в своей.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Вот хорошо! а у меня
глаза разве не темные? самые темные. Какой вздор говорит! Как же не темные, когда я и гадаю про себя всегда
на трефовую даму?
Солдат опять с прошением. // Вершками раны смерили // И оценили каждую // Чуть-чуть не в медный грош. // Так мерил пристав следственный // Побои
на подравшихся //
На рынке мужиках: // «Под правым
глазом ссадина // Величиной с двугривенный, // В средине лба пробоина // В целковый. Итого: //
На рубль пятнадцать с деньгою // Побоев…» Приравняем ли // К побоищу базарному // Войну под Севастополем, // Где лил солдатик кровь?
Вгляделся барин в пахаря: // Грудь впалая; как вдавленный // Живот; у
глаз, у рта // Излучины, как трещины //
На высохшей земле; // И сам
на землю-матушку // Похож он: шея бурая, // Как пласт, сохой отрезанный, // Кирпичное лицо, // Рука — кора древесная, // А волосы — песок.
Вздрогнула я, одумалась. // — Нет, — говорю, — я Демушку // Любила, берегла… — // «А зельем не поила ты? // А мышьяку не сыпала?» // — Нет! сохрани Господь!.. — // И тут я покорилася, // Я в ноги поклонилася: // — Будь жалостлив, будь добр! // Вели без поругания // Честному погребению // Ребеночка предать! // Я мать ему!.. — Упросишь ли? // В груди у них нет душеньки, // В
глазах у них нет совести, //
На шее — нет креста!
— Филипп
на Благовещенье // Ушел, а
на Казанскую // Я сына родила. // Как писаный был Демушка! // Краса взята у солнышка, // У снегу белизна, // У маку губы алые, // Бровь черная у соболя, // У соболя сибирского, // У сокола
глаза! // Весь гнев с души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег с полей… // Не стала я тревожиться, // Что ни велят — работаю, // Как ни бранят — молчу.